Бесценные находки, добытые в хижине землепроходца, я сложил в рюкзак и надел его на себя. Золотой перстень с рубином красовался на моем исцарапанном пальце. Фрагменты грамоты и чертежную роспись Анюя спрятал в планшетку, накрепко зашил просмоленной бечевой и сунул за пазуху.

Илья восседал на вьюке, невозмутимо покуривая костяную трубку. Меня восхищало олимпийское спокойствие старого охотника. Коренные жители Севера не умеют плавать, и любая передряга в стремительном потоке Анюя могла обернуться для него трагически.

Приплясывая у рулевого бревна, я чувствовал себя заправским плотогоном. Впрочем, треугольный плот не особенно нуждался в управлении: он великолепно держался на воде.

Внезапно речная долина расширилась. Русло разветвлялось здесь на несколько проток. Желтоватые песчаные острова заросли краснокорыми ивняками. Клейкие листочки только что распустились, рощи как бы окутались зеленоватым облаком, источая душистый запах, нежный и горьковатый.

Теперь я внимательно рассматривал чертеж Анюя, Выполнили его добросовестно, и спустя три столетия этот труд приносил практическую пользу.

Мы приближались к крутому повороту Анюя — месту, которое на своей карте землепроходец обозначил черточками и рядом нарисовал крест. Вероятно, тут ждали нас основные неприятности. Известно, что в прошлом сибиряки у опасных порогов воздвигали рубленые кресты, вручая свою судьбу провидению. Часа через два плот должен был подойти к Крестовому перекату. Течение несло нас с большой скоростью.

Если верить карте, то впереди нас ожидали еще три переката: Шивер, Долгий перекат, Гремячий. Крестов возле них на карте не было. Видно, быстрины были полегче.

Дальше на чертеже красовались две неразборчивые надписи: у островерхой сопки, около круглого озера, в стороне от Анюя, и у виски — протоки, соединяющей озеро с Анюем, Прочесть их удалось с большим трудом.

«Серебряная гора» — значилось у нарисованной сопки. «Курья» — называлась виска. Только сейчас я понял всю важность этих надписей, Ведь в грамоте тоже упоминалась Серебряная гора, но мы с Костей вначале не обратили внимания на странное название.

Я вытащил планшетку и прочел загадочные строк»: «…а Серебряная гора около Чюн дона стоит, томарби руду отстреливают, а в дресьве серебро подбирают…

— Послушай, Илья, где река Чюн дон течет?

Эвен перестал сосать трубочку. В его глазах мелькнули знакомые смешливые искорки.

— Однако, с тобой верхом едем. Давно юкагир Анюй звали Чюн дон, поняла?

Вот в чем дело! Оказывается, мы плыли по реке, которая не раз упоминалась в челобитных землепроходцев, искавших неведомую Серебряную гору.

Эта загадочная история всегда манила исследователей. В архивах сохранилось несколько интереснейших челобитных. Землепроходцы, открывшие за несколько лет до Дежнева Индигирку и Алазею, сообщали, что на какой то реке, впадающей в море восточнее Колымы, есть гора с большими запасами серебра.

Сличая разные челобитные, историки пришли к выводу, что гора с самородным серебром, по видимому, находится в долине реки Баранихи, впадающей В Полярное море восточнее Колымы и верховьями сближающейся с Анюем. Геологи, изучавшие этот район, никакой Серебряной горы не обнаружили.

В двадцатых годах нашего века на Анадыре записал» рассказ чукчей о серебряной сопке у озера, где то за Главным водоразделом.

Я рассказал обо всем этом Илье и спросил, не знает ли он, где находится такая гора.

Старик молчал, о чем то раздумывая, и наконец ответил:

— Денежный сопка далеко кругом нету; есть, однако» Каменный яр, старики молодая была, белые камни стрелами отбивала…

Бросив рулевое бревно, я схватился за планшетку.

Неужели нам посчастливилось напасть на след легендарной сопки?

Эвен между тем преспокойно продолжал, что Каменный яр находится между Анюем и Омолоном у озера, соединяющегося с Анюем безымянной рекой. Все приметы сходились с картой землепроходца!

Сведения о Серебряном яре близ устья реки, впадающей в море восточнее Колымы, землепроходцы получили от плененных на Алазее колымских князя Порочи и юкагирского шамана. Может быть, ограждая свой край от вторжения иноземцев, аманаты, сговорившись, неверно указали на допросах местоположение Серебряной горы — на землю наттов, приморских зверобоев, издавна враждовавших с колымскими юкагирами? Что если во время исследования пастбищ попытаться достигнуть Серебряной сопки?

Далекий гул встревожил Илью. Он вскочил, склонил голову набок, прислушался:

— Перекат близко… Тарабаганы ленивые, почему к берегу плот не чалили?!

Мы заговорились и потеряли счет времени. А между тем течение убыстрялось, мутная река мчалась теперь сплошным потоком, покрываясь мраморным рисунком пены.

Впереди, за островами, русло сужалось, сдавленное скалами. Нельзя было терять ни секунды. Повиснув на мокром бревне, мы старались направить плот к берегу. Но все наши попытки были напрасными. Поток цепко держал треугольный плот и все быстрее гнал к ревущему порогу.

— Совсем худо! — крикнул Илья.

Старик засуетился, кинулся подтягивать вьюк, сунул мне конец ремня:

— Хорошенько держи, совсем не пускай аркан! Только сейчас я оценил преимущество юкагирского плота. Никакое течение не могло сбить со стрежня треугольный настил. Плот пронесся мимо водоворота, встречные волны захлестнули вьюк, окатили холодным душем. Рев воды леденил душу. Лицо Ильи посерело. Вцепившись в ремни, он что то кричал, указывая на камни.

Наваливаясь изо всей мочи на скользкое бревно, я стремился пустить плот между гранитными лбами. Я видел каждую морщину обточенных водой утесов; матовые жилы кварца, пронизывающие серый камень. Острый бревенчатый нос скользнул по мокрому камню. На секунду плот выполз боком на глыбу и, страшно накренившись, ринулся куда то вниз, в гремящее облако» пены.

Вода накрыла с головой…

На какое то время я потерял сознание. Пришел в себя на секунду от обжигающего холода. Цепляясь за аркан, я барахтался в ледяном потоке, глотая вспененную воду. Нависло синеватое лице Ильи. Ухватившись за ворот штормовки, он вытаскивал меня на шаткие бревна…

Когда очнулся, была тишина. Вдали глухо шумел порог. Плот плавно несся по коричневой реке. Рядом ничком на развороченном вьюке лежал Илья. Окостеневшими руками он вцепился в мою штормовку, даже сжатые пальцы побелели.

Старик не шевелился, воспаленные веки вздрагивали, на виске билась голубоватая жилка. С трудом разжав его скрюченные пальцы, сбросил со спины уцелевший рюкзак, достал аварийную флягу и влил в рот старику, немного спирта. Это подействовало, Илья закашлялся в открыл глаза.

— А ей… жива, Вадим! Думала, совсем пропадала, на дно кочевала…

— Как благодарить тебя, друг?

— Больно прыгала ты, — улыбнулся ламут, — аркан забывала, бревно ломала, в реку падала, аркан тебе кидала.

Я взглянул на часы: в перекат мы вошли всего девять минут назад.

Вьюк наш опустел: порвались ремни; поток унес почти все снаряжение — переметные сумы с продовольствием, спальные мешки, винтовку Ильи, топор. Остались, лишь палатка, мой карабин и чумазый котелок, запутавшийся в обрывках аркана. У меня уцелел рюкзак, планшет за пазухой; на поясе сотня патронов и охотничий, нож.

— Страсть злой Анюй, жертва ему дарила, голова, только целый уносила. — На морщинистую ладонь эвен вытряхнул из уцелевшего кисета мокрый табак.

Русло разветвилось на протоки. Плот плыл теперь в одной из них. Течение ослабело. Отвязав запасное бревно, я принялся мастерить новый руль.

Вдруг Илья замер, вглядываясь в прибрежные чащи. — Тихо сиди… — прошептал он. — Смотри: много мяса стоит…

У берега, в укромной заводи, расставив высокие ноги и вытянув морду, пил воду могучий лось. Громадные уши стояли торчком, ноздри раздувались. Зимняя шерсть вылиняла, и крутые бока в темных подпалинах сливались с шерстистой холкой и массивным, как у лошади, крупом.

Я невольно залюбовался великолепным зверем. В якутской тайге водятся самые крупные в мире лоси — настоящие лесные великаны, не уступающие вымершему торфяному оленю. В холке эти гиганты достигают двух метров, а рога весят несколько пудов.