— Один?!
— На беговой упряжке.
Из морозного тумана вынырнула белая упряжка. Олени как вкопанные остановились рядом с упряжкой Тынетэгина.
— Какомэй! Далеко убегали… — вместо приветствия насмешливо проговорил Тальвавтын.
— Твои табуны близко подошли, — резко ответил Костя.
Тальвавтын нахмурился, угрюмо посмотрел на Костю и Дерзко сказал:
— Мои пастухи плохо оленей стерегли.
Я пригласил Тальвавтына в полог. Беседа не клеилась. Костя сидел у чайного столика хмурый, закипая бешенством. Тальвавтын молчаливо курил длинную трубку.
— Экельхут, главный шаман, разговаривал с духами, — вдруг сказал старик. — Большая беда будет. Нельзя вам кочевать дальше в горы: погибнут олени, надо обратно к границе леса уходить…
Тальвавтын замолчал ненова погрузился в раздумье.
— Ну и шельма, — пробормотал Костя. Действительно, маневр Тальвавтына был шит белыми нитками. К границе леса нас и калачом не заманишь.
— И что же говорит Экельхут, какая беда грозит нашему табуну?
— Сильно сердятся келе[17]: живых оленей тебе отдавали. Большое бедствие на Пустолежащую землю насылают. Экельхут говорит, быстрее кочевать тебе нужно к границе леса — обманывать духов, — повторил Тальвавтын.
— А где твои табуны? — спросил я старика.
— В лесные долины быстро кочуют.
— Не пойдем к лесу, мало времени осталось, — грубо отрезал Костя.
— Спешить надо… отел скоро, подтвердил я отказ в более вежливой форме.
— Добра желаю вашему табуну, — презрительно взглянул на Костю Тальвавтын. — Поехал я. Аттау!
Тальвавтын исчез так же внезапно, как появился. Поведение его было для меня непонятно. Зачем он приезжал? Чего хотел? Чем грозил нашему табуну?
— Мэй, мэй, мэй! — встревожился Гырюлькай. — Экельхут очень сильный шаман, большая беда будет!
Мы долго еще обсуждали предостережение Тальвавтына и решили не принимать его во внимание — двигаться дальше, возможно быстрее покинуть Пустолежащую землю…
Неделю мы кочевали, совершая небольшие переходы, уходя все дальше и дальше от границы леса, в лабиринт безлесных долин обширного горного водораздела между Анадырем, Анюем и Олоем. Теперь нас отделяли от леса добрые сто пятьдесят километров, и мы почувствовали себя наконец в безопасности…
На следующее утро, когда мы с Геутваль отправились дежурить, нас встретил Гырюлькай. Лицо старика посерело от волнения.
— Совсем плохо, — сказал он, — посмотри, какое грязное небо.
Обычно зимнее небо было белесым и тусклым. Теперь же облака набухли странной синевой. Мороз упал, стало необычайно тепло, и воздух пропитывала непонятная свежесть.
Подошел Костя.
— Черт знает что творится! Все шиворот навыворот… Лесных куропаток видимо невидимо налетело, сороки появились, белую сову видел, кукша пролетела. Не пойму, откуда их несете
— Плохие облака… — повторил Гырюлькай, — давно такие видел зимой, когда мальчиком был…
Он что то еще хотел сказать, но не успел. Где то в вышине утробно забулькало, как в горлышке большой пустой бутылки, и мы увидели двух черных, как уголь, птиц. Медленно махая крыльями, они пролетели на север.
— Вороны! Откуда их в такую пору принесло?! — удивился Костя.
Облака все гуще наливались синевой, точно перед грозой. С востока потянул теплый ветерок, напоенный необычайной свежестью. Казалось, что надвигается гроза. Но вокруг лежал снег, девственной белизны, толпились снежные сопки. Посиневшие облака никак не вязались с картиной белого безмолвия.
И вдруг на лице я ощутил влажную морось. Гырюлькай, бледный и подавленный, молчаливо опустил голову.
— Дождь?! Зимой?!
Ошеломленные, мы стояли с Костей и Геутваль, подняв лица к посиневшему небу. Я видел мелкие капельки на смуглых щеках девушки. Костя стирал шарфом бусинки воды со лба. Дождь моросил и моросил. Падая на снег, вода не замерзала. Наступила сильная оттепель. Снег на глазах посерел, и можно было лепить мокрые снежинки.
— Большая беда пришла… — глухо проговорил Гырюлькай.
Мы с Костей все еще не понимали.
— Гололедица, мертвая гололедица! — воскликнул Костя.
После оттепели неминуемо грянет мороз и скует снежную целину непробиваемым панцирем. Олени не в состоянии будут разбить копытами лед, гибель их неизбежна.
Так вот о чем предупреждал нас Тальвавтын! Он звал нас в лесные долины, где снег не так подвержен оледенению. Вероятно, Экельхут сумел по каким то признакам предсказать наступление зимней оттепели. Послушай мы вовремя Тальвавтына. — успели бы вернуть оленей к лесу!
Дождь моросил и моросил, все усиливаясь. Снег превратился в мокрую кашу. Вершины сопок почернели от проталин. Казалось, все в мире перевернулось вверх дном.
«Почему так легкомысленно мы пренебрегли предупреждением опытного оленевода? Неужели все наши усилия тщетны и олени обречены на гибель?!»
— Скорее, братцы! — крикнул Костя. — Оттепель продержится несколько дней, и мы сумеем вырваться к лесу!
Пожалуй, это был последний шанс спасения табуна. Правда, столь стремительный перегон накануне отела может погубить приплод: в стаде начнутся массовые выкидыши. Но что же делать — спасем важенок!
Мы побежали к ярангам. Быстро свернули лагерь, погрузили свой скудный скарб, пригнали ездовых оленей, запрягли в нарты и бросились собирать табун.
Наконец двинулись по старой кочевой тропе. Нарты с грузом едва тащились по раскисшему снегу.
Оставив позади грузовой караван, подгоняем табун на легковых нартах. Но продвигаемся слишком медленно. Олени проваливаются в рыхлый промокший снег. Обычный дневной переход совершаем за сутки и, вконец утомив табун, встаем на отдых.
Яранг не расставляем — натянули палатки. Засыпаем как убитые, решив сделать только трехчасовую передышку…
Разбудила нас Геутваль. Было еще темно. Первое, что я ощутил, — холод в палатке.
— Мороз… — жалобно воскликнула девушка.
Все лихорадочно одевались. Выбрались из палатки. Светила лунная морозная ночь. Холодно мерцали звезды. Вокруг все звенело и шуршало. Сначала я не понял, что происходит.
Тысячи копыт молотили непробиваемую ледяную корку. Олени пытались добраться до ягельников. Замерзшая долина отсвечивала полированной сталью. Все было кончено, все рушилось на глазах, — судьба шеститысячного табуна предрешена…
Мы оказались в тисках. Преодолеть сто тридцать километров обледенелых снегов и выбраться к лесу голодные животные не в состоянии. Да и там, у границы леса, гололед, видимо, не пощадил снегов. Грозное стихийное бедствие обрушилось на Чукотку.
Вероятно, случайное воздушное течение вынесло массы сравнительно теплого, насыщенного влагой беренговского воздуха в континентальные области — наступила внезапная зимняя оттепель. А потом массы арктического воздуха пересилили случайное воздушное течение и заковали снежную целину в ледяной панцирь…
Подавленные обрушившимся несчастьем, мы пытались что то предпринять. Захватив топоры, остервенело, рубили и кромсали матовую, скользкую, как каток, ледяную корку. К рассвету все выбились из сил, так и не облегчив участи табуна.
Наши «царапины» привлекали толпы проголодавшихся оленей. Они теснились вокруг, пытаясь расширить ямки, ожесточенно били и били копытами. Напрасно! Непробиваемая толща не поддавалась, лишь счастливчикам удавалось выхватить клочки ягельников. Несчастные животные ранили ноги. Повсюду алели пятна крови, и, когда рассвело, снежная долина стала похожа на поле сражения, политое кровью.
Гырюлькай предложил разделить табун на мелкие части и загнать оленей на вершины сопок С проталинами. Там росли черные высокогорные лишайники, жесткие, как проволока, малопитательные, но могущие поддержать оленей некоторое время.
Мы понимали тщетность этих усилий: слишком велик наш табун, проталины на вершинах малы, и людей у нас мало, очень мало. Но сидеть сложа руки невозможно…
Вместе с Гырюлькаем я полез на сопку с причудливым останцем на вершине — высмотреть места с проталинами. Остальные принялись из последних сил взрыхлять топорами ледяную корку в долине.
