Кто ходовой парень, тот здесь не пропадет. Надо не сидеть, а бегать и знать, где чего можно урвать! — поучают опытные панельные жители Царьграда.

«Получать» — их нынешний боевой лозунг. Сегодня в русском Красном Кресте, послезавтра у графини Бобринской, в субботу у американцев. Везде хвосты длиннее, чем у кометы. Зато овчинка стоит выделки. Иные ухитряются «получать не только в разных местах, но по пяти-семи раз в одном и том же учреждении, благодаря всяким искусным комбинациям, до подложных документов включительно.

У иностранцев стало модой, манией, развлечением от скуки «благотворить несчастным русским беженцам». «Благотворили» все, кто хотел, и получался такой хаос, что ловкачи жили себе припеваючи на счет благотворительности, а скромные люди не могли нигде выклянчить себе смены белья.

Одна благотворительница-американка однажды привезла в лагерь Сан-Стефано свои подарки на автомобиле и, встав на сиденье, швыряла их в беженскую толпу, любуясь возникшей из-за ее даров свалкой и побоищем.

Недаром ведь янки любят сильные ощущения!

Все эти бесчисленные дары, каким бы путем они не попадали к русским беженцам, в результате оказывались на толчке возле мечети Омара. Иные сами тащили их сюда, у других «пискулянты» скупали сразу жё при выходе из благотворительных учреждений.

А почему здесь не видно продажных французских шинелей, одни только английские? — спросил я Галкина.

Здесь Стамбул, французский район. Здесь французы хозяева, не позволяют торговать своим добром. А вот на той стороне, где Пера, хозяйничают англичане. Там в продаже не увидишь защитного френча или штанов.

Ну, а американское добро?

Тем торгуй, где угодно… Эффенди! Эй, эффенди! ботиночки-то, из слоновой кожи, век не сносить. Всего три лирочки малюсеньких.

Тут же, по обеим сторонам толчка, бесчисленные палатки, где турки продают горячие яства, грея их на мангалах. Кое-где открыли такие походные столовые и русские. Везде толпы нашего брата, в погонах и без погон. Мокро, грязно. Но этому люду некуда деться до ночи. Ночью тех, у кого есть пять пиастров, пускают переночевать в кофейни, разумеется, на столе или на голом полу. День — надо выходить.

Русский борщ! Русский борщ! Пять пиастров порция! — выкрикивает донской «козя», выпячивая грудь из-за ящика, который служит столом.

— Стой, это ты, Чернозубов?

С этим казаком я вместе прошел тяжелые мытарства в госпитале Маль-Тепэ.

Собственной персоной! Милости просим… Очень рады. Прикажете порцию?

У тебя, вижу, свое дело? Откуда капиталом разжился?

Чудные чудеса, господин полковник. Оно точно, в госпитале я был беднее церковной мыши. Посчастливилось. Помер ночью мой сосед в тифозной палате, генерал один, не наш — донской. Что ж вы думаете? Пощупал я — холодный. Дай, думаю, произведу у него ревизию под подушкой. Ну, клюнуло. В бумажнике лежало до ста лир, да еще кисет с золотом. Век за него бога буду молить. Ему, покойничку, ничего этого не нужно на том свете, а я, бедный человек, теперь встал на ноги. Абакумов! Тарелку щей господину полковнику, наш ведь.

Обед на базаре, среди толпы. Мелкий снег падает в глиняную чашку, в которой подан борщ.

Не угодно ли перед обедом? Настоящая, николаевская! — гнусавит подозрительная фигура, распахивая полу пальто и показывая засунутую во внутренний карман бутылку с мутной влагой.

На Галатском мосту опять тьма знакомых. Вон, по той стороне краснеет мясистое лицо графа Дю-Шайля. Под мышкой у него портфель, в котором, надо полагать, лежат новые политические проекты и доклады.

Тросточку! Тросточку! Первый сорт… ах, вы еще в форме, извиняюсь.

Шоколад, мармелад, тянучку пожалуйте.

Казалось, Врангель привез в Турцию не войско, а армию торговцев.

Как, и вы? — обращаюсь к долговязому продавцу шляп, своему старому сослуживцу еще по Херсонскому полку, полк. В. Митяеву.

Когда-то он считался богатым. Имел дом в Киеве, где мы оба служили.

Что ж делать? Торговал альбомами, — не пошло. Теперь принялся за шляпы… Какую прикажете? Купите, эффенди, дешево отдам.

С этими последними словами он погнался за греком, который имел неосторожность бросить взгляд на его товар.

Даже торговцами назвать эту публику — много чести. Скорее попрошайки. Равнодушно поглядывают на них богатые турки, шагающие из Стамбула в Перу. Гордые сипаи, статные, с коричневыми лицами, в живописных индийских костюмах, не удостаивают даже взглядом эту бродячую свору. Про французов, англичан и говорить нечего. К ним русский продавец не осмеливается подойти.

На Grande rue du Рега, на «Периной улице», как говорят казаки, больше всего сказывается контраст между изобилием и нищетой. Здесь сосредоточен весь блеск, вся роскошь европейского населения оттоманской столицы. Здесь огромные, прекрасные магазины. В некоторых из них товару гораздо больше, чем у всех русских уличных торговцев, вместе взятых. В гастрономических магазинах витрины ломятся от всяких заманчивых яств и питей. Самый утонченный обжора тут найдет решительно все для услаждения своего вкуса, до беломорской семги и остэндских устриц включительно. Здесь тысячи экипажей, шикарные esprit шикарных женщин.

И тут же рядом копошится ужасающая интернациональная беднота. Наши среди нее побили рекорд и своим костюмом и своим поведением. Иные даже здесь торговали всякой белибердой. То тещиными языками, то раскрашенными деревянными змеями. Немного спустя французы воспретили уличную продажу этих страшных игрушек ввиду того, что одна беременная турчанка, выплыв из-за угла и натолкнувшись на змея, так перепугалась, что тут же на улице у нее начались преждевременные роды.

На Пере не только русская беднота. Тут и наши, правда, уже начавшие скисать, сливки. Это, главным образом, для них открывается и через несколько недель скандального существования прогорает великое множество всяких «Киевских» и «Крымских

Уголков», для них надрываются «известные» цыганские певицы Ася Шишкина и Анна Стеновая, им преподносит свои юморески немного выдохнувшийся Аркадий Аверченко.

На Пере же, как днем, так и ночью, многочисленные русские дамы выставляют на показ свои наряды и предлагают свою красоту по сходным ценам. Турки хорошо изучили таксу их любви. Для них теперь каждая русская женщина М-me Лирская.

«Presse du Soir», «Press du Soir», — кричит газетчик, довольно правильно выговаривая французское название желтого органа, который издает С. И. Варшавский, тот самый, который вдохновлял Сидорина на знаменитом майском процессе в Севастополе.

Дайте номер, газетчик… Господи, кого вижу!

Покупатель и продавец, к немалому изумлению прохожих, обнимаются.

Сколько лет, сколько зим… С мировой войны не видались. Это мой старый товарищ еще по военному училищу, полковник С. В. Вавиловский. Перед войной окончил интендантскую академию. Когда-то занимал должность корпусного интенданта. Честность, необычная в этой корпорации, довела его до константинопольской панели.

Стой, брат, тут, кажется, на улице Венедик, № 27, есть «Кружок петербургских артистов». Сейчас свернем. Там русский дух, там Русью пахнет. Закусим и приложимся. Я сегодня богат, зашиб две лиры на иностранных журналах.

«Кружок петербургских артистов», к моему великому изумлению, содержал не кто иной, как доносчик на Сидорина, журналист Борис Ратимов. Предприимчивый осважник кое-что вывез из Крыма, кое-где подзанял, в общем — открыл свое дело.

Дверь ресторана нам распахнул молодой мужчина в поддевке с красивой окладистой бородой, в стиле русского боярина.

Какое интеллигентное лицо у этого швейцара! — заметил я.

Это князь Гагарин, гвардейский офицер.

Кельнерши оказались одна другой краше. Ратимов сумел набрать изящный букет.

Вот эта, видишь, в малиновой юбке, жена морского офицера Лазарева. Не правда ли, прелесть? Тут, брат, много аристократии. И неподдельной, а самой настоящей. Посмотри на лица, на манеры. Старшая судомойка здесь графиня Медем.

Едва я занялся более внимательным созерцанием выставки ратимовских красавиц, как в прихожей раздались дикие крики.