Не крестовый поход врангелевского воинства сокрушит это дьявольское царство, а крестный ход всего крымского духовенства, с иконами вместо пушек и хоругвями вместо винтовок, — проповедовал он в церквах и в печати. — Увидев это священное шествие, красноармейцы, благочестивые русские крестьяне, благоговейно снимут шапки, вонзят штыки в землю и падут ниц перед святыми иконами. Не пролитием крови сокрушится богоненавистная большевистская власть, а силою креста господня.

Печать занялась обсуждением проекта полусумасшедшего протоиерея.

Церковный собор на юге России отнесся отрицательно к этой явно нелепой затее.

— Согласиться с мыслью о. Восторгова, — это значит согласиться испытывать господа бога, требовать от него чуда. Но ведь пути господни неисповедимы. А вдруг чуда не совершится, вдруг красноармейцы перестреляют весь крестный ход? Какой тогда будет соблазн для верующих, — предостерегал публику через печать один из членов церковного собора. — Слов нет, отец Восторгов очень достойный пастырь, но он слишком горяч, слишком экзальтированный человек и слишком далеко уходит от реальной жизни.

Как в тылу, так и на фронте духовные особы не на шутку переполошились, опасаясь, как бы и на самом деле не отправили их с крестным ходом на верную гибель, и всячески протестовали против такого «испытания крестом». Офицеры просто потешались над всей восторговской затеей, от которой веяло затхлостью средних веков.

«Христолюбивый» вождь, хотя и «творил чудеса» сам, но плохо верил в божье чудо и тоже не одобрил проекта Восторгова.

Духовенство, провалив такой явно опасный для своей жизни способ борьбы с большевиками, предложило другой, более безвредный план призвания на помощь божественного промысла. С согласия Врангеля, церковный собор назначил на 12, 13 и 14 сентября строгий пост для всего врангелевского государства. Каждому верующему предлагалось в эти дни покаяться в своих грехах и причаститься святых тайн. После же обедни 14 сентября настоятелям церквей было предписано совершить обряд поклонения кресту по архиерейскому чину.

«Покаянные» или «постные» дни опять-таки ничего, кроме смеха, не возбудили на фронте. Мы, штабные, встретили их с озлоблением. В это время административная часть штаба стояла в чистеньком городке Гальбштадте, столице меннонитского царства. Практичные колонисты так хорошо припрятали все припасы, что у них ничего не удавалось ни купить, ни реквизировать. Проживая в прекрасных, чистых квартирах, обставленных, можно сказать, с роскошью, мы буквально голодали, с грустью вспоминая сытую жизнь в скромных молоканских хатах Ново-Васильевки. В этот осенний период мы уже ели не то, что хотели, а что удавалось достать хозяину собрания. Штабу приходилось подавать пример другим, так что выдуманные владыками постные дни обратились у нас в форменное сухоядение. Войсковые же части этот пост совершенно игнорировали.

14 сентября о. Андроник, священнодействуя в гальбштадтской православной церкви, упивался своим пастырским величием.

Целый сонм духовенства, — увы! — в весьма потрепанных ризах, содействовал благолепию и торжественности религиозной церемонии. Мы до двух часов дня простояли в церкви. После выноса креста и поклонения ему, один из подручных о. Андронику священников прочел «пастырское послание церковного собора на юге России ко всем верным чадам святой православной церкви».

«Почему наша святая Русь корчится в муках голода, залита кровью, озарена пламенем пожаров и все русские люди достигли общего равенства лишь по части одной нищеты? Потому что русский народ восстал против богоустановленной, веками освященной власти, сверг и убил помазанника господня. В этом преступлении повинны и мы, ибо в свое время не встали грудью на защиту божьего избранника, а теперь несем наказание. Покаемся же в этом страшном грехе и помолимся о том, чтобы вседержитель просветил наши мысли, чтобы соединил весь русский народ воедино и чтобы возможно скорее снова вручил руководительство русским народом помазанникам своим».

Таково было краткое содержание этого замечательного документа врангелевской эпохи.

Послание, как и следовало ожидать, произвело самое отвратительное впечатление, как среди населения, так и среди сознательного офицерства.

Мой квартирный хозяин, русский, портной по профессии, скорее буржуй, чем пролетарий, по выходе из церкви открыто возмущался.

— Если Врангель и в самом деле хочет насадить монархию, то ему следовало бы молчать об этом. Хоть и говорят, что чем ушибся, тем и лечись, но открытая проповедь монархии все же плохое лекарство от большевизма. Глупы ваши, вот что! Горе, когда попы возьмутся за политику. Отпевают они ваш стан, вот что делают этими воззваниями.

Местное крымское духовенство, оседлое, относилось далеко не сочувственно к затеям своих бродячих собратьев. Оно предвидело неустойку белых и, чтобы впоследствии избежать ответа перед красными, воздержалось от чтения соборного послания. Монархическая проповедь раздалась по преимуществу из уст военного духовенства, по рукам и по ногам связанного начальством.

В тот день, когда в Гальбштадте наш степенный о. Андроник заставил нас до двух часов дня выстоять в церкви, в Севастополе экзальтированный о. Восторгов устроил крестный ход, не к большевикам, а всего лишь на Графскую пристань. Толпы зевак, женщин, ребятишек, всяких кликуш следовали за батюшкой.

На пристани он прочел послание церковного собора и сказал пламенную речь о значении монархии.

Только он, он, царь православный, — спасет нас. И я вижу, вон в тумане, вырисовывается его светлый лик. Эй, гряди, гряди! Вон дымится судно, которое везет нам нашего спасителя… Вон он, глядите, монарх всероссийский!

И его лихорадочные глаза устремились в Черное море. Вдохновенное лицо фанатика горело такой светлой радостью, его голос звучал так убедительно и сильно нервировал толпу, состоявшую из людей не с особенно прочной психической организацией.

Вот он, вот он, я вижу его! — беспрерывно повторял проповедник, показывая рукой вдаль.

И все вслед за ним устремили на море свои взоры. Загипнотизированная публика ждала чуда.

С моря веяло прохладой, которая несколько проветривала горячие головы неуравновешенных людей. Мертва была туманная даль и, как назло, ни одна черная точка не вырисовывалась на горизонте. Только на английском судне неистово заревела сирена, а его мощный корпус медленно начал поворачиваться от берегов южной бухты.

Чуда, которого так жаждал Восторгов, не случилось. Спаситель-монарх объявился лишь спустя два года за границей в лице «блюстителя всероссийского престола», бывшего великого князя Кирилла Владимировича, который в 1920 году мирно сидел во Франции и не отзывался на призыв Восторгова, питая отвращение к поездкам по морю после владивостокской ванны, принятой по рецепту японского адмирала Камимуры.

В Евпатории врангелевский комендант ген. Ларионов игнорировал «постные» дни, разрешив устройство музыкальных вечеров.

На бульваре играл оркестр, в ресторанах шло шумное веселье.

Каялся ли кто-нибудь здесь и постился ли, так и осталось под знаком вопроса. Военная прокуратура пыталась даже возбудить уголовное преследование против старика-коменданта, столь непочтительно относившегося к голосу церкви.

Наконец монархические «покаянные» дни миновали… Друзья божьи, но враги рода человеческого отпели белый стан.

Скоро это стало ясно даже для слепых.

В конце сентября Врангель сделал отчаянную попытку ликвидировать красную болячку на левом берегу Днепра — каховский плацдарм. Ген. Бабиев с кубанцами переправился ниже г. Александровска на правый берег этой реки, продвинулся к югу и занял пустой Никополь. Но дальше он встретил столь страшное сопротивление, что и сам погиб в бою смертью героя.

— Это был великий воин, — отметил Врангель в своем надгробном приказе, перечисляя заслуги «добропроклятого Бабия» перед белым станом.

Лишенные храброго вождя, шкуринцы обратились в бегство.

То же случилось и с молодой шестой дивизией, состоявшей из неустойчивого элемента — пленных красноармейцев. 1-го октября началась бедственная обратная переправа через Днепр. Атака ген. Витковского, командовавшего бывшим слащевским корпусом, в лоб каховского плацдарма, успеха не имела.