16.VI.77. Ленинград.
Дорогая Лидочка!
Вот уже — сколько и не знаю, — много дней прошло с тех пор, как мы распрощались с Вами на Фонтанке. Радуюсь, что повидал Вас, огорчен, что не мог проводить: в эти часы мы — у Маши.
Уже больше 8 месяцев она в клинике!
Нужно ли говорить, как мы чувствуем себя!
Ко всему прочему — еще Володя.
Не ответил редактору, не откликнулся на 2 моих письма, поставил меня в положение самое дурацкое: ведь я не только рекомендовал его, — я бился за него, за его кандидатуру, за высокий гонорар для него.
Меня спрашивают: почему он молчит? Не могу же я сказать, что он и мне не отвечает, этот человек, о котором я писал: «не знаю никого, кроме…»
И все-таки самое горькое — не судьба статьи, а судьба наших с ним отношений. Я писал ему оба раза с возможной кротостью, даже ласково… Не понимаю, как мог он не ответить на эти письма.
Я знаю, что Вам трудно что-нибудь подсказать. Ведь он, небось, и от Вас скрывается. Он болен, я не сомневаюсь в этом.
Что касается моего давнего письма о Михаиле Михайловиче, то как я уже говорил (и Вам, а еще раньше Корнею Ивановичу), я не возражаю, если оно будет процитировано в серьезной работе о Зощенке — в любом контексте, в любом объеме, без каких-либо купюр и аббревиаций с точным указанием автора и адресата[552].
418. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
19.VI.77.
Дорогая Лидочка!
Наши письма, как это не раз бывало, разминулись. Не успел я написать Вам, как пришло письмо, от Вас. Пришло (прилетело, примчалось) молниеносно: на следующий день после того как его опустили в ящик.
А вчера наконец пришло огромное, увесистое, на 9 листах — письмо от Владимира Иосифовича.
Письмо это окончательно утвердило меня в мнении, что он тяжело болен.
Письмо — сплошной стон, сплошная жалоба — на судьбу, на врагов и недоброжелателей и — на друзей тоже. Никто никогда не спросит, как он живет, над чем работает!
На следующих двух листах подробно рассказано, как вечером на ул. Горького его ограбили три глухонемых парня. И как он безуспешно через милицию разыскивал их.
Потом вдруг сообщает:
«Моя жизнь усложнилась еще больше, в конце апреля у меня произошло несчастье, о сути которого я не стану говорить ни сейчас, ни когда-либо потом».
А двумя страницами ниже пишет:
«На фоне беды меня почти не тронуло — другое происшествие».
Что с ним случилось? Какая беда? Можно ли помочь? Как? Чем? Мы с Элико встревожены очень.
_____________________
Узнать, что мои воспоминания о Маршаке и Шварце понравились Д. С. Самойлову, мне было приятно. Не знаю, какой он человек (Вы пишете — сухой), но поэт он большой. Недавно мы с Элико полтора часа слушали его по телевидению.
419. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
28/VI 77.
Дорогой Алексей Иванович. Отвечаю сразу на два Ваши письма.
О Володе… Я рада все-таки, что он написал Вам. Самым ужасным мне казалось, если бы Вы потеряли друг друга. Но, конечно, и без этого — тревога за него большая. На мое письмецо с просьбой откликнуться («Где Вы? Что Вы? Позвоните!») он ответил записочкой, что очень занят, но скоро позвонит. Однажды позвонил Люше (меня не было); разговор был мирный, но тоже «занят», «не знаю, когда появлюсь» и пр. Кажется, в трехкомнатной прекрасной тихой и чистой квартире, которую оставили ему друзья, он все-таки не живет… Слышала про одну новенькую однокомнатную, от которой он тоже отказался. Значит, он в своей берлоге, среди злобы и неустройства — что же делать? Я опять звала его на дачу, где у нас простор и дивное благоухание — опять тщетно — т. е. на это место моей записки он не ответил. А история со статьей — стала ли ясней? Я думаю, в его попытке общения с издательствами и кроется основа разрушения нервов и пр. При этом я не думаю, что конкретно всегда не правы они, а он прав. Но ведь дело не в правоте или неправоте, а в хрупкости, при которой человек уже не выдерживает ни подлинной, ни мнимой неудачи. Я очень его люблю и очень в него верю и многим ему обязана. И не знаю, чем помочь: ведь он мне про всю историю с предисловием не рассказал, так что я и вмешаться не имею права.
PS. Рада, что [письмо повреждено. — Е.Ч.] Самойлова. И сам [он] замечательно умен и замечательно образован. Много понимает и знает, один из лучших знатоков русской поэзии… Читали ли Вы Распутина? (прозу). Здесь много о нем говорят — и мне интересно Ваше мнение («Живи и помни», «Прощание с Матерой»).
420. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
24.7.77.
Дорогая Лидочка!
Володя меня потихоньку добивает. Он прислал мне копию своего письма редактору Шнитниковой. Письмо едва ли не больше самой статьи. И написано оно с большим блеском, чем эта злополучная статья. Но сколько в этом письме гонора, высокомерия, петушиной заносчивости. Письма Шнитниковой я не видел, но по Володиным ответам вижу, что ни одно ее замечание нельзя назвать глупым, несправедливым или буквоедским.
Выступить арбитром в этом деле я не могу: ведь статья обо мне. Елико, возможно смягчая выражения, написал обо всем этом В. И., теперь жду и боюсь новой бури. Только этого испытания не хватало мне на старости лет.
Распутина я читал (и читали мы с Элико вслух) совсем сравнительно недавно.
Пожалуй, это лучший из ныне живущих русских писателей. Во всяком случае, среди так называемых деревенщиков он — лучший.
А то, что Вы написали о Д. Самойлове, я прочесть, к сожалению, не мог, так как начинали Вы писать этот постскриптум на бумаге, а заканчивали строку где-то за ее пределами — на столе, на книге, на другом каком-нибудь листе.
Был ли у Вас наконец Владимир Иосифович?
421. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву
6/VIII 77.
Дорогой Алексей Иванович.
Я получила неслыханный дар: открытки К. И. к сестре и матери в Одессу из Лондона — 1901, 1903 годов и одну его открытку 1910 года, написанную им сестре, когда он возвращался с похорон Льва Толстого, из Ясной. Держу ее в руках и не верю глазам своим.
Объявился Володя. Был у меня в прошлое воскресенье. Он немного бодрее и спокойнее, но постарел, погрузнел — плечи, брюшко. Мы с ним сосчитали, что не виделись 4 месяца… О Вас он молчит — и я не заговариваю. Он подарил мне прелестную книжку — «Дети рисуют, дети пишут стихи»[553] (как-то так называется) — прислал он ее Вам?
Не может ли кто-нибудь из Ваших знакомых, живущих в Комарове, пройти на кладбище и поглядеть надпись на могиле Сильвы Соломоновны Гитович? Мне нужны даты ее рождения и смерти[554]. И еще: не скажет ли Элико, какое грузинское имя соответствует русскому Арсений?
Читаю (бестолково, урывками) две замечательные книги: Анна Ахматова «О Пушкине» («Сов. Писатель», 1977) и том Лит. Наследства (87-й), где новые материалы — Чеховские, Гаршинские, Гончаровские. Особенно интересно письмо Гончарова о прозе[555].
PS. Скоро в журнале «Театр» появятся воспоминания Каверина о Шварце.
422. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской
18.VIII.77. Ленинград.
Дорогая Лидочка!
Не могу сейчас выполнить Вашу просьбу: в Комарове нет никого из близких мне людей, кто бы мог сходить на кладбище. Ведь тамошнее кладбище от станции далеко, километра три, от дома же творчества еще дальше, а все наши сверстники, как Вы знаете, не очень-то ходоспособны. И сам я, всегда быстроходный, подвижный, вдруг захромал.