— Что с тобой, Ева?

— Не могу дышать.

— Где ты?

— В постели.

— Где дети?

— У миссис Пейдж. — я слышала, как она закашлялась. Меня напугало ее свистящее дыхание.

— Ева, Ева? Ты меня слышишь? — неприятная тишина. — Слушай, Ева, я выезжаю домой.

Гизелла и понимала и не понимала меня.

— Полагаю, тебе следует ехать. — но ее тон показывал, что она не может представить себе, что проблема с болезнью Евы не может быть решена без меня. — Нельзя ждать до вечера.

— Да, мне очень жаль. — я была полностью одета и моя сумка лежала у моих ног перед стойкой регистрации. Кроме нас здесь присутствовали три цветочные композиции, портрет девушки, затянутой в зеленую амазонку и три регистратора с безупречным цветом лица. — Я не смогу отблагодарить тебя за твою щедрость, мне действительно нужно вернуться. Если Ева заболела серьезно, мне нужно организовать прикрытие на завтра.

Гизелла нетерпеливо кивнула.

— Ну что ж, — она хмурилась, потому что ее планы на меня были нарушены, и наш разговор пришлось отложить.

— Дай мне знать о Маркусе.

Она сделала шаг назад:

— Конечно.

Я взяла сумку и услышала свой голос:

— Ты подумаешь о Роджере? — хотя для меня было загадкой, почему я забочусь о человеке, уволившем Натана.

Она сердито посмотрела на меня:

— Не беспокойся о нем. Он получит ровно свою часть сделки.

На обратной дороге я смотрела на бегущий за окном поезда пейзаж и вспоминала Натана, который, оставив Роуз и пылая жаром, явился ко мне.

Ева лежала в постели в позе эмбриона. Окно было плотно закрыто, в душном воздухе стоял запах болезни. У кровати стояла пара стаканов и полупустая кружка чая, пустой пакетик из-под аспирина. Я сразу поняла, что ситуацию нельзя исправить аспирином. Уже через 15 минут я усадила Еву в машину и отвезла в приемное отделение ближайшей больницы.

Три неприятных часа спустя в течение которых мы наблюдали пьяную драку, громко вопящую девушку в наручниках, залитого кровью человека, умолявшего о помощи, врач объявил нам:

— Пневмония.

Его взгляд на красную и почти ничего не соображавшую Еву красноречиво дал понять, кого он считает виноватым в ее состоянии. Он пояснил, что Еве необходимо пробыть несколько дней в больнице для стабилизации ее состояния, после чего ей потребуется длительный тщательный уход дома. Я опять уловила намек, чем я должна компенсировать свою невнимательность.

Я вышла из больницы, ненавидя его, себя, Еву, всех на свете. Пейдж привезла мальчиков обратно домой. Когда я открыла дверь дома номер семь, близнецы, не ожидавшие меня увидеть, испустили дружный крик и на высокой скорости торпедировали мой живот.

— Осторожнее, вы оба.

— Ты смешно пахнешь, — сказал Лукас, обнюхивая мою руку, которая утром была намазана одним из средств Клер Мэнор.

— Тебе нравится? Это роза и тимьян.

— Про-тив-но.

Пейдж отмахнулась от моих благодарностей и отказалась войти. Нельзя было не почувствовать легкого холодка между нами.

— Как у тебя дела? — осторожно спросила я, но она не была расположена к разговорам.

— Прежде чем спросишь, сразу говорю: я не смогу помочь завтра.

— О…

Пейдж покачала головой.

— Никак невозможно. У Линды выходной, и я буду полностью занята детьми. Я сожалею. — она смягчилась. — Может быть, тебе обратиться к Кейт Уинсом или Мэри Тейт?

Она оставила меня с моими благодарностями. Я бросилась к телефону.

Сын Кейт Уинсом собирался после школы на чаепитие в семью мальчика из своего класса.

— Мне очень жаль, что я не смогу помочь, особенно… — мне оставалось только гадать, о чем она особенно сожалеет.

Мэти Тейт вела дочь на прием к стоматологу. Мать Милли Тесса каялась вполне искренне:

— О, Минти, мне так жаль, но Милли завтра остается у отца. Почему бы вам не позвонить в агентство?

— Я бы так и сделала, — заметила я, — но сегодня воскресенье.

— Разве вы не можете взять выходной?

Тесса была последней в моем списке. Я больше никого не знала, кроме Сью Фрост, пожалуй, но ее брать в расчет не хотела, потому что не хотела выслушивать ее поучения о воспитании детей. Такое положение дел только усиливало мое чувство изоляции.

Пока близнецы ели куриные грудки с жареной картошкой, я металась взад и вперед по кухне, вспоминая холодный и жесткий взгляд Криса Шарпа, который, конечно, не смягчится от рассказа о материнской любви и страхе за детей. Барри не замедлит поставить мне соответствующие оценки в разделах «ответственность» и «отношение к работе».

Позвонила Гизелла, чтобы узнать, как я добралась до дома, и рассказать, какую чудесную процедуру для лица я пропустила.

— Они используют грязь Мертвого моря. Ты все уладила? Что собираешься делать?

— Я не знаю, — честно ответила я.

Она щелкнула языком.

— Но это не так уж сложно, наверное?

Так могла говорить только бездетная женщина.

— Гизелла, мне очень жаль, что у нас не было времени поговорить. Ты приняла решение?

— Я не знаю, — сказала она. — Действительно, не знаю.

Близнецы попадали на пол и начали бороться, как щенки. Мое возвращение в достаточной мере вернуло им чувство безопасности, чтобы начать шуметь и безобразничать. Тем не менее, время от времени то один, то другой оглядывались, словно проверяя, не исчезла ли я.

Я пыталась справиться с паникой. Я пыталась справиться со злобой на Натана, бросившего меня в беде. Я призывала мое прошлое честное и жесткое отношение к жизни, чтобы заставить себя с утра позвонить в агентство и нанять первого, кто будет предложен.

Крики мальчиков усилились.

— Мама! — Лукас вскрикнул, и я поцеловала его ушибленный лоб.

— Нельзя так делать, мальчики. Вы так можете сделать друг другу больно.

Я не была уверена, что смогу оставить их с человеком из агентства.

— Мама, — сказал Лукас, — а папа говорит…

Внезапно наступила мучительная тишина. Я опустилась на колени и притянула мальчиков к себе. Их лица уткнулись в мои плечи, их тела вжались в меня. Я пробормотала:

— Да, Люк, что папа говорил?

Что человек из агентства сможет сделать, если Лукас ударится головой, а Феликс замолчит? Человек из агентства будет грубо командовать ими или кормить яйцами, которые они ненавидят. Человек из агентства не поймет, как они скучают по отцу.

— Папа говорит… — повторил Феликс, ресницы вокруг его больших глаз были похожи на мокрые перья. Я заглянула в их синюю глубину, где, казалось, таится больше знания, чем можно ожидать в его возрасте. Я снова повернулась к Лукасу?

— Ну так что папа сказал?

Лукас безучастно смотрел на меня. Затем покачал головой.

— Не знаю, — пробормотал он и потянулся через мое плечо ударить Феликса. Тот издал возмущенный крик.

Я позволила им бороться. Борьба давала им облегчение, даже утешала ненадолго. Я снова взглянула на часы на стене. Никогда эти цифры не казались мне такими черными и острыми. Воскресенье… воскресенье. Время на исходе. «Очень жаль, — скажет Барри, когда я позвоню ему сказать, что меня не будет на встрече в понедельник. — Мы так не договаривались. — я представила себе, как он разводит руками с разноцветными браслетами. — Нам нужен надежный человек на этом проекте, Минти. Сейчас ты таковым не являешься».

Признаком цивилизованного человека — и цивилизованной женщины в том числе — является способность принять два противоречащих друг другу факта. Натан… умер. Его дети живы. В моей голове созрела идея. Подумай хорошо, убеждала я себя. Я положила перед собой руку и стала рассматривать пальцы. Подумай еще раз.