— Тссс.
Я вернулась к списку гостей и мыслям, теснившимся у меня в голове — почему же в этом безбожном мире, где может случиться что угодно и возможны любые потери, я стала объектом такого сурового осуждения. Позже, готовясь ко сну, я нашла на своем туалетном столике желтую бумажку для заметок. На ней рукой Натана было написано: «Прости».
* * *
В день торжественного ужина в 7.15 утра я набрала телефон ресторана в пятизвездном отеле.
— Хочу всего лишь убедиться, что сегодняшний ужин пройдет без сюрпризов.
Голос на конце провода терпеливо перечислял:
— Десять сырных суфле, цыпленок в соевом соусе, вишни в горьком ликере с ароматом франжипани[4] и тортом из песочного теста.
Мне прислали напечатанное меню, и сейчас я наслаждалась наименованием блюд, но Пейдж вернула меня на землю.
— Нет, это не годится.
Это «не годится» вызвало у меня вспышку раздражения, но я прикусила язык. Пейдж была не только моей соседкой, но и лучшей подругой. Она никогда не видела Роуз, так что наши отношения были особенно приятны мне тем, что не были запятнаны прошлым. Пейдж знала, что почем, и за многие годы работы в международном инвестиционном банке побывала на множестве подобных ужинов. Мне нужна была помощь Пейдж, чтобы благополучно миновать все подводные камни, и она была готова предоставить ее.
Пейдж решительно раскритиковала банты из шелковой тафты на спинках стульев.
— Хочешь, чтобы все гости разбежались? — увлеченно проповедовала она. — Ради Бога, здесь не бордель.
Что ж, кто-то должен был мне сказать об этом. Я быстро учусь, но инцидент с бантами показывал, что в моем образовании имеются пробелы. Я иногда балансировала на грани хорошего вкуса и целесообразности.
Ножи, вилки, бокалы. Я проверила сервировку обеденного стола, который накрыла в 6.30 утра, еще до того, как близнецы проснулись. За образец я взяла фотографию из «Вог». Не хватало только цветов. Стоя на пороге, я бросила последний взгляд на мизансцену и пришла к выводу, что здесь нет ничего, что могло бы смутить Натана и поколебать его репутацию. Я вернулась к столу и поправила нож около тарелки. Мои часы показывали 7.20 утра. Попрощаться с близнецами, забежать к парикмахеру, затем на работу.
Ева, двадцатидвухлетняя добродушная румынка, купала близнецов, когда я в 6.16 вернулась домой. Задняя дверь с давно уже ненужным лазом для кошки открывалась и закрывалась с громким треском. В сотый раз я прокляла ее.
— Это мама, — раздался высокий голос Лукаса.
Я остановилась и стала ждать. Конечно же, Феликс повторил:
— Это мама.
Я не двигалась, пока не услышала это эхо. Это означало, что все прекрасно. На втором этаже я схватила мою шапочку для душа и надела ее. Я не для того оставила кучу денег в парикмахерской, чтобы горячий пар сейчас разрушил мою укладку. Ева подняла влажное лицо. Она стояла на коленях рядом с ванной.
— В них столько энергии, Минти.
Ее глаза с неодобрением остановились на моей шапочке, я не возражала. Пока Ева хорошо делала свою работу, она могла думать обо мне что угодно.
— Лукас упал во второй половине дня, — сказала она на своем неуклюжем английском.
В ответ на эти слова Лукас выставил из воды коленку. Ссадина уже стянулась по краям.
— Я был храбрым, как Супермен, мама.
— Я уверена в этом, Лукас.
Сидящий на другом конце ванны около пробки Феликс нахмурился:
— Лукас сильно плакал.
— Ева, ты обработала царапину?
Энергичным кивком Ева дала понять, что считает этот вопрос излишним. Она знала свое дело. Лукас бился обо все. Он бросался на жизнь, как будто все ее препятствия — лестницы, бордюры, стены — должны были быть завоеваны в кровавой битве. Феликс был другим: он наблюдал и ждал, когда можно будет сделать свой ход. Скользкие руки и ноги взбивали пену. Дети болтали, выдавая по частям события дня.
— Ты выглядишь такой смешной, мама, — Лукас ногой толкнул ногу Феликса. — Забавно, забавно.
— Вылезай, — приказала я, — Ева ждет.
Ева сидела на табурете с пробковым сиденьем и Лукас вскарабкался к ней на застеленные полотенцем колени. Внимание Феликса было приковано к красной пластиковой лодке, он не смотрел на меня. Я неохотно потянулась за полотенцем и накрыла им мои брюки от Николь Фархи.
— Давай, Феликс. — волна ударила в борта ванны, когда он выскочил из нее, как воздушный пузырь. — Осторожно.
Не обращая внимания, он уткнулся лицом мне в плечо, терся носом и ржал, как пони, о которых он так любил читать.
— А я у мамы.
Мгновенно Лукас отвернулся от Евы и стал толкать мои колени.
— Слезай! — приказал он брату.
Ева смотрела. Она любила наблюдать за нами и вела реестр моих промахов, воображая, что я ничего не замечаю. Это давало ей бесконечный материал для обсуждения со своими подругами, и больше всего ей нравилось, когда мне не удавалось подняться над ее строгими понятиями о хорошем материнстве.
Что Ева могла знать? Мы с Натаном создали двух корчащихся существ, дерущихся за место у меня на коленях; тощие конечности, взрывы хриплого смеха или смертельная опасность, бесконечная жажда тепла и любви. Они были логическим следствием моей тоски по той прекрасной и гармоничной семье. Но даже Ева знала, когда надо заканчивать представление. Она чувствовала, когда я устала или в плохом настроении. Я отстранилась от настойчивых близнецов. Сейчас я не могла мириться с их потребностью полностью заполнить мое сознание, присвоить все мое время и силы. Тогда я снова попала бы в ловушку, не имеющего выхода. Приходилось искать спасения в введении строгих правил, составлении списков, стремлении к совершенству.
В тишине моей собственной спальни я сняла шапочку с головы и внимательно осмотрела лицо и волосы — ежедневная проверка границы, где по словам Пейдж жена и мать, которая была «очень секси», превращалась в «женщину, хорошо, выглядевшую для своего возраста». Существенная разница. Я прошла в ванную. Одним из моих первых достижений после рождения близнецов было настоять на строительстве отдельной ванной для нас с Натаном. В результате Натан пожертвовал своей гардеробной и пришлось проделать дыру в стене. Сначала Натан казался потрясенным.
— Мы не можем этого сделать, — сказал он.
— Почему нет? Считаешь, что эта стена священна? — было 5.30 утра, близнецы просыпались рано. — Нам же надо где-то мыться.
Натан сел в постели с Феликсом через плечо.
— Раньше нам это всегда удавалось.
Нам. Я проигнорировала это короткое слово, имевшее такое большое значение. Я наклонилась и поцеловала сначала Феликса, потом Натана.
— Хорошо, — согласился он. — Пусть будет новая ванная.
Если быть честным, Натан мог бы сказать, что ему очень понравилось — мрамор, медового цвета плитка, блеск зеркала из нержавеющей стали, ванна в нише.
— Вот видишь, — поддразнила я его.
— Я готов довольствоваться мелочами, — улыбнулся он.
— В таком случае, ты получишь множество приятных мелочей. Новые ковры, шторы…
Я зашла слишком далеко, его улыбка погасла.
— Мы должны быть осторожнее, Минти. Сейчас мы не можем себе позволить ничего лишнего.
Я поцеловала его в губы долгим поцелуем Иуды:
— Обещаю.
Четыре года ушло, чтобы дюйм за дюймом тайно проникнуть во все поры, провести незаметно ремонт (то перекраска стены в спальне, то замена стульев) и добиться превращения дома Натана и Роуз в дом Натана и Минти.
В дни, когда мы с Роуз были друзьями, когда она была моим боссом — редактором книжного раздела в «Викенд Дайджест» — а я была ее заместителем, она околдовала меня сказочной жизнью ее дома. Я и сейчас вижу ее: склонившая голову над книгами или распечаткой статьи, прижимающая кружку с кофе к груди, перечисляющая те абзацы, что она вырезала или сократила по каким-либо соображениям. Петрушка поймала мышь. Ната купил мне белый пенстемон, и я высадила его среди лаванды. Протекла стиральная машина. Я представляла, как серая пена растекается по кухонному полу, как мелькает швабра, чтобы вытереть ее, как кивают колокольчики пенстемона на ветру. Я слушала семейные истории с их намеками и недосказанностью. Вопрос Поппи к брату: «А ты когда родился?». И ответ рассудительного Сэма: «Да уж пораньше, чем ты». Семейные фотографии Джейн в коробке из-под шоколада. Когда-то мне было это чуждо, как красивая картинка из книги. У меня нет семьи, и я о ней не беспокоюсь, сказала бы я Роуз. И я не хочу детей. Зачем вешать жернов себе на шею?
