Она открыла глаза, и целое мгновение в них не было узнавания. Но потом они заискрились радостью и она вскочила на ноги, обхватила его руками за шею и воскликнула:

– Ой, папа, мой дорогой, мой любимый папочка! Что заставило тебя приехать, пока я спала? Мне так нравится высматривать тебя.

Мистер Гибсон чуточку побледнел. По-прежнему держа дочь за руку, он увлек ее к софе и усадил рядом с собой, не говоря ни слова. Но в том и не было необходимости, она болтала за обоих.

– Я отчего-то встала очень рано. Как славно гулять на свежем утреннем воздухе! Думаю, что именно от этого меня и потянуло в сон. Но денек-то выдался жаркий, правда? Хотелось бы мне знать, неужели итальянские небеса, о которых столько говорят, голубее здешних. Видишь кусочек неба между дубов, вон там?

Отняв у него свою ладошку, она обеими руками повернула голову отца в ту сторону, чтобы он увидел то, о чем она говорила. Но вот наконец Молли заметила и его необычное молчание.

– У тебя появились новости от мисс Эйре, папа? Как они поживают? И что там с лихорадкой, из-за которой все и началось? Знаешь, папа, мне кажется, ты выглядишь не очень хорошо. Я нужна тебе дома, чтобы позаботиться о тебе. Когда я уже смогу вернуться?

– Разве я плохо выгляжу? Это все твои фантазии, гусенок. Напротив, я чувствую себя необычайно хорошо и выглядеть должен соответственно, потому что… Словом, у меня есть для тебя новости, маленькая женщина. (Он понял, что ведет дело крайне неловко, но решил продолжать, несмотря ни на что.) – Угадай, о чем идет речь?

– Разве я могу? – вопросом на вопрос ответила Молли, но тон ее голоса изменился, и ей явно стало не по себе, как если бы она интуитивно почувствовала неладное.

– Видишь ли, любовь моя, – сказал он, снова беря ее руку в свои, – ты находишься в очень неудобном положении… Девушка, растущая в такой семье, как моя… А тут еще молодые люди… что было непростительной глупостью с моей стороны. Да и я часто отсутствую.

– Но ведь есть же мисс Эйре, – возразила Молли, и дурные предчувствия охватили ее с новой силой. – Дорогая мисс Эйре, мне нужны только она и ты.

– Тем не менее случаются времена, когда мисс Эйре не может быть с тобой, ее дом не с нами, у нее есть другие обязательства. Вот уже некоторое время я пребываю в весьма затруднительном положении… Но теперь наконец я отважился на шаг, который, надеюсь, сделает нас обоих счастливее.

– Ты собрался жениться во второй раз, – прошелестела она сухим и безжизненным голоском, приходя отцу на помощь, и мягко отняла у него руку.

– Да. На миссис Киркпатрик… Ты помнишь ее? В Тауэрз они зовут ее Клэр. Помнишь, как добра она была к тебе в тот день, когда тебя забыли в поместье?

Молли не ответила. Она не могла найти слов. Она боялась сказать что-либо, чтобы гнев, обида, негодование – какими бы ни были те чувства, что сейчас вскипали у нее в груди, – не вырвались наружу слезами и криком или, что еще хуже, злыми словами, которые нельзя будет забыть. Ей казалось, будто кусок суши, на котором она стояла, оторвался от берега и теперь ее совершенно одну несло в открытое море.

Мистер Гибсон понял, что молчание дочери никак нельзя назвать естественным, и почти угадал его причину. Но он знал, что ей нужно время, чтобы смириться с идеей его второго брака, и по-прежнему верил в то, что поступает так ради ее счастья. Кроме того, он испытал облегчение, когда его тайна выплыла наружу, и чувствовал себя лучше, оттого что открыл ее, ибо втайне страшился этого момента на протяжении последних двадцати четырех часов. Он вновь принялся перечислять все преимущества женитьбы, которые сейчас уже выучил наизусть.

– Она пребывает в очень подходящем для меня возрасте. Правда, я не знаю, сколько именно ей лет, но подозреваю, что около сорока. Я бы не хотел жениться на ком-нибудь моложе. Лорд и леди Камнор, равно как и члены их семьи, относятся к ней с высочайшим уважением, что само по себе уже весьма знаменательно. У нее очень приятные и изысканные манеры, и это вполне естественно, учитывая, в каких кругах она вращается. А мы с тобой, гусенок, бываем грубоваты и бесцеремонны, так что теперь нам придется следить за собой.

Молли никак не отреагировала на его шутливое замечание. А мистер Гибсон продолжал:

– Она привыкла вести домашнее хозяйство, к тому же весьма экономно, поскольку в последние годы возглавляла школу в Эшкомбе, так что ей, вполне естественно, приходилось улаживать все проблемы большой семьи. И последнее, по крайней мере, по порядку, но отнюдь не по значимости – у нее есть дочь, девушка твоих лет, Молли, которая, разумеется, переедет к нам жить и станет тебе надежной спутницей, даже сестрой.

Но Молли по-прежнему молчала. Наконец она сказала:

– Значит, ты отправил меня из дому только для того, чтобы потихоньку устроить все это в мое отсутствие?

Сердце ее переполняла горечь, которая и вылилась в эти слова, но произведенный ими эффект вывел ее из состояния кажущегося безразличия. Ее отец резко поднялся и быстро вышел из комнаты, что-то пробормотав себе под нос; что именно, она не расслышала, хотя и бросилась за ним следом по темным каменным коридорам, на яркий свет конного двора, в конюшню…

– Ох, папа, папочка… я сама не своя… я не знаю, что сказать об этой ненавистной и презренной…

Он вывел лошадь наружу. Она не знала, слышал ли он ее слова. И, только поднявшись в седло, он обернулся к ней и мрачно произнес:

– Думаю, для нас обоих будет лучше, если я сейчас уеду. Мы можем наговорить друг другу такого, что потом будет трудно забыть. Мы оба взволнованы. К завтрашнему дню мы немного успокоимся и соберемся с мыслями. Ты все обдумаешь и поймешь, что главный принцип – единственный значимый мотив, я имею в виду, – состоял в том, что я делаю это для твоего же блага. Ты можешь рассказать обо всем миссис Хэмли, хотя я собирался сказать ей об этом сам. До свидания, Молли.

Еще долго после того, как он уехал, – после того, как давно стих вдали стук копыт его лошади по круглым камням, которыми была вымощена дорога, бегущая меж домашних лугов, – Молли стояла на месте, приложив ладонь ко лбу козырьком и щурясь на солнце, и смотрела туда, где растаяла фигура ее отца. Дыхание, казалось, замерло у нее в груди, и лишь два или три раза с долгими перерывами она сделала судорожный вздох, перешедший в жалкий всхлип. Наконец она отвернулась, но не могла войти в дом, не могла рассказать обо всем миссис Хэмли, не могла забыть, как отец смотрел на нее и говорил с нею, – а потом оставил одну.

Она вышла наружу через боковую дверь – ею пользовались садовники, когда выносили навоз в сад, – и пошла по тропинке, которая была скрыта от посторонних глаз разросшимися кустами, вечнозелеными растениями и смыкающимися над головой ветвями деревьев. Никто не узнает, что с нею сталось, и никому нет до этого дела, добавила она, упиваясь собственным несчастьем. У миссис Хэмли, милой и доброй, есть муж, собственные дети и близкие домашние интересы, а в сердце Молли поселились горечь и тоска, справиться с которыми посторонний человек не поможет. Девушка быстро направилась к месту, которое выбрала для себя, – скамье, полускрытой листьями плакучего ясеня. Она располагалась на пешеходной дорожке по другую сторону леса, выходившего на живописный склон. Тропинку эту проложили, вероятно, для того, чтобы с этого места можно было любоваться мирным солнечным пейзажем с деревьями, шпилем церкви, двумя или тремя деревенскими домиками с красными черепичными крышами и дальним холмом, кажущимся отсюда синим. И, наверное, давным-давно, в прежние времена, когда здесь обитало большое семейство Хэмли, леди в платьях из китового уса и джентльмены в париках с косой в сетке и со шпагами на боку неспешно фланировали по широкой террасе, обмениваясь улыбками и поклонами. Но теперь здесь более никто не прогуливался. Дорожка казалась заброшенной. Сам сквайр или его сыновья изредка проходили здесь, направляясь к калитке, что вела на луг внизу, но никто из них тут не задерживался. Молли однажды даже подумала, что о скамье под ясенем никто не знает, кроме нее, ведь садовников на территории усадьбы было ровно столько, сколько требовалось, чтобы ухаживать лишь за огородами и декоративной частью парка, в которой часто бывала семья и которая была видна из дома.