Тем временем сложилась новая городская власть. Бургомистром стал Мариан Кароляк, а членами магистрата, в числе прочих, некий Василевский и Юзеф Собута[53]. О деятельности городской администрации в этот период мы можем только сказать, что она запланировала и согласовала с немцами истребление едвабненских евреев. Двоюродную сестру Нелавицкого, Двойру Пецынович, как и Метека Ольшевича (одного из семи евреев, которых впоследствии прятали Выжиковские), предупредили их друзья-неевреи накануне готовившейся акции. Предостережения Двойры Пецынович и Нелавицкого остались без внимания старшего поколения Пецыновичей, и Ольшевичу не удалось убедить родителей, что они должны в этот день спрятаться где-нибудь вне города. Люди еще не могли себе представить, что в любую минуту может наступить конец света. Наверняка множество других тоже знали о предстоящем, поскольку окрестные крестьяне начали сходиться и съезжаться на телегах в город с самого утра, хотя это не был базарный день[54].

Координатором акции истребления евреев в Едвабне 10 июля 1941 года был тогдашний бургомистр города, Мариан Кароляк. Его фамилия, откровенно говоря, появляется в каждом показании. Кароляк отдает распоряжения и практически все время лично участвует в погроме. Он, несомненно, злой дух едвабненской драмы. Кроме него, в главных ролях выступает несколько других лиц, идентифицированных свидетелями как служащие городской администрации. Как сказал дорожный мастер Мечислав Гервад: «Весь магистрат […] принимал участие в этом убийстве евреев»[55].

Где зародилась идея этого начинания — исходила ли она от немцев (как можно судить по фразе «такой приказ отдали немцы» в сообщении Васерштайна), или это была инициатива снизу городских властей Едвабне, — установить невозможно. Впрочем, вряд ли это имеет большое значение, так как обе стороны легко пришли к взаимопониманию. «Я по совету своего брата Лауданьского Зыгмунта пошел служить в жандармерию г. Едвабне, — пишет девятнадцатилетний юноша Ежи Лауданьский, один из самых молодых и в то же время самых жестоких участников тех событий. — В 1941-м приехали на такси четыре или пять гестаповцев и начали в магистрате разговаривать, но о чем они там разговаривали, этого я не знаю. Спустя какое-то время Кароляк Мариан сказал нам, полякам, чтобы мы созвали польских граждан к городской администрации, а после того, как польское население собралось, приказал нам идти сгонять евреев на рынок, призывая их на работы, что мы и сделали, я тоже принимал в этом участие»[56].

Из многих источников мы узнаем о визите группы гестаповцев в Едвабне, но в дате визита расхождение — трудно установить, был ли он в день погрома или раньше. «Перед началом этого массового убийства, — пишет Кароль Бардонь, — я видел перед магистратом в Едвабне нескольких гестаповцев, только не помню, было ли это в день массового убийства или накануне»[57]. О том, что городская администрация подписала «договор с гестапо» относительно сожжения евреев, упоминает в показаниях свидетель Хенрик Крыстовчук, хотя он повторяет то, что слышал «от людей»[58]. Но в данном случае мы не можем рассчитывать на большее, чем сведения из вторых рук, поскольку из членов совета города только Собута оставил показания, которые — как я уже писал — представляются малоправдоподобными. Впрочем, то, что мы не знаем точного предмета договора, не имеет большого значения. Какая-то договоренность между немцами и непосредственными организаторами едвабненского убийства, то есть городскими властями, должна была существовать. Вероятнее всего, как мы вскоре узнаем из замечания, брошенного рассерженным комендантом жандармского поста, она состояла в том, что немцы предоставили полякам полную свободу действий на восемь часов, чтобы те делали с евреями, что захотят[59]. В то же время существует принципиальный вопрос, на который мы хотели бы дать как можно более верный ответ, вопрос, касающийся роли немцев в этом массовом убийстве. Мы хотели бы знать, сколько их было в городке и что они делали?

В Едвабне существовал постоянный пост немецкой жандармерии из одиннадцати человек[60]. Мы можем также прийти к выводу — по многим источникам, — что кроме наличного состава поста в тот день (а возможно, накануне?) в город приехала «на такси» группа немцев, впрочем небольшая, в несколько человек. В одном сообщении, о котором вскоре пойдет речь, названа цифра «60 гестаповцев» и «много жандармов», которые будто бы были в то время в Едвабне.

В соответствии с показаниями Юзефа Жилюка, «это было так: я косил сено, и ко мне на луг пришел бургомистр г. Едвабне Кароляк и сказал, чтобы я шел сгонять всех евреев на рынок. И мы оба с ним пошли»[61]. В показаниях из дела Рамотовского, когда заходит речь о том, как получилось, что очередной подозреваемый караулил или сгонял евреев на рынок или в овин, появляются жандармы, а чаще «жандарм» в единственном числе. В достаточно типичном показании Чеслава Липиньского, например, говорится, что к нему пришли Юрек Лауданьский, Эугениуш Калиновский «и один немец» и он вместе с ними пошел сгонять евреев на рынок[62]; за Феликсом Тарнацким пришли Кароляк и Василевский «вместе с гестаповцем и выпроводили [его] на рынок, чтобы он там сторожил евреев»[63]. Мичура, который в тот день выполнял какие-то столярные работы на посту жандармерии, в какой-то момент получил приказ от жандарма, «чтобы шел на рынок и караулил евреев», и это, скорее, исключительный случай, когда жандарм выступает в роли преследователя один, а не как лицо, сопровождающее кого-то из польских сотрудников магистрата[64].

Хозяевами ситуации в Едвабне, разумеется, были немцы. И только они могли принять решение об истреблении евреев[65]. Они могли в любую минуту предотвратить это преступление и даже остановить процесс уже развивающихся событий. И они не сделали этого. Если даже они предлагали оставить жизнь некоторым еврейским ремесленникам, то делали это без убеждения, раз в конце концов сожжены были все. Очевидно, следует приписать своеобразной иронии еврейской судьбы тот факт, что пост полиции в Едвабне оказался в тот день самым безопасным для евреев местом и несколько человек спаслись только потому, что оказались именно там. Но следует помнить, что если бы Едвабне не оказался занятым немцами, другими словами — если бы не было вторжения Гитлера в Польшу, то едвабненские евреи не были бы убиты собственными соседями. И это не избитая истина, ведь трагедия едвабненских евреев — только эпизод в войне не на жизнь, а на смерть, которую Гитлер объявил мировому еврейству. Следовательно, в высшем историко-метафизическом смысле ответственность за преступление следует возложить на него. Но непосредственное участие в нем немцев 10 июля 1941 года ограничилось, прежде всего, фотографированием и, как я уже упоминал, киносъемкой хода событий[66].

Эдвард Шлешиньский: «У моего отца, Шлешиньского Бронислава, в овине было сожжено много евреев. Я собственными глазами этого не видел, так как в тот день был в пекарне, но знаю от людей, жителей Едвабне, что виновниками этого были поляки. Немцы принимали участие только в фотографировании»[67]. Болеслав Рамотовский: «Я подчеркиваю, что немцы в убийстве евреев участия не принимали, а стояли и фотографировали, как поляки измывались над евреями»[68]. Мечислав Гервад: «Евреи были убиты людьми польской национальности»[69].