Короче говоря, Британская империя доказала, что империя как форма правления может работать, и не только во благо метрополии. Она стремилась сделать глобальными не только экономическую, но и правовую, и, в конечном счете, политическую систему.
И последний вопрос: можем ли мы научиться чему-либо у Британской империи?
* * *
Нужно сказать, что эксперимент по управлению миром без Британской империи нельзя признать безусловно успешным. Постимперская эпоха характеризовалась двумя противоположными тенденциями: экономической глобализацией и политической фрагментацией. Первая способствовала экономическому росту, но его плоды распределялись очень неравномерно. Вторая тенденция приводила к гражданской войне и политической нестабильности, которые вели к обнищанию наиболее бедных стран мира.
В целом во второй половине XX века положение в мире улучшилось значительнее, чем когда бы то ни было. В основном этот результат достигнут, несомненно, благодаря быстрому росту в период восстановления после Второй мировой войны. Согласно оценкам, средний годовой темп роста мирового ВВП на душу населения в 1950-1973 годах составил 2,93% (в период с 1913 по 50-е годы, отмеченные экономическим упадком и войнами, этот показатель составлял всего 0,91%). Период с 1913 до 1973 года был временем экономической дезинтеграции, которой, однако, предшествовала (а также наследовала) экономическая глобализация. И эти времена отличаются замечательно схожими темпами роста ВВП на душу населения: в 1870-1913 годах — 1,3%, в 1973-1998 годах — 1,33%. Однако ранний период глобализации был связан со сближением уровня дохода различных стран, особенно атлантических, а поздний — с расхождением, особенно когда африканские страны, лежащие южнее Сахары, остались далеко позади остального мира. Вне сомнения, это произошло отчасти благодаря перекосу: тому, что капитал циркулирует главным образом в развитых странах, а торговля и движение трудовых ресурсов все еще ограничиваются различными способами. Это было менее характерно для глобализации до 1914 года, когда, отчасти под влиянием имперских структур, поощрялись инвестиции в экономику развивающихся стран.
Накануне Первой мировой войны в результате империалистической политики количество независимых государств сократилось до 59. С начала деколонизации их число постоянно росло: в 1946 году было 74 независимых государства, в 1950 году — 89. К 1995 году это число составляло 192, причем всплеск пришелся на бое (главным образом на Африку, где в 1960-1964 годах появилось 25 государств) и 90-е годы (главным образом Восточная Европа, в результате развала советской империи). Многие молодые государства очень малы. Общее население не менее 58 стран составляет около двух с половиной миллионов человек, 35 государств — менее полумиллиона. У политической фрагментации два недостатка. Малые страны нередко формируются в результате гражданской войны в прежде многонациональном государстве — наиболее распространенная форма конфликта с 1945 года. Это само по себе подрывает экономику. Кроме того, они могут быть экономически неэффективными даже в мирное время, будучи слишком малы, чтобы оплачивать все атрибуты государственности, на которую они претендуют: пограничные посты, бюрократию и прочее. Политическое размножение делением — фрагментация — и сопутствующие ему экономические затраты были среди основных источников нестабильности в послевоенном мире.
Наконец, хотя англоязычный экономический и политический либерализм остается самой привлекательной из мировых культур, со времен иранской революции он испытывает серьезную угрозу со стороны исламского фундаментализма. В отсутствие формальной империи остается открытым вопрос, насколько распространение западной “цивилизации” — то есть той смеси протестантизма, деизма, католицизма и иудаизма, которая продуцируется современной Америкой, — может быть поручено Диснею и “Макдоналдс”.
Эти тенденции дают лучшее объяснение тому, что после краха советской империи в 1989-1991 годах не наступает “конец истории”, что после холодной войны сохраняется нестабильность, самым очевидным симптомом которой стали, террористические атаки 11 сентября 2001 года.
Новый империализм?
Менее месяца спустя после атак на Всемирный торговый центр и Пентагон британский премьер-министр Тони Блэр на ежегодной конференции Лейбористской партии в Брайтоне произнес мессианскую речь. Он с жаром говорил о “политике глобализации”, о “другом измерении” международных отношений, о потребности “переупорядочить окружающий нас мир”. Предстоящая война, направленная на свержение режима Талибана в Афганистане, по его мнению, была не первым шагом — но и не последним — в этом направлении. Уже были прецеденты успешных операций против стран-изгоев — режима Милошевича в Сербии и “смертельно опасной группы гангстеров”, которая пыталась захватить власть в Сьерра-Леоне. “И, говорю вам, — объявил Блэр, — если бы сегодня в Руанде повторилось то, что произошло там в 1993 году, когда миллион человек были хладнокровно убиты, то у нас была бы моральная обязанность действовать и там”. Случаи Косова и Сьерра-Леоне явно следовало понимать как модели того, чего можно достичь благодаря интервенции, а случай Руанды — как печальный пример последствий невмешательства. Конечно, поспешил прибавить Блэр, не следует ждать, что Британия станет регулярно прибегать к таким операциям. Но “силы международного сообщества” смогут “это делать… если захотят”:
С нашей помощью можно было бы устранить пагубные последствия конфликта, продолжающегося в Демократической Республике Конго, где в прошлое десятилетие три миллиона человек погибли на войне и от голода. Если мы проявим решимость, будет учреждено партнерство во благо Африки, которое объединило бы развитые и развивающиеся страны.
Сутью этого партнерства была бы прямая “сделка”, предполагающая
с нашей стороны: предоставление помощи в большем объеме, необусловленной торговыми отношениями, списание долгов, помощь в налаживании системы управления и инфраструктуры, обучение солдат… участие в предотвращении конфликтов, поощрение инвестиций, доступ на наши рынки… С африканской стороны: настоящая демократия, никаких оправданий диктатуры и нарушений прав человека, никакой терпимости к плохому управлению… [и] коррупции, свойственной некоторым государствам… Надлежащие торговая, правовая и финансовая системы.
Это не все. После и сентября г-н Блэр выразил желание добиться “правосудия”
не только для того, чтобы наказать виновных, но и чтобы нести ценности демократии и свободы людям всего мира… Голодные, несчастные, невежественные, живущие в нужде и нищете от пустынь Северной Африки до трущоб Газы и горных цепей Афганистана, — мы должны позаботиться и о них.
Со времен Суэцкого кризиса британский премьер-министр не говорил с таким энтузиазмом о том, что Британия могла бы сделать для остального мира. Действительно, трудно припомнить премьер-министра, начиная с Гладстона, который был бы готов сделать основанием своей внешней политики чистый альтруизм. Однако поразительная вещь заключается в том, что с небольшими поправками этот проект может показаться зловещим. Рутинная интервенция против правительства, признанного “плохим”, программа экономической помощи в обмен на установление “хорошего” режима и “надлежащих торговой, правовой и финансовой систем”, мандат, позволяющий “нести ценности демократии и свободы людям всего мира”. Если поразмыслить, этот проект очень похож на экспорт викторианцами их “цивилизации”. Как мы видели, викторианцы расценивали свержение режимов-изгоев от Абиссинии до Ауда как совершенно законную часть цивилизационного процесса. Индийская гражданская служба гордилась заменой “дурного” управления “хорошим”, а викторианские миссионеры в то же время были абсолютно уверены, что их роль состоит в том, чтобы принести ценности христианства и торговли все тем же “людям всего мира”, которым г-н Блэр желает принести “демократию и свободу”.
