Андрей (перебивает Игоря Игоревича): Давайте труп отвезём в аэропорт!
Игорь Игоревич и Андрей: Зачем?!
Андрей: Сымитируем несчастный случай!Как будто он решил лететь и случайно попал под самолёт!
Игорь Игоревич: О!
Николай: Как под самолёт?
Андрей: А так… Когда самолёт будет набирать скорость перед взлётом, подкрадёмся мы и кинем бездыханное тело под шасси!
Николай: А почему обязательно в аэропорт?..
Андрей: Потому что шасси только в аэропортах!
Игорь Игоревич (отхлёбывая из бутылки): Нет-нет… Аэропорт – это правильная тема, – сейчас если что там случается, особо не докапываются, как и что, – дело понятное, – аэропорт!.. По-быстрому всё замнут, чтобы население не волновать… Аэропорт – это хорошо, едем!
Николай: Но как?!. Вы что?! Это далеко… я устал, и потом там… как?
Игорь Игоревич: Давай так! Сейчас никто не стонет, а просто молча и скромно делает нужную всем работу! В конце концов, все мы – виноваты, все! Поэтому, давай, без стонов взял и понёс!..
Подходит к телу.
Николай: За что нам это всё?..
Андрей: Наверное, ни за что… потому что так ещё страшнее и поучительнее, когда ни за что…
Игорь Игоревич: За что, ни за что… Нельзя задаваться такими вопросами… Это самое худшее, даже страшнее вот этого (кивает на труп). Главное, ведь это как ко всему относиться… Мне кажется, степень саморазрушения зависит именно от этого… Ну, ладно, простой физический труд поставит всё на свои места, и мы вернёмся к нормальной жизни!
Игорь Игоревич, Андрей и Николай берут тело и уходят.
Действие третье
Скамейка перед входом в здание аэропорта. На скамейке сидит мужчина одетый точь–в–точь как труп, да и внешне он очень похож на мертвеца – синий, спит так, как-будто совсем устал от жизни, – без традиционного для спящих вдоха-выдоха и без тревоги-радости на лице, что означает полное отсутствие экшна во сне спящего. В руках этот пассажир крепко сжимает газету, за чтением которой его, видимо, и настиг Морфей. Мимо скамейки то и дело снуют многочисленные входящие-выходящие пассажиры с чемоданами. Неожиданно из однообразной толпы механически передвигающихся людей выступает необычная делегация – это Андрей, Игорь Игоревич и Николай. Вместо багажа они несут «братика». Подойдя к скамейке «непростые пассажиры» осторожно усаживают неживое тело рядом с уснувшим мужчиной.
Игорь Игоревич: Изрядно его накормили, прежде чем убить…
Николай: Я больше не могу…
Игорь Игоревич: Тихо, тихо, тихо… Сейчас передохнём – и на полосу, на взлётную полосу, здесь же самолёты не летают, кто его здесь переедет…
Николай: Я больше не могу… без меня…
Андрей: Нет, ну, как, – мы его не осилим одни…
Николай: Попросите помочь кого-нибудь… попросите, а я здесь вас подожду…
Игорь Игоревич: Кого, кого мы попросим, – сейчас столько жестоких людей, никто не поможет! Никто не поможет… кинуть его под самолёт…
Андрей: Никто не поможет ближнему своему…
Игорь Игоревич: Как часто вы слышите слово «добрый»?! Когда сейчас говорят о человеке… «добрый», а?.. Сейчас никто не говорит… «добрый»… говорят – «целеустремлённый», «решительный», «интеллигентный», «деловой», но никто не говорит – «добрый»!..
Всё это время сзади скамейки стоял маленький мальчик и ел мороженку «Макфлури» с кусочками экзотических фруктов. Никто и не заметил бы его, если б мальчик не осмелел и сам не заговорил со взрослыми дядями, размышляющими о доброте.
Мальчик: Я могу помочь!
Андрей, Игорь Игоревич: Да?!
Николай: Ну, вот, вам поможет мальчик, а я посижу здесь…
Игорь Игоревич: Подожди, подожди… мальчик, а ну-ка иди сюда!
Игорь Игоревич отодвигает труп к спящему пассажиру, усаживает мальчика на скамейку.
Мальчик: Я могу вам помочь, только если вы ответите на мой вопрос…
Андрей: Интересно… (дразнит мальчика) «если ответите»! А ты знаешь, сколько весит этот дядя! Мы его тащили втроём! Три взрослых мужика еле допёрли его до этой скамейки! И ты собираешься помочь нам дотащить его до взлётной полосы?!
Мальчик: Я помогу, несмотря ни на что, но только если ответите… хотя, навряд ли вы сможете ответить!
Игорь Игоревич: Интересно, и что же ты хочешь у нас спросить?
Николай: Да?
Мальчик: В 1856 году известный русский пианист Антон Рубинштейн гастролировал по Европе. Любая страна, где играл Антон Рубинштейн, оказывала ему всевозможные почести и в буквальном смысле слова боготворила великого музыканта. Когда же тур окончился, Антон Рубинштейн поехал обратно в Россию. Но на самой таможне вдруг выясняется, что у пианиста нет паспорта, он потерял его, где уже и сам не помнил, – ведь никто в европейских государствах давно не спрашивал у Антона Рубинштейна паспорт, все и так знали его в лицо, – настолько он был популярен. Но на Российской таможне у него всё-таки попросили предъявить документы. Со свойственной великому пианисту галантностью и всё же с небольшой капелькой снобизма Антон Рубинштейн сказал полицейскому на таможне, что он – Антон Рубинштейн, а паспорта у него нет. При этом музыкант изящно скривил губки в улыбке, точно такой же, которая озаряла его измученное партитурами лицо на многочисленных фотографиях в газетах. Наверное, Антон Рубинштейн сделал это, чтобы полицейский поскорее узнал великого музыканта и пропустил обратно на родину. Когда через месяц Антон Рубинштейн очнулся в тюремной камере, он не сразу вспомнил, что же с ним произошло в тот памятный вечер в день возвращения его на родину. Оказывается, полицейский, досмотр которого должен был пройти пианист, не только не читал газеты, но ещё и неважно относился к фамилиям типа Рубинштейн. Хотя, в принципе, полицейский действовал согласно букве закона, – он арестовал гражданина, пытавшегося без документов проникнуть на территорию России. И Антон Рубинштейн знал об этой жестокой правоте полицейского. С другой стороны, Антон Рубинштейн по-прежнему знал, что он – Антон Рубинштейн, поэтому он впал в депрессию… Тянулись долгие дни заточения. Великий пианист с мировым именем был вне себя от ярости, – вот-вот должен был решиться вопрос об этапированнии никому неизвестного нелегала в кандалах в Сибирь. Но каким-то образом царская семья прознала, что прославленный русский пианист Антон Рубинштейн томится в каземате за попытку незаконного въезда на родину. Высочайшей милостью было написано письмо на имя Начальника Тюрьмы, где уже больше месяца сидел великий музыкант, с настоятельной просьбой немедленно отпустить гения. Начальник Тюрьмы был очень недоволен, прочитав эту депешу. С одной стороны, он понимал, что действует по закону, арестовав гражданина пусть даже и Рубинштейна, но всё-таки без паспорта, с другой стороны, не подчиниться Царю Начальник Тюрьмы не мог. И Начальник Тюрьмы избрал третий, очень необычный ход. Он доверил судьбу уже очень ненавистного ему музыканта в руки своего пожилого Помощника. Начальник вызвал Рубинштейна и сказал: «Вот тут мне написали, что ты – великий пианист, и тебя никак нельзя держать в моей тюрьме… но ведь паспорта-то у тебя нет, – как я узнаю, что речь в письме идёт именно о тебе, и ты на самом деле пианист?!» Антон Рубинштейн гордо молчал. Он на личном опыте убедился, что будет себе же дороже вступать в полемику с таким жестоким принципиальным человеком. «Но я придумал, как узнать, что ты – пианист, – продолжал Начальник Тюрьмы, – сейчас тебя отведут в залу, где стоит фортепьяно, и ты сыграешь для моего Помощника, он в этих звуках разбирается и знает, что есть музыка. Так вот, если он доложит мне, что услышал, что ты пианист, я отпущу тебя, и ты станешь Антоном Рубинштейном, а если же нет, – идти тебе завтра в Сибирь в кандалах!» Помощник отвёл несчастного музыканта в залу, где стояло старое разваливающееся пианино. Антон Рубинштейн стоял перед инструментом и долго думал, потом, что есть силы, ударил по клавишам и не то, чтобы заиграл, а просто окончательно надругался над и так уже измотанным неумелыми аккордами инструментом. Великий пианист не смог побороть свою злость и гордыню, Антон не захотел, как он про себя решил, унижаться перед жалкими людьми, поэтому из-под его пальцев раздавалась не музыка, а какая-то страшная безумная какафония. Пианист подпрыгивал и с силой ударял по клавишам; подпрыгивал и ударял, и так снова и снова, пока не прошёл час и он, подпрыгнув в очередной раз, упал, обессилев, на инструмент. Старый Помощник Начальника Тюрьмы подошёл к безумцу и осторожно, так, чтобы никоим образом не разволновать вконец издёрганного человека, погладил Антона по голове. Пожилой Помощник знал, что от его решения зависит судьба человека; пожилой Помощник знал музыку; пожилой Помощник знал, что только что звучала не музыка, а беспомощный хаотичный набор нот. Вот сколько всего знал пожилой Помощник, но знание это не добавляло счастья в его жизнь. Антон Рубинштейн поднялся и пошёл вместе с Помощником в комнату Начальника. Невозможно передать, что чувствовал он по пути в эту комнату. Вся жизнь, включая победоносный тур по Европе, пронеслась в эти мгновения перед внутренним взглядом заключённого… «Ну, что,– спросил строгий Начальник своего Помощника, – что услышал ты, – музыку или страшную безумную какафонию?» «Музыку…» тихо ответил помощник… Во второй раз спросил Начальник своего пожилого Помощника, – «Что услышал ты, – беспомощный хаотичный набор нот или музыку?!.» «Музыку», – чуть громче ответил Помощник. «В третий раз тебя спрашиваю, что услышал ты от него?!!» «Музыку!» Уверенно и громко отвечал пожилой Помощник… В тот же день Антон Рубинштейн был признан Антоном Рубинштейном, выпущен и отправлен на лечение в Карловы Вары… Но почему пожилой Помощник признал его нервный срыв музыкой, – из жалости или он знал, что перед ним великий пианист, который просто не захотел играть?! Вот на какой вопрос хочу получить я ответ…
