Как тут не возрадоваться!

Неслучайно по указу Петра I в память взятия Орешка была выбита медаль с надписью: «Был у неприятеля 90 лет».

Слова Петра I о том, что «чрез всякое мнение человеческое сие (взятие Орешка. – Н.К.) учинено и только единому Богу в честь и чуду приписать», – слова русского царя.

Когда караульный солдат увидел замерцавший из-под кирпичной кладки свет Казанской иконы Божией Матери, он смотрел на этот дивный свет глазами русского солдата.

И явственно было явлено и царю, и солдату, как смыкаются эпохи…

В 1611 году, перед тем как пойти на штурм, молились ратники Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского перед Казанской иконой Божией Матери.

Задержавшись на девяносто лет, 1611 год пришел и в древнюю русскую крепость Орешек. И здесь, завершая освобождение Руси от иноплеменных захватчиков, явилась Казанским ликом своим Пречистая Богородица!

Мы уже говорили, что священник Ермолай, который был первым человеком, разглядевшим икону Казанской Божией Матери, превратился в святителя Гермогена.

Нам неведомо, кем стал солдат, первым увидевший Шлиссельбургский образ Казанской иконы Божией Матери.

Может, он погиб в бесконечных петровских войнах, а, может быть, закончил жизнь в крепостной неволе.

Другая эпоха, другое время пришло…

Как известно, скоро Петром I вообще будут запрещены чудеса на Русской земле.

Петр I – сохранились только глухие упоминания о его распоряжении поместить обретенную икону в крепостной часовне, – по сути, никак не отреагировал на находку, не захотел рассмотреть того великого значения, которое скрыто было в обретении Шлиссельбургской иконы Казанской Божией Матери.

Почему не захотел он увидеть этого чуда?

Соблазнительно объяснить совершившуюся в государе перемену шлиссельбургским трагикокомическим эпизодом, приведшим к разрыву Петра I с Анной Монс.

15 апреля 1703 года в Шлиссельбурге «зело несчастливый случай учинился; первый доктор Лейл, а потом Кенигсен… утонули внезапно».

Это прискорбное, но не слишком значимое событие тем не менее оставило след в истории, потому как в кармане саксонского посланника Кенигсена нашли любовное письмо Анны Монс.

Для Петра это открытие было весьма болезненным ударом.

Измены от Анны – напомним, что ради нее Петр I заставил постричься в монастырь свою жену царицу Евдокию! – Петр не ожидал, и так и не простил ее до конца жизни.

Сама Анна Монс, как известно, была посажена под арест, и только в 1706 году ей разрешили посещать лютеранскую церковь. Пострадала и Матрена Ивановна Балк, которая пособляла сестре в ее романе с Кенигсеном. За свои хлопоты Матрене Ивановне пришлось отсидеть в тюрьме три года…

Ну а два десятилетия спустя скатится с плахи и голова брата Анны – Вильяма Монса.

Поэт Андрей Вознесенский описал казнь Анны Монс, хотя казнена была не она, а ее брат, в «Лобной балладе»[16]:

Разумеется, соединить Анну и Вильяма Монса в единый объект любви и расправы Петра I автору стихов помогла его не отягощенность знанием исторических фактов, однако срабатывает тут и логика петровской мифологии. Любое злодеяние, которое совершал и которое не совершал Петр I, эта мифология заранее объясняла и оправдывала самой атмосферой «дней строительства и пожара» Петровской эпохи.

Наверное, посещая Шлиссельбург, Петр I вспоминал о горечи унижения, которого пережил тут, читая вынутое из кармана утонувшего Кенигсена любовное письмо Анны Монс…

Но одной только личной досады, как ни глубока была она, не доставало для начала строительства новой государственной мифологии.

Первый шаг на пути создания этой мифологии, которая хотя и соприкасалась с прежней русской историей, но не столько продолжала, сколько преображала ее на новый, петровский лад, Петр I сделал, переименовав старинный русский Орешек в Шлиссельбург.

На Государевой башне укрепили ключ от крепости, что означало: взятие Орешка открывает путь к Балтийскому морю.

Впрочем, ключом этим пользовались недолго.

Уже 1 мая 1703 год был взят Ниеншанц, стоящий при впадении Охты в Неву, и Петр I начал искать место для строительства в устье Невы своей русской крепости.

Посоветовавшись с сопровождавшими его фортификаторами – французским генерал-инженером Жозефом Гаспаром Ламбером де Герном и немецким инженером майором Вильгельмом Адамом Кирштенштейном, – Петр I отверг безопасное от наводнений место при впадении Охты в Неву, и новую крепость, подобно только что взятому Шлиссельбургу, заложил на Заячьем острове.

В анонимном сочинении «О зачатии и здании царствующего града С.-Петербурга» изложена легенда, согласно которой 14 мая 1703 года в устье Невы Петр I «усмотрел удобный остров к строению города… Когда вшел на середину того острова, почувствовал шум в воздухе, усмотрел орла парящего, и шум от парения крыл его был слышен».

Увидели орла и в Пятидесятницу, 16 мая, когда царь в сопровождении духовенства, генералитета и статских чинов после молебна и водосвятия произвел закладку города. Орел «с великим парением крыл от высоты спустился и парил над оным островом».

Церемония закладки началась с того, что Петр I взял у солдата башнет, вырезал два куска дерна и, положив их крестообразно, сказал: «Здесь быть городу».

Потом в землю был закопан ковчег с мощами Андрея Первозванного. Над ковчегом соорудили каменную крышку с надписью: «От воплощения Иисуса Христа 1703 мая 16-го основан царствующий град С-Петербург великим государем царем и великим князем Петром Алексеевичем самодержцем всероссийским».

Как бы развивая это петровскую мифологию, с легкой руки Александра Сергеевича Пушкина в общественном сознании сложилось устойчивое убеждение, будто земли вокруг Петербурга в допетровские времена представляли собою неведомую и чуждую Православной Руси территорию.