Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Прикончив ежа, монах словно бы приходит в себя и бросает железные вилы. На некоторое время он запирается у себя в келье, продолжая дрожать в лихорадке, а в сумерки выходит во двор, чтобы попросить беспамятную позвонить вместо него к вечерне, потому что ноги его не держат и ему трудно взобраться на звонницу. Еще он просит беспамятную, когда она заберется на звонницу, посмотреть сверху, не идет ли по дороге человек в кителе. Увечная монахиня со своей стороны советует ему надеть теплые шерстяные носки и растереться керосином, но Доситей говорит ей, что лучше он обогреет келью, для этого он берет жаровню и разжигает в ней уголь. Жаровня еще стоит во дворе, когда в монастыре появляется Шушуев. Он видит, как лихорадит монаха, и, растревожившись, сам вносит жаровню в келью и отливает из керосиновой лампы керосин, чтобы тот растерся. Шушуев советует Доситею оставить окно открытым, потому что держать в комнате жаровню опасно, в жаровне мог остаться непрогоревший уголь, от которого легко угореть. Когда Шушуев собирается идти в деревню, монах просит его разузнать, не заночевал ли там неизвестный человек в кителе. Шушуев обещает это проверить и прийти рано на следующее утро навестить Доситея и заодно сообщить, удалось ли ему узнать что-нибудь о неизвестном человеке в кителе.

Беспамятная запирает за Шушуевым монастырские ворота, поднимается на звонницу, чтобы ударить в колокол, никакого человека в кителе она сверху не видит, а видит Шушуева, который идет в сторону деревни. Она звонит в колокол, а на обратном пути заглядывает к монаху; тот, по ее словам, уже бредил и на вопрос беспамятной: «Можно будет усыновить?» ответил: «Можно!»

Однако кого собиралась усыновить беспамятная и зачем, она не смогла объяснить Йоне и только сбила его с толку, а когда прибыли следственные власти и экспертиза, она успела забыть, что шел какой-то разговор об усыновлении, и помнила только о приходе Шушуева.

Беспамятная возвращается к своей увечной сестре, а увечная, по ее словам, все это время сидела на стуле у окна, держась руками за подоконник. Увечная считала, что монахом овладело безумие, поэтому она допоздна читала молитвы, а когда сестры уже ложились спать, они услышали в темноте, как кто-то ходит по веранде. Заскрипела оконная рама, тихо звякнуло стекло, по веранде что-то затопотало, послышалось тяжелое дыхание. Монахини испугались еще больше, они подумали, что на веранду пробрался какой-то человек, но не успели они закричать, как в темноте у самого окна заверещала коза, и они услышали, как она стучит копытцами по веранде, потом спускается по ступенькам на землю и верещание ее доносится уже со стороны хлева. Несколько раз в течение ночи они слышали несвязный говор и думали, что это монах бредит в своей келье.

На рассвете их будит своим верещанием коза, беспамятная выходит из кельи и находит скорчившегося в своей постели Доситея, а на полу — обгоревшее одеяло. Она сообщает об этом увечной, потом поднимается на звонницу, чтобы ударить в колокол, и оттуда видит Шушуева, который идет в монастырь. Йона спрашивал беспамятную, видела ли она утром около монастыря блудного сына (речь шла о том самом незнакомце из Софрониева — или ниоткуда, — у которого были белесое галифе и здоровенные красные башмаки). Беспамятная сказала, что блудного сына она не видела, зато видела двух вооруженных людей.

Двое вооруженных людей были Йона и Тодор Аныма. Когда они вошли во двор, Йона увидел, что железные вилы прислонены снаружи к закрытому окну; он обратил на это особое внимание, потому что никто не прислоняет вилы к оконному стеклу. Когда Тодор Аныма закрыл дверь кельи и лицо его заволокло туманом, он тайком от Йоны и от Шушуева переставил вилы к стене. Видно, ему пришло в голову, что кто-то приходил ночью, закрыл открытое монахом окно и припер его железными вилами. Именно поэтому монахини слышали скрип оконной рамы и звон стекла. Таким образом, думал Йона, и был отравлен бредивший в ту ночь монах. А кто был заинтересован в том, чтобы монах отравился, чтобы он так страшно умер в своей келье, Йона так и не смог дознаться.

Монаха обмыли и похоронили в монастырском дворе. Тодор Аныма присутствовал при обмывании, и Йона спросил его, не видал ли он, обрезан был монах или не обрезан. Тодор Аныма ответил на его вопрос не прямо, а следующим образом, следующими словами: «Душа у монаха была обрезана, душу свою он продал туркам!» Йона спрашивал об этом же и Шушуева, но и Шушуев не выдал тайны. Зато ему сообщили один очень странный факт. Когда монаха стали перед обмыванием раздевать, обнаружилось, что одна его нога разута и пятка почата бритвой.

Что значит «почата»? По невежественным и суеверным представлениям былых времен, человек после смерти может стать вампиром, приходить к своим близким, пугать их и так далее. Чтобы предотвратить это, суеверие придумало резать бритвой голую пятку покойника, чтобы помешать ему приходить к родственникам. В годы между двумя мировыми войнами можно было услышать, что то здесь, то там «почали» покойника, но уже много лет как этот обычай был забыт. В наше время, утверждали Тодор Аныма и Шушуев, только сумасшедший может приложиться бритвой к босой пятке покойника.

Йона чувствовал, как его пробирает дрожь, и машинально поднимал ногу, словно боялся, как бы его не полоснули по пятке острой бритвой.

Выходит, что, хотя тело монаха охранялось, кто-то тайно пробрался к нему, разул одну ногу и почал бритвой пятку. Кто был этот безумец, так и не узнали, тайна осталась тайной. В связи с этим происшествием Йона думал и о незнакомце из Софрониева, незнакомец вызвал у монаха лихорадку, когда тот увидел его у открытых монастырских ворот; но почему он не вызвал лихорадки у Доситея утром, в церковке, когда стоял, сняв фуражку, перед преисподней, и монах видел его словно бы вдали, а лихорадка затрясла монаха позже, лишь когда он во второй раз увидел незнакомца у ворот, и его здоровенные красные башмаки стояли там, точно дна бычка? А может, это случайно совпало с лихорадкой или само видение незнакомца было вызвано каким-то внезапным помешательством?

Йона так и не смог разгадать ни это, ни самую, смерть монаха: Тодор Аныма ли его убил, приперев окно вилами, незнакомец ли из Софрониева, монахини или Шушуев, который внес в келью жаровню с непрогоревшим углем и первым появился на другое утро, или же это сам монах лишил себя жизни?

8

Родственник Йоны вернулся из города, темно-розовый шарф, которым он обычно обматывал шею, а зимой завязывал уши, теперь служил повязкой для сломанной, уложенной до локтя в гипс руки. Йона сказал ему, что перекрывать монастырскую сушильню для слив они не будут, а что надо сходить в село Разбойну за известью, потому как теперь самое время гасить известь, чтоб она успела созреть: Йона собирался осенью штукатурить свой дом. Родственник Йоны, хоть рука у него и была в гипсе, отправился с дядей за известью, они сторговали сколько им было нужно, и, когда собрались идти, мастер попросил их по дороге забросить полиэтиленовый мешок с негашеной известью монахиням из скального монастырька Разбойна. Он, мол, еще неделю назад обещал послать им известь, и все не было случая, монахини бог знает что могут про него подумать, вот, скажут, обещал человек и не прислал!

И вот Мокрый Валах Йона и его родственник с перевязанной шарфом рукой постучали в монастырские ворота. Их очень удивило, что за воротами раздался враждебный лай. Они постояли, Йона положил к ногам мешок с известью, снова постучал в ворота, собака залаяла еще громче, и было слышно, как она натягивает цепь. Обычно в монастыре не держат собак, и Йона сказал своему родственнику: «Держат собаку, потому как они женщины. Страх разбирает!» Родственник поправил свой шарф и спросил Йону: «Кого ж они боятся? Кто на них нападет?»

Собака полаяла, полаяла, потом ей надоело или она устала, и, проскулив напоследок, она умолкла. Йона и его родственник прислушались, не раздастся ли человеческий голос или шаги, не откроется ли где-нибудь дверь, не кашлянет ли кто и так далее, однако ничто не подсказывало, что за воротами есть люди. До ушей их достигал лишь монотонный шум, это шумела река. Река текла совсем рядом с хозяйственными постройками монастыря, делала поворот и разбивалась о южный скалистый скат. Наверху на скате, на маленьком каменном козырьке, под которым пастухи когда-то прятались от дождя, была построена церковка, прилепившаяся к берегу, как ласточкино гнездо. Деревянный мост с расшатанными перилами соединял оба берега реки, по нему можно было пройти от хозяйственных построек к церковке.

95
{"b":"223429","o":1}