Сторонний наблюдатель даже на своем собственном обручении! Он и на это способен.

И доктор Харбах наблюдал со стороны — он это умел — свои собственные сомнения в этом вопросе, рассматривал их как обязательное приложение, от которого просто никуда не денешься («И да проверит себя вступающий в брак!» — изощренная проверка, хотя, в сущности, вполне тривиальная). Он точно знал, что поступает единственно правильно. В его случае это выяснилось несколько позднее.

В Вене, то есть на Райхсратштрассе, и соответственно в Хаккинге сочли тогда это обручение весьма правильным, имея в виду не столько саму Ирму (ее здесь помнили только подростком), сколько имущественное положение невесты, рассматривая этот брак как возвращение сына в исконное, хорошее общество (за которое всегда следует держаться).

Впрочем, отъезд доктора Пауля из Будапешта не испортил дела. Свадьба должна была состояться тем же летом.

Ирма была уже не молодой девушкой, ей было за тридцать, да и Харбах тоже не юноша, может быть, года на три-четыре постарше Ирмы. Когда она увидела его на приеме у своих родителей после шестнадцатилетнего перерыва, в нее словно раскаленная стрела вонзилась. С этой секунды она жила как бы оборотясь к нему, так растения поворачиваются за солнцем.

Разумеется, вскоре обо всем объявили старикам, как полагается, и Ирме вовсе не показалось смешным, что Пауль просил у отца ее руки (как тут не вспомнить звонкий смех Моники Бахлер в издательстве на Грабене по поводу таких же намерений Роберта Клейтона).

Одновременно с этим радостным и волнующим событием Дональд своей запланированной активностью, на которую он в известной мере сам себя обрек, сперва испугал Марго, потом привел в ярость, а под конец поверг в полное отчаяние.

При этом англичанин ей нравился, и даже очень! Но ведь она была скована по рукам и ногам, и это еще только усугубляло все, решительное отступление было уже невозможно из-за Ласло: он домогался ее. Теперь он нуждался в Марго, в ее тактично-блистательных выступлениях во время светских сборищ, что следовали одно за другим. Но она тосковала по тишине и по той мирной могиле всех ее желаний, там, за Швабенбергом, в маленькой комнате смотрителя музея. Только здесь она могла сохранять свое лидерство, в присутствии ограниченного и боготворящего ее человека, который никогда бы не посмел хоть на шаг отступить от той черты, которую она блюла, или хотя бы от того, как она желала ее блюсти.

Разумеется, в своих соображениях Гергейфи исходил из того, что Марго ведь в конце концов абсолютно недоступна (о ее визитах в музей древностей он же ничего не знал). Но то, что было известно ему от Ласло, оставалось неизвестным англичанину. Притормозить Дональда было для Марго почти невозможно, и возникновение компрометирующей ситуации, в которую они могли попасть, по-прежнему было не исключено.

Весьма примечательно, что, как раз когда этот злополучный англичанин начал бодро и усиленно за ней ухаживать, в Марго поднялась страшная ненависть ко всем мужчинам вообще, за исключением того довольно видного, по раболепного существа в музее.

И все-таки она сдалась, но нельзя отрицать, что Ласло при этом косвенно руководил ею. На званом ужине в доме Руссовых он удостоился чести сидеть рядом со старой дамой и по мере сил занимать ее беседой, в то время как она то и дело искоса добродушно поглядывала на свою дочь и доктора Харбаха. А после ужина в большой гостиной он избегал Марго — а заодно и Дональда Клейтона, который весь вечер почти не отходил от нее, — возможно, потому, что хотел заняться красавицей Гаудингер, своей постоянной партнершей по теннису. На корте Николетта выделялась тем, что носила очень короткие (по тогдашним понятиям) белые юбки. Когда она выбрасывала вперед ногу, нога была видна много выше колена, Ласло всегда ждал этого момента, более того, даже пытался добиться этого соответствующей пласировкой мяча. В гостиной Руссовых, впрочем, ему перешел дорогу этот дурак Радингер из Вены.

Судя по всему, он все тяжелее переносил противоречие между тем, каким его брак — который многим уже начинал казаться спасенным, если не упрочившимся, — являлся миру, и тем, что на самом деле этого брака не существовало; а посему, естественно, мысли его все чаще вновь обращались к Бухаресту, к дядюшке Путнику, которому он в эти дни даже послал письмо. Разумеется, без всяких интимных признании. Просто письмо, чтобы заручиться поддержкой дядюшки. Но когда он писал это письмо, он думал о том, что позднее, в Бухаресте, непременно откроется дяде, все объяснит. А с подобными мыслями дело уже значительно продвинулось вперед. Как всегда в таких ситуациях, сюда примешалось еще и внешнее. Шеф Ласло, старый Месарош, буквально прожужжал ему уши, что он, мол, должен поскорее уладить то и это, чтобы иметь возможность уехать на несколько дней к дяде в Бухарест. Но разумеется, Месарош имел в виду не личные дела Ласло (о которых он вряд ли знал), а использование родственных связей в интересах фирмы. Следовало достичь договоренности с фирмой «Гольвицер и Путник», учитывая своего рода специализацию обеих фирм, дабы не стоять друг у друга на дороге в том, что касается сбыта некоторых мелких агрегатов. Если уж жизнь захочет, все устремляется в одну сторону, в данном случае — в Бухарест.

Но Марго сдалась, она готова была пригласить Дональда к чаю. И это с ведома Ласло и при поддержке Гергейфи, который считал желательным подкладывать мягкую светскую перину под деловые связи. В то утро Путник извинился перед Дональдом — с этой целью он специально позвонил Дональду в «Британию» — за то, что из-за неизбежной встречи с крупным заказчиком, увы, никак не сможет быть вечером дома. Встреча действительно должна была состояться, хоть и не так неизбежно. Но может быть, он уже понял Тибора, без слов разумеется.

Вскоре после пяти, покончив с делами, Путник встретился с Гергейфи в том самом кафе на проспекте Андраши, где Тибор недавно, возвращаясь от памятника безымянному летописцу, с помощью черного кофе прогнал дух вина.

Они служили в разных фирмах, эти двое, Тибор и Ласло — здесь нелишне об этом напомнить, — хотя и относились к la même branche (обе фирмы состояли в коммерческих отношениях с фирмой «Клейтон и Пауэрс»). Однако они постоянно поддерживали контакт, не в ущерб себе, разумеется, но и не в ущерб своим фирмам. Будучи в курсе дела, они распределяли заказы по обеим фирмам. Так, Мошон оказался в ведении фирмы Гергейфи, конечно, не без ответной услуги. Для этого теперь потребовался только что составленный основной каталог фирмы «Месарош и Гаудингер» (так называлась фирма, где служил Ласло), и эта книга уже лежала в его квартире на улице Лигети.

Гергейфи, которому не терпелось поскорее вознаградить себя за Мошон и которому сегодня предоставлялась возможность передать каталог дальше, сказал:

— Позвони домой и вели Яношу доставить каталог сюда.

И тут Тибор узнал, что лакей и кухарка сегодня отпущены, а чай должна подавать горничная. Сохраняя полное спокойствие, он недрогнувшей рукой ухватился за эту уникальную возможность и как бы между прочим сказал:

— Берн такси, поезжай домой, приличия ради посиди четверть часа за столом, побеседуй с англичанином, потом хватай книжицу и скорее сюда. Я жду. Но ни в коем случае не уходи сразу. Скажи, что освободился на полчаса, чтобы хоть поздороваться с ним.

Больше ничего, и даже это немногое сказано было вскользь. Можно добавить, что Гергейфи не только точно уловил ситуацию, а охватил мысленно всю ее, целиком (весьма квалифицированное восприятие). Он уже чувствовал нерешительность Путника, чувствовал ее как медленно натягивающуюся тетиву, ощущал, как у Ласло все уже сосредоточилось на кончике стрелы, чтобы в следующую секунду выстрелить, и Тибор уже знал, в какую сторону: в сторону решения.

Больше ничего, ни единого слова. Тибор взял со столика газету и спрятался за ней. Наконец-то Путник окликнул проходившего кельнера, чтобы расплатиться, но тот пробежал мимо.