Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Последние слова Витаминыч произнес медленно, судорожно глотая воздух: он успел выговориться до конца.

— Что ж ты сразу не оказал — заоправдывался?! — Вне себя от ярости Михаил бросился к нему, наткнулся на стол и, сдернув со стола скатерть с недопитыми бутылками, швырнул ее на сидящего истуканом Витаминыча.

Через оцинкованные немартовским зимним морозом окна палаты, в которой лежала мать, едва проникал свет. Дремотный сумрак, настоянный на лекарственных запахах, мягко ощупал Михаила, усыпляющим теплом коснулся его мозга и сердца.

Холмики на койках — больные, с головами укрытые одеялами, были нерельефными, плоскими, едва заметными. Как будто койки заправили наспех, или коечные сетки провисли до самого пола. Казалось, под одеялами вовсе не было людей. И тут Михаил услышал справа знакомое покашливание матери. Он обрадовался ему. Как будто мать подала голос и звала его к себе. Значит, с нею все в порядке, и теперь ее не надо искать среди спящих и почти невидимых больных.

Он подошел к ее койке, и она, услышав шаги сына, почувствовала его, слабо шевельнула рукой, и эта действующая рука долго-долго пробиралась под одеялом, пока не уперлась в его край, подоткнутый под неподвижное тело. Михаил мучительно следил за движущимся к нему бугорком одеяла, под которым искала воздух слабая рука матери. Хоть бы она выбралась наружу! Если выберется, все будет хорошо. Мать останется жить, и тогда они обязательно соединятся, и он, Михаил, искупит свою вину и постарается быть заботливым сыном для матери. Лишь бы ее рука выбралась наружу! Бугорок бессильно осел, и на его месте вытемнилась ямка. Осторожно, чтобы мать не ощутила его помощи, Михаил подсунул указательный палец под одеяло и вытащил наружу его краешек.

Почувствовав холодок и собравшись с силами, рука Анны Федоровны закопошилась и выкарабкалась на воздух. Приподнявшись на скрюченных трясущихся пальцах, она с трудом перевернулась ладонью кверху, будто держала мячик.

Михаил, вложил в нее свою руку, откинул с головы матери одеяло и, разгладив перекошенную половину лица, прижал к ней ладонь.

Только через полтора месяца Анна Федоровна, опираясь на спинку кровати и поддерживаемая Михаилом, смогла стать на ноги и простояла целых две минуты. Дальнейшее выздоровление Забутиной лечащий врач возложил на сына и выписал ее, позаботившись о доставке больной на дом.

Пока сын искал санитара с носилками, больные переодели Анну Федоровну в новое сатиновое платье: Ирина приходила раз, сняла мерку и сшила простенькое платье с «коротким рукавчиком», как просила свекровка.

Михаил за санитаром бегал долго. Анна Федоровна, переодетая и совсем ослабевшая от волнения, обливалась потом, еле-еле держалась на ногах, крепко вцепившись в спинку кровати.

— Хватит, бабка, Мересьева корчить, — жикнула молнией косметички мясистолицая дама. — Героиня нашлась.

— Баб Нюр, голубушка, не тужься так-то, надорвешься — по новой ударить может, — просунув руки через прутки передней койки, всхлипывала и гладила упрямицу женщина с жалостливым лицом.

Старушка в чепце-панамке назидательно подняла вверх указательный палец с надетым на него дырявым мячиком.

— Мы вот тут ране Анны Федоровны прописались, а она мячик в лохмоты измяла и встала на ноги. Нам ли брюзжать да советовать. Она знает, что делает.

— Пущай, пущай стоит, — с недобрым намеком прошипело с задней койки у двери.

Молча и отрешенно Анна Федоровна смотрела на дверь, потом, как бы оправдываясь за свое упрямое стояние, прошептала:

— Что толку лежать-то. Никакого толку. — И вдруг мучительно улыбнулась, подбоченилась и топнула ногой. — Ни лежать мне нельзя, ни сидеть — платье помну. Не все молодым модничать.

Тут влетел Михаил с санитаром и поставил носилки перед матерью.

— Давай укладывайся, модница, — сын подошел к ней, чтобы помочь лечь на носилки.

Она с мольбой посмотрела на него:

— Миша, платье помну.

Михаил понял, что платье тут ни при чем: не для того мать бодрилась на людях, чтобы затем видели ее немощь.

— В коридоре, — коротко шепнул он усатенькому санитару. Тот равнодушно пожал острыми узкими плечами и вынес носилки из палаты.

Михаил наклонился, крепко приобнял мать и повел ее, мягкую и тяжелую, к двери. В дверях тело ее чуть отвердело, и она, высвободившись из рук сына, повернулась к палате. Слезы не дали ей говорить, и Анна Федоровна, виновато отвернувшись, лишь прощально махнула рукой…

Машину тряхнуло на колдобине, и Анна Федоровна поняла, что ее везут на «скорой помощи»: матово-белый кругляшок лампочки на потолке напоминал ей что-то больничное. Сын сидел возле изголовья. Его она не видела, но ощущала знакомый сыновний запах. «Куда меня везут? Не удумал ли Михаил к себе забрать? На экую верхотуру. На улке со старухами не посидишь. Пока спустишься, поднимешься, и смертушка, непрошеная гостьюшка, заявится. Вот и торчи криворотой сычихой на балконе, ворон считай. В старой-то комнате мне бы лучше коротать остатние дни. А может, побоится Михаил Ирки, не повезет к себе? Хотя теперь уж все едино, где помирать. Приспела пора — не задержаться бы на этом свете. Сердце вот само по себе, не в лад со всем организмом живет, не даст поди в срок успокоиться».

Анна Федоровна попыталась угомонить непослушное сердце, перестала дышать, представив себя мертвой. Но неслух сердце, удивленно замерев, бешено заколотилось, сотрясая тело старухи: «Не дам уме-реть! Не дам! Нет! Нет!»

«Ладно, будет тебе», — успокоила она сердце и вяло подумала, что, кажись, доскрипела до обузности своей. Для чего жить-то? Ради какого такого интересу? Вроде бы все определилось, наперед известно. Все, да не все. Может, Ирина излечится и осмелится родить. Свой внучок — что живой родничок.

9

Михаил решил твердо соединиться с матерью. Если Ирина заартачится, тогда, увы, Ирина Петровна…

Вопреки его ожиданию жена загорелась обменом. Она обежала всех своих тетушек-советниц и с одной из них, говорливой и скорой на ногу, на следующий же вечер отправилась по адресам, списанным на колхозном рынке с досок объявлений. Мужу Ирина велела находиться с ними.

И Михаил понуро ходил от дома к дому, чуть сторонясь азартных обменщиц, возбужденных, крикливых, привередливых: то первый этаж, то окна на север, то кладовок мало…

Дома Михаил попробовал урезонить разохотившуюся обменщицу:

— Зря ты, Ир, в беготню ударилась. Махнуться с Витаминычем — и дело с концом. Квартира хорошая. Кухня вон какая, коридор большой. И матери в родных стенах поуютней будет.

— Тебе лишь бы хлопот поменьше, — сварливо частила Ирина. — Мать твоя, быть может, еще с десяток лет протянет. На вас, мужиков, где сядешь, там и слезешь. Кто в вашей запущенной квартире ремонт будет делать? Ты? У тебя руки не с того места растут. И потом первый этаж. Кому не лень, все в окна пялятся. И стороны не солнечные. Нет, не хочу. В этом деле спешка ни к чему. Не будем торопиться. В выходные дни на обменной толкучке поотираемся — еще варианты будут. Можно выгодно поменять. Расходятся больше, чем сходятся. Неплохо бы поближе к центру, второй этаж, балкон, телефон. Да, и обязательно, чтобы комнаты несмежные. Обязательно. У матери отдельный ход и у нас. Так не стесним друг друга.

Обмен затягивался. Похоже, Ирина, не видевшая ничего, кроме школы, открыла для себя неведомый доселе мир, в котором можно поменять какую-нибудь высокогорскую халупу, не лучше собачьей конуры, на квартиру в Сочи. Нужно только терпение, терпение и терпение. Скоро Ирина стала завсегдатайкой обменной толкучки. Наметанным глазом она оценивала предлагаемую квартиру и, если находила вариант сносным, настаивала, чтобы хозяйка — обычно это была горемыка разведенка — немедленно посмотрела ее квартиру и комнату. У нее уже накопилось с десяток сносных вариантов, однако она все не унималась и продолжала таскать с собой тетушку и мужа по новым и новым адресам.

55
{"b":"223396","o":1}