– Почему ты так уверена в этом? На основании письма какой-то сумасшедшей из Бразилии, с которой никто не может установить связь? Мне нужны более серьезные факты. Смерть Андерса – самое ужасное, что могло со мной случиться. Самое жуткое, что могло случиться с моими мальчиками. И я должна верить на слово незнакомой особе?! Вероятность и доказательства должны находиться в равновесии. Но в каких-то случаях вероятность увеличивается настолько, что устраняет необходимость в доказательствах. Впрочем, если речь идет не о твоем муже.

– Мистер Фокс пошлет туда кого-то из коллег. Они выяснят, что там случилось.

– Но допустим, что он не умер. Я понимаю, ты не веришь в это, но давай просто допустим! Вдруг Андерс болен – тогда я должна поехать туда и найти его. В этом случае нельзя ждать, пока мистер Фокс соберет свое правление и направит в Бразилию человека, который даже не будет четко знать, что ему там делать.

Глаза Марины постепенно привыкли к темноте. Она различала силуэты мебели в спальне, столик, лампу на нем.

– Я поговорю с ним. Обещаю. Я позабочусь, чтобы он все сделал правильно.

– Я сама полечу в Бразилию, – заявила Карен.

– Нет, не нужно. – Марина понимала, что все это говорится под влиянием шока. Возможно, завтра Карен и не вспомнит весь этот ночной разговор…

Трубка долго молчала.

– Я бы полетела, – наконец проговорила Карен. – Клянусь богом, если бы не мальчики.

– Слушай, – сказала Марина, – ситуация непонятная для всех нас. Тебе нужно отдохнуть и успокоиться. Дадим мистеру Фоксу шанс выяснить все, что можно.

– Я бы отдала мистеру Фоксу все что угодно, – Карен вздохнула.

Накануне днем Марина думала, что Карен больше никогда не захочет с ней разговаривать и будет вечно сердиться за то, что она принесла ей в дом ужасную весть. Тот факт, что Карен Экман позвонила ей среди ночи, она восприняла как знак прощения и была благодарна ей за это.

– Когда ты приняла снотворное? Давно?

Марина ждала ответа, смотрела, как зеленоватая секундная стрелка прошла через тройку, шестерку, девятку…

– Карен?

– Может, ты полетишь туда?

Тут Марина поняла причину позднего звонка и всего разговора. После этих слов перед глазами Марины явственно возник Андерс: он стоял по щиколотку в воде, спиной к непроницаемой стене из листвы. Он держал письмо и глядел на реку, ища глазами мальчишку в выдолбленной лодке.

Он был мертв.

Конечно, Марина не слишком верила доктору Свенсон, однако она все-таки не из тех, кто способен заживо похоронить человека. Она сочтет это пустой тратой времени.

– Ты вторая, кто сказал мне сегодня об этом.

– Андерс говорил, что ты знала ее. Что ты была ее студенткой.

– Да, верно, – согласилась Марина, не желая вдаваться в объяснения. Марина была родом из Миннесоты. Никто этому не верил. Она могла найти работу где угодно, но вернулась сюда, потому что любила эти края с их прериями и бескрайними небесами. Это сближало ее с Андерсом.

– Я знаю, что прошу невозможного, – сказала Карен. – И я представляю себе, что ты сейчас испытываешь из-за Андерса, меня и мальчиков. Я сознаю, что злоупотребляю твоим чувством вины, что это нечестно, и все-таки хочу, чтобы ты отправилась туда.

– Понимаю.

– Я знаю, что ты понимаешь, – сказала Карен. – Но ты поедешь?

Прежде всего необходимо было выполнить самое важное.

Марина поехала в Сент-Пол к эпидемиологу. Там ей сделали прививку от желтой лихорадки и столбняка, рассчитанную на десять лет. Еще выписали рецепт на лариам – противомалярийное средство, и велели немедленно принять первую таблетку. Теперь ей нужно было принимать по таблетке в неделю во время всей поездки, а после возвращения домой – еще четыре недели.

– Осторожнее с этим препаратом, – сказал ей доктор. – Возможно, вам захочется прыгнуть с крыши.

На этот счет Марина была спокойна.

Ее волновало другое – авиабилеты, англо-португальский словарь. Она прикидывала, что взять с собой в дорогу, сколько ей понадобится пептобисмола на случай несварения. Временами давало о себе знать левое плечо – после двух уколов ей казалось, что обе иглы сломались и торчат в ее плечевой кости как пара раскаленных стрел.

Насущные заботы временно потеснили ее размышления о Карен, Андерсе и докторе Свенсон, она пока все равно не могла разобраться с ними всеми…

На третью ночь после приема первой таблетки лариама ее мысли внезапно переключились на Индию и на отца. Накануне поездки в Амазонию Марина решила загадку, о которой давно не вспоминала: что было не так в ее детские годы?

Ответ оказался неожиданный: эти таблетки.

Разгадка пришла ночью, когда Марина выскочила из постели, вся дрожа и обливаясь потом. Сон был таким ярким, что она боялась моргнуть – вдруг он вернется, если она хоть на секунду закроет глаза, хотя в душе она знала, что сон неизбежно повторится. Это был тот же самый сон, который мучил ее в юности, мучил сильно, но потом прекратился на десятки лет… и вернулся теперь, когда она и думать про него забыла.

Стоя в темноте возле кровати, в промокшей от пота ночной рубашке, она внезапно поняла, что в детстве принимала этот самый лариам. Мать никогда ей не говорила об этом, но, конечно же, она принимала его – за неделю до отъезда, потом по таблетке в неделю в поездке и еще четыре недели, вернувшись домой! Эти таблетки означали верную возможность увидеться с отцом, поиски паспортов в ящиках стола, извлечение из подвала дорожных чемоданов. «Индийские таблетки» – так их называла мать: «Пойдем, примешь индийские таблетки».

В памяти Марины уцелели лишь обрывочные воспоминания о том, как она жила в Миннеаполисе с обоими родителями, однако они с готовностью всплывали в ее памяти. Вот отец остановился в дверях и стряхивает снег с черных блестящих волос. Вот он сидит за кухонным столом и пишет что-то в блокноте; сигарета медленно догорает на блюдце, книги и бумаги лежат в таком безупречном порядке, что семья обедает в гостиной за кофейным столиком, сидя на полу. Вот он сидит вечером у постели Марины, поправляет ее одеяло, подтыкает его со всех сторон, приговаривая: «Спи сладко-сладко в мягкой кроватке». Она так туго завернута в одеяло, что может лишь шевелить головой. Она послушно кивает и смотрит, смотрит на склонившееся над ней любимое отцовское лицо, пока сон не смежит ее веки…

Марина не забывала отца и в его отсутствие, тосковала по нему, так и не научившись принимать разлуку. Мать часто говорила, что Марина такая же умная, как отец, вот почему он так гордился ее успехами в тех дисциплинах, которые ее интересовали: в детстве – в математике и естествознании, а позже – в статистике, неорганической химии и дифференциальном исчислении. Ее кожа была светлее отцовской, кремового цвета, но гораздо темнее, чем у матери. У нее были черные большие глаза с густыми ресницами, как у отца, его черные волосы и рослая фигура.

Встречи с отцом утешали, позволяли ей взглянуть на себя со стороны, узнать в нем себя.

Она жила среди материнской родни, среди белокожих кузин, глядевших на нее, как на ламу, случайно забежавшую на праздничный обед. Продавщицы в магазине, дети в школе, врачи и водители автобусов интересовались у нее, откуда она родом. Бесполезно было отвечать, что она местная, из Миннеаполиса, поэтому она отвечала, что приехала из Индии, но даже тогда ее не всегда понимали. «Ты из племени лакота?» – спросил ее как-то оператор бензозаправки, и Марина еле удержалась, чтобы не закатить глаза: мама ей объясняла, что закатывать глаза неприлично и грубо, даже если тебе задали очень глупый вопрос.

В общем, Марина была дочерью белой матери и студента-иностранца, который после окончания университета увез в родную Индию диплом доктора, но отнюдь не свою семью.

Впоследствии ребенок от подобного брака стал президентом страны.

Но когда росла Марина, рядом с ней не было примера, который помог бы ей смириться с ее ситуацией. В те годы она практически убедила себя, что она из Индии, ведь оттуда был ее отец, он там жил, и она навещала его раз в три-четыре года, когда удавалось накопить денег на дорогу. Поездка долго обсуждалась и планировалась, как большое событие. Марина отмечала на календаре месяцы, потом недели, потом дни до отъезда и скучала не только по отцу, но и по стране: ведь там никто не оглядывался на нее, не таращился, как на чужую, а если и оглядывался, то лишь для того, чтобы полюбоваться на ее грациозную фигуру.