Это произошло больше года назад. Точнее – 16 мая. Я ехала домой с Охотного ряда на Юго-западную. На Кропоткинской в вагон зашел высокий парень в зеленых джинсах. Сел напротив. Я следила за ним исподлобья. Коротко стриженный, в ушах наушники, на ногах салатовые кеды. «Размер 45, не меньше», – подумала я. Невозможно было оторвать взгляд от его рук – они гипнотизировали меня четкостью движений, брутальной грацией. Его пальцы двигались в такт музыке, точно щупальца осьминога. Он аккуратно положил ладони на малиновый рюкзак «Джане Спорт» и замер. Я исподтишка наблюдала за ним. Из-под куртки на запястье выглядывала темная татуировка. Он резко посмотрел на меня, я смутилась и отвела взгляд. Он перевел на одну сторону две застежки рюкзака, потом пересел ко мне и спокойно сказал:

– Привет.

– Привет, – ответила я.

Мы вместе проехали одну станцию, он сообщил, что он художник, едет домой на Фрунзенскую.

– Максим, – сказал он.

Пока я проигрывала в голове кокетливые фразы о том, что не даю телефон незнакомым парням, он вытащил из рюкзака маленький желтый стикер, написал семь цифр, наклеил его на указательный палец и протянул мне.

– Мы снимаем ролик до завтра. Потом буду отдыхать. Звони послезавтра, – сказал он и вышел на Фрунзенской.

Двери закрылись, его силуэт пронесся мимо, а я сказала: «Ага, сейчас, позвоню». Я всегда считала, что в метро знакомятся одни придурки и неудачники.

Не знаю, что произошло, но этого «послезавтра» я ждала, как месячных после секса с бывшим. Я вспоминала его пальцы, прямые и длинные, как карандаши. Раздираемая мучениями самолюбия, я все-таки решила позвонить: из автомата, в целях конспирации. Я добрела до бесплатного таксофона рядом с метро. Достала бумажку: у него прикольный почерк – четверка красивая, сразу видно – художник. Несколько гудков: сердце колотилось. Еще гудки. Не берет трубку. Он же сказал: «Звони послезавтра». Я представила себе, как он трахается, слышит звонок, но не подходит, а наоборот, его это возбуждает, и он кончает.

С этого момента я каждый день звонила ему с разных телефонов. С каждой попыткой я чувствовала себя все более глупо. «Завтра наберу в последний раз», – решила я.

На следующий день на факультете я попросила у подружки телефон и снова извлекла желтую бумажку из сумки. Вид у нее был потасканный, на клейкой полоске собралась пыль. В трубке раздавались бесконечные гудки. Гудки. Вдруг я услышала голос. Тягучий, медленный. «Алло», – сказал голос, не слизнявое «алле», а твердое «алло». Сердце выпало из груди и раскололось, как рюмка. Черт, что говорить? Может, он вообще меня не помнит? Он даже не знает, как меня зовут.

– Привет. Это Лена, помнишь, мы в метро познакомились… – промямлила я.

– А, привет. Сегодня первый день беру трубку. Съемки затянулись. Снимали круглые сутки. Вот отдыхаю, – устало сообщил он, как будто был уверен, что я звонила ему все эти дни, как дура. Что он о себе вообще думает?

– У меня сегодня рано занятия закончились, вот нашла твою бумажку и решила позвонить… Так просто…

Я не знала, что еще сказать. Он молчал. Было слышно, как он затягивается сигаретой.

– Заходи завтра. Около шести, – наконец предложил Максим.

Мне не нужно было приходить к нему. Хотя тогда я об этом не задумывалась, и ровно в шесть я уже нажимала на звонок его двери. Его однокомнатная квартирка показалась мне симпатичной, хотя сразу было понятно, что она съемная. Паркет елочкой. Старый телик и диван цвета морской волны в шторм. Советский торшер с плиссированной шляпкой. Краски, кисти, бумага, холсты, краски, картон, карандаши, краски. На стенах – картины, похожие на комиксы про Спайдермена или Бэтмена. Пахло благовониями.

– Все твои? – спросила я.

– А чьи же, – сказал он.

– Вот за эту работу, – он показал на зловеще ухмыляющегося клоуна в зеленых бубенцах, – я получил первый приз на конкурсе комиксов в Берлине.

– А это что?

На столе лежал незаконченный рисунок – мужчина за столом в костюме в окружении оранжевых пузырей.

– Эскиз декорации. Товарищи делают программу на ТВ, попросили помочь.

– Круто.

Он размял папиросу из сине-розовой пачки с надписью «Беломорканал». Мне вспомнились военные фотографии дедушки.

– Будешь?

– Я – нет, спасибо.

Он поднес к губам папиросу, наклонился над мусорной корзиной, резко дунул: табак шуршащей струей влетел в смятые бумажки. Он очистил от полиэтилена небольшой зеленый комочек, сплюснул его линейкой и разрезал канцелярским ножом, как будто делал нейрохирургическую операцию какому-нибудь насекомому. Взял сигарету Парламент, выкрутил из нее табак и смешал с зеленой крошкой. Папироса в его руках смотрелась так же элегантно, как, например, кисть или монокль. Он чиркнул спичкой, затянулся, держа косяк прямыми выгнутыми вверх пальцами, и протянул мне. Я вдохнула дым, горло стянул едкий спазм, я закашлялась.

– В себя, по чуть-чуть, – сдавленным голосом посоветовал он.

Я задержала дыхание. Он воткнул провод в айпод и нажал на кнопку пульта. Появилась музыка. Звук струился из колонок, вливаясь в комнату, как вода.

– Мне надо рисовать, завтра работу сдавать. Хочешь, ложись здесь. Все равно я до утра спать не буду.

Он придвинулся к столу и забыл про меня. Я откинулась на диване и закрыла глаза. Музыка в моей голове выстроилась в четкую кристаллическую структуру, ее можно было изобразить формулой. Она раскладывалась на слои, которые сворачивались цветными коврами, поочередно перетекая в мозг и смешиваясь там, как в банке на столе Максима, в искрящуюся краску. Меня закрутил водоворот, и я провалилась в эту тягучую многоцветную субстанцию.

Я приоткрыла глаз и поморщилась – было часов шесть утра, слепило солнце. Рядом, опершись на локоть, лежал Максим и сверлил меня взглядом.

Я почувствовала, как вторая его рука сжимает мое бедро.

– Блин, солнце в глаза, задерни занавески. Спать хочется.

Я отвернулась и опять уснула.

Когда я снова открыла глаза, он рисовал за столом.

– Привет, – улыбнулась я.

– Привет, – мрачно ответил он, не поворачиваясь.

Я пошла в ванную, вернулась и опять попыталась завести разговор.

– У тебя есть поесть чего-нибудь? Яичница хотя бы?

– Нет.

– Ну ладно, я пойду тогда.

– Дверь захлопни.

Стоя в недоумении на лестнице, я сообразила: он злится, потому что я ему не дала. «Так откровенно высказывать недовольство и еще чувствовать себя правым! – возмутилась я. – Я что, должна была? Да пошел он!»

Вечером я обнаружила, что забыла кольца в его ванной. «Все равно не буду звонить», – подумала я, заводясь. Мог бы сам позвонить. Из вежливости. Просто предложить отдать мои вещи. С каждым днем мое раздражение нарастало, несколько раз я даже хваталась за телефон, но заставляла себя отложить трубку. Спустя пару недель обида пошла на убыль. Я мысленно похоронила свои кольца и Максима вместе с ними.

Прошло больше месяца. Как обычно, я возвращалась вечером из института.

С Библиотеки имени Ленина я доехала до Парка культуры, и тут объявили, что поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны. Я вышла, остановилась посередине у лестницы, облокотилась о кафельную стену и открыла книжку Аристофана – на носу был экзамен по античной литературе.

Читать было лень. Я стала наблюдать поверх книжки за течением людской массы. Люди двигались во все стороны, как молекулы. Я пыталась вычислить порядок в хаотичном движении. Вдруг вдалеке показалась коротко стриженная темная голова, его голова. Она возвышалась над толпой и двигалась мне навстречу.

Я почему-то не удивилась, увидев его, наоборот, мне показалось это нормальным. Я вышла из-под лестницы и поймала его взгляд. Максим подошел ко мне вплотную, грудью я почувствовала его ребра. Из его наушников доносился размеренный бит. Я молча смотрела на него снизу вверх. Он улыбнулся одним краем рта, впился мне в губы и засунул язык между зубами. Мне почему-то захотелось плакать. И стоять так вечно. Человеческая река разделялась на две части, огибала нас, а потом опять сливалась в единый поток.