Наконец платье. Чисто черное, тоже когда-то ношенное.

– Эх, мама, мама, при жизни во всем себе отказывала, и, даже о смерти думая, не захотела на себя тратиться, – заплакала дочь.

Кому, как ни ей, мать помогала больше всех, потому что одна растила дочь, потому что в проклятые девяностые научные работники были стране не нужны, и они не жили, а выживали. Мать делила пенсию, оставляла себе малую толику, только на «платежи», как она говорила, сама ходила завтракать и обедать к сыну, а на ужин порой один чай пила, месяцами себе ничего не покупала, но к дню рождения каждому внуку готовила подарочек. Вон листочек с именами и датами висит у нее на стенке под простенькой иконкой, приколотый канцелярской кнопкой, которые сохранились у нее еще с тех времен, когда она работала бухгалтером. Последними были записаны четыре правнука; появившиеся на свет один за другим.

Дочка достала из мешочка небольшой узелочек. Развязали, в узелке были гвоздики для гроба – четыре больших и горсточка мелких. Гвоздики уже поржавели.

Лежало еще в мешочке метров пять белого ситца, пожелтевшего от времени, капроновая накидка, когда-то служившая занавеской, чулки с распустившимся столбиком и новое нижнее белье. На самом дне лежала записка, написанная каллиграфическим бухгалтерским почерком: «Не судите строго. Похороните рядом с родителями и крест поставьте как у них»

В школе села Рощино проходил традиционный вечер выпускников «Искорка». Учителя и ученики, ответственные за проведение вечера бегали, суетились, бросали последние мазки на своё творение – зал, который в этом году был украшен необычно по инициативе классного руководителя 11 класса Татьяны Ивановны. На столах, накрытых тёмно-вишнёвыми шёлковыми скатертями, стояли разного цвета свечи в хрустальных подсвечниках, купленных на деньги, заработанные в ученической бригаде. Ребята своими руками на уроках технологии сделали украшения из цветных пластиковых бутылок, оригинальные и скромные, в виде вазы с цветами, развесили по стенам воздушные шары, к стульям привязали по шарику-сердечку. В центре каждого стола призывно сверкал серебряными боками самовар, и стояли не казённые стаканы, а принесённые из дому чашки с блюдцами и, конечно, выпечка: печенье, пирожные, торты.

Целый месяц активисты ходили по дворам, просили у родственников фотографии выпускников, колдовали над стенными газетами для каждого выпуска, до позднего вечера мастерили фильм, состоящий из воспоминаний самих выпускников и их учителей, работающих и пенсионеров, которые с радостью откликнулись на предложение и не только вспомнили своих «детей», но и принесли различные свидетельства их школьной жизни: тетрадки с корявыми буковками первоклашек, грамоты, пожелтевшие и с выцветшие от времени, дневники наблюдений, записочки и открытки.

Одна из бывших учительниц, выпустившая свой первый класс ровно пятьдесят лет назад восьмидесятидвухлетняя Евдокия Гавриловна с нескрываемым волнением ждала своих питомцев. Старенькая, седая, с неизменным клубком на голове, с костылём, который она поминутно то приставляла к стене, то вновь опиралась на него из-за больной ноги.. Евдокия Гавриловна приготовила речь, и листочек с простыми и сердечными словами дрожал в её руке, как осиновый на ветру. По случаю праздника она надела то же самое платье, в котором провожала со школьного порога своих питомцев. Платье бережно хранилось в шифоньере, поэтому не потеряло ни своего цвета за пятьдесят лет, ни привлекательности, только строгости в нём, конечно, убавилось. Высокая, стройная, Евдокия Гавриловна полвека назад в этом синем платье с кружевным воротничком была грозой всех прогульщиков и разгильдяев, или «тунеядцев», как чаще всего она называла проказников. Сейчас же похудевшая, постаревшая, ставшая гораздо ниже ростом со своей палочкой, учительница превратилась в бабушку, милую и трогательную своим нескрываемым волнением.

Пришли первые выпускники, но среди них не было ни одного из класса Евдокии Гавриловны. Одни, постарше, подходили к ней, приветствовали, обнимали её худенькие плечи, справлялись о здоровье и спешили, радостные и счастливые, к своим классным «мамам», целуя их, даря улыбки и цветы. Другие, помоложе, здоровались издалека из вежливости, и, не задерживаясь, шли к своим одноклассникам.

Уже несколько групп выпускников стояли со своими учителями, галдели, смеялись и плакали одновременно. И только Евдокия Гавриловна с надеждой и тревогой смотрела на входную дверь, которая радостно впускала бывших учеников и после каждого закрывалась громко, как бы выстреливая их из своего дула.

«Что ж я, дура старая, так волнуюсь. Вряд ли мне придётся кого-нибудь дождаться. Ведь тем девочкам и мальчикам, которых я выпустила в жизнь, уже под семьдесят. У них болезни, старость такая же, как и у меня, бедная, нищенская. Многие живут далеко, как они приедут в наше богом забытое село, это какие деньжища надо, чтобы, например, приехать из Новосибирска, где сейчас живёт Надя Гирик, бывшая староста и правая рука моя. Или, например, из Санкт-Петербурга, где живёт Толик Адрианов, спортсмен и отличник класса. Тогда почему директор школы прислал за мной машину, сказал, что меня сюрприз ждёт. Какой же всё-таки подарок ждёт меня?»

Размышляя, Евдокия Гавриловна не заметила, как в фойе появился высокий седой мужчина с огромным букетом алых роз. По одежде (он был в элегантном сером костюме и водолазке) и манерам в нём безошибочно угадывался интеллигент. Очки в золотой оправе поблёскивали в свете электрических лампочек, которых к вечеру дополнительно вкрутили штук десять. Он внимательно изучал зал и, наконец, твёрдой походкой направился к Евдокии Гавриловне. Когда учительница поняла, что это бывший её ученик Ваня Маслов, он уже обнимал свою старенькую учительницу, пожимал её руки и говорил взволнованно не те слова, которые он готовил всю дорогу, пока ехал в родное село, а что приходило в данный момент в голову.

Евдокия Гавриловна растерялась, букет, как сумасшедший, прыгал в её руках, она говорила своему бывшему ученику то вы, то ты, называла то Ваней, то Иваном Васильевичем, потом присела, заплакала, вместе с ней прослезился и гость, но всё-таки учительница взяла себя в руки, и повели они неспешный разговор.

Когда Евдокия Гавриловна спросила о работе своего ученика, она невольно слукавила. Знала ведь, что Иван Васильевич крупный инженер, много лет возглавлял один из известных в стране заводов, имеет правительственные награды, является лауреатом Государственной премии и много ещё чего порассказали школьные следопыты о гордости школы, да и родная сестра Ивана Васильевича всего лет десять, как уехала из села. Она и предположить не могла, что такой занятой человек когда-нибудь вспомнит о своей малой родине и приедет на встречу с выпускниками из самой Москвы. К сожалению, больше никто из их класса на «Искорку» не пришёл, и учительница с учеником сидели одни за столом, между тем, как за соседними столиками был шум и гам, звучали школьные песни и смех. Особенно веселились те, кто окончил школу десять, пятнадцать и двадцать лет назад.

После общих воспоминаний, как учились, как ходили в походы, как трудно жилось, о тех, кто жив и кто, к сожалению, покинул уже этот мир, Иван Васильевич неожиданно сказал:

– А ведь я приехал покаяться перед вами, Евдокия Гавриловна, – и пристально посмотрел на учительницу. Она опешила.

– В чём, Ванечка? – неожиданно для самой воскликнула учительница. – Разве ты виноват в чём-то передо мной? Я помню тебя очень славным мальчиком, не отличником, но твёрдым хорошистом, добрым, отзывчивым, добросовестным.

– Вы стали нашим классным руководителем в пятом классе, а в начальной школе я ведь учился на двойки и тройки, хуже меня ученика в классе не было. Первая моя учительница, Зоя Васильевна, махнула на меня рукой, говорила маме, что толку из меня не будет, учёба, мол, ему не даётся, но выйдет из него хороший тракторист. Мама ей поверила и перестала меня заставлять учить уроки. Целыми днями я забавлял себя сам: то сусликов в степи выливал, то кроликов разводил, то для бабушки очки мастерил, то в поле дядьке помогал. Отца-то у нас не было, и дядька часто брал меня с собой на трактор, приучал к работе. В пятом классе я продолжал валять дурака, получал свои двойки и тройки, мама с родительского собрания приходила пристыженная и раздосадованная. Бралась в сердцах за ремень, потом махала рукой, садилась и плакала. Мне было очень жаль её, я тоже начинал реветь, обещал исправиться в очередной раз, но всё возвращалось на круги своя. Пока я наконец не получил пятёрку. И поставили её мне вы, по истории. Помните?