— Осторожно, Фарли! У него пистолет. Во главе полицейских в форме был человек в штатском. Плотного телосложения, с грубым, неприятным лицом, он выглядел рассерженным, даже разъяренным. В руке у него был пистолет.

— Брось оружие, Скотт! — завопил он. — Или я стреляю!

Он выстрелил в меня, как только произнес «или». Пуля зацепила мне голову. Куда там или во что она попала, я не знал, но мой череп издал какой-то металлический звон, похожий на тот, который издает большой медный гонг, когда по нему бьют колотушкой. Звук становился все громче и быстро достиг максимальной громкости, и осязаемая вибрация крутила и дергала меня, словно героев мультфильмов, которые дергают сначала каждой конечностью порознь, а потом всеми вместе.

Была какая-то доля секунды, вместившая в себя и гром, и звон, и вибрацию. И в эту долю секунды все было четким, ясным и прозрачным. Вокруг меня в розовом тумане танцевали яркие точки, и я видел вибрацию, цвет и двигающихся людей. А еще в эту долю секунды я увидел — десять попок.

Я про себя воскликнул: «В-А-А-У!»

Они, эти попки, витали вокруг меня и были везде — и нигде, появлялись и исчезали. Может быть, это и есть нормальное для попок поведение, но как бы там ни было, зрелище это было грандиозным, запоминающимся, даже несколько устрашающим.

А потом — чернота.

Но я еще успел подумать вот о чем. Если в этот момент тупая пуля медленно сокрушает мои мозговые извилины и это грандиозное зрелище — последнее, что я вижу в своей земной жизни, пусть так и будет. Не стану возражать.

Каким-то образом, даже ничего не помня о себе, кроме последних нескольких дней, которые пришлось пережить, я знал, что если Шеллу Скотту суждено умереть... то он хотел бы умереть таким образом.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я осознал, что я не умер и не отправился в Землю Вечно Счастливой Охоты. Правда, живым я тоже был не вполне, но все-таки жизнь во мне теплилась. Я не знаю, сколько времени длился таинственный монотонный процесс, собравший осколки звуков, цветов, движений, запахов и мыслей в одно фантасмагорическое целое.

Я учуял запах лекарств, услышал голоса, ощутил тяжесть и боль. И еще я бредил. А однажды в горячечном бреду я увидел нечто прекрасное в своем безобразии.

Словно ожила картина, написанная Дали, которому помогали Блэйк и Эль Греко. Это был балет на открытой площадке, зеленой, плоской и мрачной, как поверхность Мертвого моря. Я стоял в центре площадки, меня слепили огни рампы. Из-за кулис на сцену вытанцевали Слобберс О'Брайен и Бифф Бофф в красных балетных пачках. Они выделывали пируэты со слоновьей грацией и щекотали друг друга. У обоих были здоровенные дубинки, выполненные в виде Уи Вилли Уоллеса и Дэнни Экса, которыми они меня беспощадно лупили по голове.

Где-то вдали оркестр в тысячу музыкантов грянул Хор Злобствующих: клэнг... клэнг... клэнг-клэнг, клэнг-клэнг.

— Это нашу песню играют, — говорили Слобберс и Бифф, охаживая меня дубинками в виде Вилли и Дэнни.

Неожиданно появился Эд Грей, длинный и ужасный, в белых рейтузах, исполнивший потрясающее антраша, одновременно стреляя в меня из пулемета. Каждый раз, когда в меня попадала пуля, я умирал, а потом подымался и смеялся ему в лицо. И новая пуля впивалась в меня, и я снова умирал, и снова вставал и смеялся. И так снова и снова. Но вот на сцене появились новые персонажи: Уэбб Олден, Датч, хорошенькие девушки в туфлях на высоком каблуке и в блузках с большим вырезом, танцующая деревянная статуя Пана и еще кто-то.

А потом случилось самое неприятное и шокирующее. Я был самим собой и стоял в центре сцены. Но в это же самое время я был и каждым из них. Я был публикой, созерцающей балет, и я был Эдом Греем, и Дэнни Эксом, и Слобберсом, и Вилли, и Биффом, и женщинами, и Уэббом — всеми ними и в то же время самим собой. К счастью, это видение ушло, растаяло в зеленом ландшафте.

И сразу же после этого я как бы очнулся. Встревоженный и все осознающий. Смутно я помнил, что и раньше уже просыпался и разговаривал с врачами, сестрами, полицейскими. Какой-то сержант Фарли с видом человека, сидящего на раскаленных углях, за что-то извинялся. И еще я припоминал множество красоток.

Кое-что в моменты этих пробуждений стало более ясным. Я узнал, что Эд Грей умер. Но на смертном ложе он признался в убийстве Пэйджин Пэйдж. Из своей артистической уборной рядом с кабинетом Грея она подслушала разговор Грея с Десмондом, который звонил с Гавайев и просил помочь в организации фиктивной «свадьбы» Олдена. После этого Пэйджин стала намеренно подслушивать разговоры Грея. Она слышала и разговор его с Десмондом в тот вечер, когда Уэбб был убит. По глупости она решила воспользоваться этой информацией, чтобы вытрясти из Грея деньжат. И Эд Грей решил избавиться от нее. Он ее задушил. Я вспомнил привидевшийся мне балет. Интересно, они так и танцевали вместе? Он — сжимая пальцами ее горло, она — с вытаращенными блестящими глазами?

Кто-то рассказал мне, что Орландо действительно много задолжал Грею — сто сорок тысяч долларов. За помощь в организации ловушки для Уэбба и сокрытии следов заговора, а также за попытку уничтожить меня Грей потребовал весь выкуп и получил его.

Судья в конце концов оказался «судьей»: Мэнни Мак по кличке Судья изучал юриспруденцию в тюремных библиотеках. Старый его приятель — Док Уайт провел медицинское обследование Рэйвен и Уэбба и как-то ухитрился не убить их, когда брал у них кровь на анализ. Эд Грей и его помощники организовали фиктивную свадьбу с выдачей фиктивного свидетельства о браке, подписанного Судьей Маком, которое нигде не было зарегистрировано, хотя и выглядело вполне как настоящее. Судья честно отработал деньги, которые ему оплатил Орландо. Но пользы от этого он получил мало, не пошли ему они впрок.

И была еще одна сцена, которую я смутно помнил. Вскоре после того, как меня поместили в госпиталь, меня навестил доктор Пол Энсон и принялся меня поздравлять.

— Ты — папаша, — воскликнул он.

— ЧТО?

— Расслабься. Ну, вроде. Ты — папаша двадцати двух...

— Двадцати двух?.. Ох!

— Неонов.

— Что такое неоны?

— Рыбки, дурень. Твои рыбки. Ты что, не помнишь?

— Конечно нет. Мы уже говорили об этом. Но я вспоминаю, что в квартире у меня был аквариум. С рыбками. О Господи!

— Ты уже давно пытался вывести неонов. А они все не вылупливались, или что они там делают. Я отсадил родителей в общий аквариум, а новорожденных подкармливаю сушеными инфузориями и яичным желтком. А там уж ты сам будешь о них заботиться.

— Очень благородно с твоей стороны. О Господи! Рыбы...

— И еще. Я попросил доктора Бормана посмотреть тебя.

После того как он ушел, я лежал почти в беспамятстве, похолодев от ужаса, пульс слабый, нитевидный. Когда в палату вошла сестра, я все еще бормотал:

— Рыбы... рыбы.

Но все это было уже довольно давно. Вдруг вошла новая сестра и, улыбаясь, спросила меня, не хочу ли я чего-нибудь поесть. Внезапно я ощутил голод. Скоро мне принесли поесть. Но сил у меня оказалось меньше, чем казалось, и сначала я ел так, что порой и в рот вилкой не попадал. Но уж через несколько дней я мог обгладывать бараньи кости и перегрызать старые веревки. И для меня пришло время выписываться.

В тот день, спускаясь вниз по больничным ступеням, я остановился и оглядел маленький мирок, с которым расставался. Никогда небо не казалось мне таким голубым и бездонным, а воздух — чистым и приятным.

Мы шли, взявшись за руки, и я ненадолго позволил своим мыслям уйти в прошлое, вспомнить прошедший месяц.

В общем и целом, это был хороший месяц. Мои неоны быстро росли и становились очень красивыми. Рэйвен Мак-Кенна и Орландо Десмонд в ожидании суда находились под стражей. Все, кому положено было, сидели в тюрьме, а история эта уже не расписывалась на первых полосах газет. Но это потрясающее фото «десятки» было напечатано на вкладке «В-а-а-у!». Возможно, вы и не нашли бы этого номера сейчас в журнальных киосках, а ведь был...