Я пару раз виделся с Блэкки, и это, разумеется, было очень весело. Относительно того вечера, когда праздновалась годовщина журнала, она сказала: «Шелл, ты был таким отважным!» На что я ответил: «А ты была прямо Маленькая Отважная Охотница!» — и на этом вопрос был исчерпан. Потом были беседы с некоторыми другими девушками «В-а-а-у!» — так сказать, сводились концы с концами. И это тоже было весело.
Вообще, жизнь была сплошным удовольствием.
Но не большим, чем я получал его сейчас.
Потому что в благоухающих сумерках по Международному торговому центру в Вайкики шли «мы» — Лоана Калеоха и я.
На этот раз подлинная Лоана. Потрясающая полинезийка Лоана с вулканическими глазами и грудью, с дьявольски алыми губами, убийственная смесь вина и меда. Лоана с бархатными глазами и золотистым голосом.
Мы проходили мимо экзотических магазинчиков, она крепко сжимала мою руку, а ее бедро, мягкое и округлое, касалось моего бедра. Я сегодня прилетел на Гавайи и нашел Лоану у нее дома. Мы уже больше часа были вместе, и я успел рассказать ей многое о том, что произошло с тех пор, как мы виделись в последний раз.
А сейчас она сказала:
— Понимаю. Но почему Рэйвен назвала тебя Уэбли Олденом?
— Она так сказала после того, как я объявил, что у меня амнезия, помнишь? Еще я сказал ей, что я либо Шелл Скотт, либо Уэбли Олден. Она уже представилась мне как Лоана и предполагалось, что она знает, кто я такой. А не сказала она мне, что я — Шелл Скотт, потому, что я таковым и являлся.
Ее черные брови слегка нахмурились.
— Послушай, — сказал я. — Я тогда совсем спятил. И Рэйвен не нужно было, чтобы я пришел в себя. Например, если бы я попал в руки полиции и сказал: «Я — Шелдон Скотт и у меня не все в порядке с головой», они очень скоро узнали бы, что я говорю правду, а может быть, позаботились и о каком-нибудь докторе для меня. С другой стороны, если я попадаю в лапы закона и утверждаю только то, что ничего не помню, кроме того, что я — Уэбли Олден, на меня скорее всего напялили бы смирительную рубашку и навеки затолкали в сумасшедший дом. Это меня утихомирило бы, а, с точки зрения Рэйвен, все, что могло меня утихомирить, годилось. Все, что могло помешать мне узнать правду или открыть ее заново, правду о ней и ее приятелях, — годилось.
Лоана улыбнулась:
— Ну что ж, это сработало.
— Да, но сработало так, что подтвердило все остальное. Как только я вычислил, что заговор организовали Рэйвен и Орландо, мне осталось только восстановить весь ход событий — в том числе и понять поведение Рэйвен в «Пеле» — и сложить два и два. Бандиты, которые напали на меня возле клуба «Паризьенн» и утащили фото с негатива Уэбба, еще двое мордоворотов, пытавшихся заполучить посланные по почте кинопленки, а Рэйвен знала, что они были отправлены, ну и так далее, по порядку. И в каждом эпизоде причастными оказались либо Рэйвен, либо Орландо, либо они — но не Лоана. И больше ничем не объяснить ход событий.
— А что стало с этим фотопортретом... Рэйвен? — спросила Лоана.
— О, он все еще у меня. Своего рода сувенир, — улыбнулся я. — Я, возможно, повешу его в спальне. Ее глаза вспыхнули.
— Лучше тебе этого не делать! Я засмеялся и сказал:
— Знаешь, это фото с самого начала не давало мне покоя. Я никак не мог сообразить, почему Уэбб в свою первую брачную ночь занимался тем, что фотографировал свою жену, вместо того чтобы... ну, вместо того чтобы... Это было странно, даже несколько извращенно. И сколько я ни пытался это понять, так и не сумел. Но все обрело смысл, когда я стал рассматривать ночь четырнадцатого августа не как обычную брачную ночь, а как часть преступного плана, задуманного новобрачной. Конечно же это была затея Рэйвен. Она во всем призналась в полиции, а уж они и мне рассказали.
Лоана странно посмотрела на меня, словно собираясь сказать что-то, но промолчала. Я продолжал:
— В тот вечер Уэббу хотелось как можно быстрее уединиться с новобрачной. Но Рэйвен уединяться не хотела. Это не вписывалось в план, который они на вечер разработали для Уэбба. Словом, притворившись, что она стесняется, — а это чувство она ощутила последний раз в одиннадцать лет" — Рэйвен предложила своего рода фотографическую интерлюдию, своего рода разминку, прелюдию к более волнующему приключению. А цель у нее была одна — занять Уэбба до тех пор, пока Орландо не прокрадется в дом и не застрелит его.
Это было изощренное коварство. И вообще, как подумаешь обо всем этом, получается, что о более коварном убийстве мне и слышать не приходилось. Ну, а если бы этот ход не удался, наша маленькая умненькая девочка несомненно придумала бы что-нибудь еще. Но Уэбб клюнул на эту удочку, хотя, наверное, полагал, что это — не совсем по правилам игры. Дополнительно страхуясь от всяких случайностей, Рэйвен добилась того, что ни в одном кадре не было видно ее лица, хотя они, естественно, не собирались оставлять отснятые кадры в аппарате — предосторожность, которая не вполне удалась. Все шло по их плану, до мелочей. И все у них получилось бы, если бы я приехал к Уэббу на пять минут позже.
Мы вошли в ресторан Дона Бичкамера «Бора-бора» и устроились в «Дэггер-баре». Лоана заказала «Цветок вишни», а я, после небольшого раздумья, — «Пука-пука».
Лоана рассказала мне о том, что она делала в ту ночь, когда у меня отшибло память. Учитывая пикантность ситуации, она была уверена, что мы оба не хотели быть узнанными, подвергаться допросам в полиции. Поэтому, естественно ошеломленная моей глупостью или неуклюжестью, когда я вылетел из домика на дереве, она собрала, что подвернулось под руку из моих вещей, и поспешила прочь.
Она искоса посмотрела на меня, пригубила свой коктейль и сказала:
— Я пошла домой, надеясь, что ты позвонишь. Но ни с кем другим я говорить не хотела. На другой день я заметила, что за моим домом наблюдают двое мужчин. При виде их я испугалась, вспомнила, что ты рассказывал мне о гангстерах, которые охотятся за тобой...
— Да, пока я лежал в больнице, полиция поделилась со мной той информацией, которую они получили от Грея и его прихлебателей. Когда Рэйвен назвалась мне Лоаной, стало очевидно, что я не должен был встретить настоящую Лоану, тебя. Поэтому по приказу Грея парочке его головорезов из банды при клубе «Пеле» было ведено схватить тебя. Может быть, чтобы держать в заложницах... может, и похуже.
Она вздрогнула:
— Они пытались проникнуть в дом, стали возиться с замком. Я перепугалась совсем, выскочила через черный ход, в машину — и ходу.
Она рассказала, что они было погнались за ней, но она хорошо знала все дороги в окрестностях Гонолулу и сумела скрыться от них. Несколько дней она провела у друзей, живших на другом берегу острова Оаху. А вскоре состоялось мое вторжение на празднование годовщины журнала и ей больше ничего не угрожало.
Лоана посмотрела мне в лицо и спросила:
— Ты, Шелл, наверное, ненавидишь их всех за то, что они с тобой сделали?
— Да нет... Не совсем так. — Откуда-то вновь возникли фрагменты моего кошмарного бреда — балета. — Нет у меня к ним ненависти. Мне просто не нравится, как они танцуют.
Этого она не поняла, а пояснять я не стал.
Скоро мы были опять в торговом центре. Маленький язычок пламени гавайского фонарика краснел в темноте. Официант в белоснежном тюрбане достал большой ключ и отомкнул большой висячий замок на двери в «Индийскую смоковницу». Вокруг сновали люди, сияли разноцветные огни. В нескольких метрах по шоссе неслись машины.
Лоана прикоснулась к моей руке. Я посмотрел на нее. Пышная волна блестящих черных волос тяжело стекала ей на плечи. На ней было тесно обтягивающее бюст и бедра холомуу, в волосах краснел цветок, на шее — ожерелье из орхидей.
— Шелл, — тихо сказала она, — ты об этом ничего не сказал, а сама я спросить постеснялась.
— Так спроси сейчас.
— Ну, все то, что случилось до... до того, как ты упал... — Она смотрела через мое плечо на маленький домик на дереве. — Ты все время говоришь, что кто-то о чем-то тебе рассказывал. Или тебе в больнице рассказали. Или ты догадался об этом, или же так должно быть. — Она облизала губы и внимательно посмотрела на меня. — А если ты... ничего не помнишь?
