Коля смотрит на шоссе. Дождевые капли скатываются с воротника на шею, а потом дальше, на спину. Вот уже третий час лежат они здесь и ждут, когда пройдет штабная машина. На шоссе заложена самодельная мина. Чтобы она взорвалась, нужно дернуть за проволоку. Дергать будет Булочка. Хотя эту мину они смастерили вдвоем. И он, Коля, мог бы дернуть... Ухо уловило чуть слышный шум мотора. Едет! Коля прижался к стволу. Как только раздастся взрыв, он бросится к машине и отберет у фашиста автомат, пока фашист не очухался. Гул мотора переместился куда-то выше. Самолет. Высоко над лесом прошел бомбардировщик. Коля его не видел, но вдруг подумал, что это наш, советский. И звук у самолета не прерывистый, как у «юнкерса». Точно, наш!

— Полетел фрицам дрозда давать, — прошептал Коля.

Булочка покачал головой: разговаривать нельзя! Опять послышался шум мотора. На этот раз шла машина. Она была еще далеко. Быстро шпарит. Коля посмотрел на шоссе и ахнул: провод отцепился от мины! Он свернулся кольцом и блестел под дождем. Булочка дернет за провод, а мина не взорвется. А машина уже рокочет близко... Ее еще не видно. Но вот-вот покажется из-за толстой березы, что стоит на изгибе шоссе. И Коля рванулся вперед. Он слышал, как что-то крикнул Булочка, но не оглянулся. Плюхнулся на живот рядом с миной и, слыша затылком шум мотора, стал руками разрывать землю. Так и есть, проводок соскочил с клеммы. Коля зубами отвернул гайку и быстро намотал на клемму зачищенный конец. Сердце бешено отстукивало секунды. Сунул мину в ямку, но зарыть не успел. Из-за пестрого березового ствола показался зеленый с белым радиатор. Назад бежать поздно. Коля скатился в придорожную канаву; рубаха сразу намокла и прилипла к животу. Звука мотора он уже не слышал. Краем глаза совсем рядом увидел пятнистое желто-зеленое крыло и крутящееся почему-то в обратную сторону колесо. Грохнул взрыв. Крыло и колесо исчезли. И когда стало до звона в ушах тихо, откуда-то с неба рядом с Колей упала треснутая пополам автомобильная фара.

— Живой? — подскочил к нему Булочка.

— Автомат... — сказал Коля, размазывая ладонью грязь по лицу.

— Не ранен? — ощупывал его Булочка. — Я думал, капут тебе...

Коля не слушал его. Он смотрел на опрокинутую набок машину с разорванным брюхом. За рулем лежал мертвый солдат. Два офицера валялись на шоссе. Никандров рядом сидел на корточках и перебирал бумаги в полевой сумке. Нина перевернула убитого офицера на спину и сняла с него ремень с парабеллумом. Больше оружия не было. И тут Коля увидел в руках Булочки второй новенький автомат.

— Зачем тебе два? — спросил Коля, не спуская с автомата глаз.

— Это твой автомат, — сказал Булочка.

И, смахнув с белых Колиных волос мокрый осиновый лист, — надел ему на шею трофейное оружие.

Они только что вернулись с боевого задания и ужинали. Стряпуха Аглая, склонив набок голову, жалостливо смотрела на ребят.

— Подлить? — спросила она, заметив, что Толя Лукин облизывает деревянную ложку.

— Можно, — сказал Толя и взглянул на нее: — А чего это вы смотрите на меня так?

И тут подошел Скурдинский. Присел на старый обгорелый пень, закурил. Глубокие морщины собрались на лбу, в уголках губ. Даже в сумерках заметно, какая у него седая голова. И глаза тоже грустные.

— Задание выполнили отлично. Хвалю... Я знаю, вы народ крепкий...

Ребята насторожились.

— Дома неладно? — спросил Коля Гаврилов.

Комиссар кивнул.

— Такое дело, сынки: немцы в отместку порешили ваших родных.

Ложка выскользнула из Колиных рук и глухо стукнулась о землю. Луна, что висела над вершинами сосен, спряталась за облако. Облако стало черным. И только края его холодно сияли...

В эту ночь никто из них не заснул. У Толи Лукина расстреляли мать, а у Коли — бабушку, у Хрусталевой пока из родных никого не тронули, но она знала, что это может случиться каждую минуту. Очень переживала Нина и за друзей. Тяжелой эта ночь была для ребят. Коля лежал на жестких нарах и широко раскрытыми глазами смотрел в потолок. Ему хотелось вскочить, схватить автомат и сейчас же, не медля ни одной минуты, мстить за бабушку. Строчить в фашистов из автомата, швырять в них гранаты, рвать зубами. Бабушку, старую, седую... Утром он прибежал к Ковалеву и стал проситься, чтобы немедленно дали новое задание.

— Ты третий, — сказал командир. — Лукин и Хрусталева уже побывали у меня... Не пущу вас, хлопцы, сегодня никуда. Остыньте малость. Все. Можешь идти.

Лукин и Коля подчинились командиру. До обеда они остервенело чистили оружие. Ни с кем не разговаривали, ни на кого не смотрели. К ним подошел комиссар и спросил:

— Где Нина?

Коля и Анатолий посмотрели друг на друга, разом вскочили. Бросились искать. Нины в отряде не было. Последним, кто видел ее утром, был Булочка.

— Глаза шальные, — рассказывал он. — Идет прямо на меня, а не видит. «Куда разбежалась?» — спрашиваю. Молчит.

— Остановить надо было, садовая голова! — с досадой сказал комиссар. — Не натворила бы она дел...

Нина Хрусталева не вернулась в отряд. Она пробралась в родную деревню Сорокине Там жила ее мать. До своего дома девочка не дошла. Едва войдя в деревню, она повстречала врагов. У колодца четверо немцев поили коней. Они хохотали, брызгались водой. И лица у них были красные, довольные. Может быть, вот эти самые убили Толину мать и Колину бабушку... Нина шла и смотрела на немцев. Видно, в ее глазах было столько ненависти, что немцы бросили поить коней и потребовали у девушки документы.

— Документы? — спросила Нина. — Сейчас... Вот вам мои документы... — И тут случилось непоправимое. Пистолет, который был спрятан за пазухой, провалился за платье и упал на тропинку. Нина не успела его поднять...

Ее три дня пытали. Требовали, чтобы она показала, где скрываются партизаны. Нина не выдала товарищей. Ее замучили до смерти. А потом расстреляли и мать.

Коля Гаврилов, Лукин и Булочка лежали в засаде у самой деревни. Сюда утром приехал отряд мотоциклистов. Об этом сообщили связные. Солнце нещадно пекло. Даже в кустарнике было жарко и душно. Пыльные листья неподвижно висели над головой. Стоило пошевелиться — и листья начинали тихо звенеть, словно жестяные. На обочине дороги росла полынь и ржавый конский щавель. На поле, что широко раскинулось за околицей, буйно поднялись сорняки. В дебрях овсюга и повилики синели васильки. И кое-где уныло качались редкие зеленые колосья ржи. Над полем стригли воздух крыльями жаворонки. Им наплевать было на войну, на немцев. Они беззаботно звенели, как и тысячу лет назад.

— А что, если заночуют в деревне? — проворчал Лукин. — До утра будем тут торчать? — Ему надоело в засаде. Хотелось поскорее разрядить автомат. Толя ворочался в траве, и с листьев на голову сыпалась пыль.

Коля не ответил. Он смотрел на пустынную проселочную дорогу и думал о Нине. Зачем она так? Ушла, ничего не сказала... Эх, Нина, Нина, не так нужно было... Не так!

— Сидят у старосты в саду и мед с галетами жрут. — Лукин затряс головой и чихнул.

— Тише ты! — одернул его Булочка. — Ишь расчихался. А если бы немцы рядом? Во-о чихнули бы!

«Девять патронов в пистолете, — думал Коля. — Можно было девять фашистов убить. Мало. Нужно пятьдесят. Сто. Тысячу! Девять мало».

— Могла бы тысячу убить, — сказал Коля. — А она сама погибла. Чего ты, Яков, не остановил ее?

Булочка снял с круглой головы серую выгоревшую кепку, вытер подкладкой потный лоб. Щеки у Якова красные, шея тоже. Зато брови и ресницы белые. Не пристает к Булочке черный загар.

— Знал бы, где падать, Гаврик, завсегда соломки постелил бы, — сказал Булочка. — У нее на носу не было написано, что к немцам в гости собралась... Что об этом толковать? Сплоховала девка.

— Я за свою бабушку сто гадов положу, — сказал Коля. — А может, и больше.

Немцы всё не ехали. Коля вытащил из кармана школьную смятую тетрадку и карандаш. Булочка удивленно посмотрел на него.