– Доченька, ну что с тобой происходит? Твое поведение расстраивает меня, – сокрушается папа, глядя печально и озабоченно.
Я снова появилась дома спустя неделю отсутствия. Возникает желание провалиться под землю, лишь бы не видеть папиных обеспокоенных глаз.
Я – поздний и единственный ребенок, которому рано пришлось повзрослеть. За несколько лет до смерти мама тяжело заболела. Я понимала, что теперь пришла моя очередь заботиться о папе. К тому же он давно вышел на пенсию, хоть и остался вечно молодым в душе. А когда мамочки не стало, роль главного в нашей семье стала моей. Родители с детства меня баловали: дорогие игрушки, модные наряды, парки развлечений – все самое лучшее для любимой дочки. А теперь настала моя очередь обеспечивать счастье близкого человека. Поэтому мне приходится работать за двоих.
Как я скучаю по безвозвратно ушедшим временам, когда все было как в сказке! Отношения папы и мамы стали для меня ярким примером идеальной семьи. Согласие, любовь и понимание… В нашем доме всегда царила радость. В выходные мы всей семьей шли на прогулку в парк. Потом приходили домой, и все вместе садились обедать. А на десерт мама подавала лимонный пирог, который делала сама. Вкус этого пирога невозможно испытать снова, где ни покупай свежую выпечку… Я теперь скитаюсь по свету в поисках счастья, пытаюсь как-то выжить и быть надежной опорой для папы. Слава богу, денег, которые я зарабатываю, вполне хватает на двоих. Правда, я стала совсем редко бывать дома. Работа, неформальные тусовки, ночные клубы, посещение литературных вечеров, посиделки с лучшей подругой, андеграундные сборища и прогулки в одиночестве. Счастье не приходит само, поэтому я ищу его везде, но из-за этого любимая папина дочка неделями шастает черт знает где. Ах да, забыла сказать, ко всему прочему все знакомые нашей семьи называют меня «странной».
Наконец-то увидев меня дома, папа выглядит весьма удрученным. Конечно, он уже привык, что я позволяю себе долго отсутствовать, но не хочет смириться с тем, что маленькая девочка давно выросла. Уловив еще в прихожей вкусный запах своего любимого овощного супа, я понимаю, что папа приготовил его специально для меня. Вывернув голову в сторону обеденного стола, будто любопытный гусь, я замечаю в хлебнице любимые булочки с кунжутом. Мне хочется заплакать от умиления. Выходит, что папа очень ждал меня и хотел порадовать. Приветливо улыбнувшись, я опускаю глаза и молчу. Если бы я была собачкой, то завиляла бы хвостиком. И где-то между ребрами начинает нарастать ноющее чувство вины…
Проскользнув в комнату, я торопливо вынимаю из сумки сигареты и прячу их как можно дальше в ящик письменного стола, чтобы не запалиться перед родителем дурным компроматом. Спешно набиваю рот мятной жвачкой: надо как-то перебить запах курева. Переодеваюсь в просторную футболку, которую привыкла носить дома. Бросаю взгляд в зеркало и пугаюсь своих озлобленных глаз, сверкающих нездоровым блеском, как у затравленного волчонка. Впервые за неделю почувствовав себя непринужденно, падаю навзничь на кровать, раскинув руки, сваливаюсь на меховое покрывало, как подбитая птица, и начинаю изливать душу своему плюшевому мишке. Кому еще я могу рассказать правду, которая так и просится наружу? Нет сил молчать. Но только плюшевый друг по имени Пыльный узнает все мои откровения.
Я из тех, кто плачет по ночам и не скрывает этого. Меня никто не понимает. Моими друзьями то и дело прикидываются желающие залезть мне в трусы. Не нужно делать поспешных выводов, но жизнь слишком стремительна, чтобы ждать. Я всего лишь смешная Чебурашка, поэтому лучше промолчать и улыбнуться самой незаметной улыбкой. Или все-таки мне повезло в том, что моя микросхема не подключена к коллективному разуму? Эти мысли читаются в слегка покрасневших глазах, покрасневших от недосыпания, дыма сигарет, нервной работы, чужих упреков и самых разных мыслей. Папа зовет кушать. Чмокнув Пыльного, тащусь на кухню.
С трудом выбросив из головы проблемы, я говорю:
– Не волнуйся, пап, я в порядке. Просто немного устала.
– Доченька, не делай вид, что не понимаешь, – отвечает папа, наливая полную тарелку вкуснятины. – Все было бы хорошо, если бы ты не выглядела так странно. Я беспокоюсь, что ты втянулась в какую-то нехорошую компанию…
– И меня съест бармалей, – смеюсь я, но быстро прекращаю свое веселье.
Папа бросает на меня недолгий взгляд и погружается в задумчивое отсутствие. А потом, сосредоточившись на своих мыслях, начинает медленно чертить шариковой ручкой простые геометрические фигуры на длинном чеке из супермаркета, который подвернулся ему под руку. Сердце болезненно сжимается. Это очень нехороший знак – папа огорчен до глубины души. Его красивая, мужественная рука продолжает сдержанно выводить на бумаге строгие символы… Треугольник, ромбик, квадрат… А потом обрисовывать их по контуру, несколько раз проводя ручкой по одним и тем же местам… На папином красивом виске постепенно вздувается тонкая жилка, совсем как у меня, когда мне трудно справиться с напряжением.
Кажется, я теряю дар речи. Когда папа ведет себя вот так (а это случается крайне редко), мне хочется провалиться сквозь землю… Вот до чего довел знакомый разговор, который папа заводит всякий раз, взглянув на ирокез платинового цвета и прочие атрибуты фрика. Похоже, мое самовыражение становится предметом ощутимого беспокойства для папы… Как хорошо, что он не в курсе того, что на самом деле происходит в жизни его единственного ребенка. И я сделаю все, чтобы папа никогда не узнал о настоящих проблемах своей дочери.
Понимая всю серьезность ситуации, я пытаюсь разрядить напряженную обстановку. Решительно, но осторожно вытаскиваю ручку из папиных пальцев. Рисую два сердечка на чеке. Заглядываю папе в глаза. Складываю из разрисованного чека дурацкий бантик. Осторожно кладу ладони на обветренные папины руки и, заглядывая ему в глаза, тихо говорю:
– Папочка… Ну не злись…
– Как тебе булочки? – оттаяв, интересуется папа.
– Офигенные! Прямо как я люблю, – отвечаю я, радуясь, что мой метод успокоения возымел успех.
– А я все переживал, что они зачерствеют, так и не дождавшись тебя, – папин вздох снова задевает меня за живое.
– Папочка, я так тебя люблю! – улыбаюсь я и лезу обниматься, сшибая папины очки в порыве нахлынувших чувств.
– Я тоже тебя люблю, – отвечает папа. В его голосе появляются нотки нежности. Это значит, что он начинает настраиваться на благодушный лад. Но, беспокоясь о том, как бы не ляпнуть чего лишнего, я пытаюсь уйти от начатого разговора.
Спасибо родителям за то, что они правильно воспитали чадо, и у меня есть голова на плечах. Что со мной еще может случиться, если я дожила до двадцати двух, полностью обеспечиваю себя и папу, имею высшее образование, а, главное, цель в жизни, и даже пока не съехала с катушек, работая стриптизершей? Последний факт, естественно, приходится тщательно скрывать от отца. Понятное дело, ему лучше не знать, откуда последние пару лет в семейном бюджете берутся неплохие деньги.
– А по MTV сегодня концерт «Металлики» крутили! Что-то их вокалист петь разучился совсем, так выл, ужас какой-то, – невпопад говорю я, в надежде создать иллюзию непринужденности.
– У тебя все в порядке? – перебивает меня отец.
– Да, а что? – откровенно вру я и прячу взгляд.
Сегодня душа хочет забиться поглубже в свою раковину. И если быть честной, мне грустно и одиноко. Я опускаю взгляд в тарелку. Надеюсь, папа не заметит, что тушь для ресниц размазана. Не хочу показывать ему, что я недавно плакала.
– Доченька, может, это все из-за твоего внешнего вида? Для меня ты всегда самая лучшая, я же твой отец. Но для остальных твой стиль наверняка вопиющее безобразие. – Папа снова принимается за свое и начинает вертеть в руках крышку от сахарницы.
– Папочка, я же говорила, это не вопиющее безобразие, а эксклюзивный креатив, потому что я – фрик. А хочешь – называй меня Чебурашкой.
– Почему Чебурашкой?
– Да так… Неважно…
