Улица была совсем обычной. Пейзаж, проплывающий за окном автобуса, был непривычным, смутным, как тень, и казался миражом. Улица жила негромкой жизнью, она вилась по грязному городу, и всё выглядело неуместно и по-деревенски. Чхэхи была такой свежей, будто её обдувало сильным ветром. Я следил за ней. На большой улице находился рынок. В этот день её желтое платье часто мелькало и проносилось мимо меня. Поскольку улица была маленькой и узкой, мы сбились со счёта, сколько раз встретились. Чхэхи держала голову прямо, делала вид, что с увлечением рассматривает улицу, на которой, по-моему, не было ничего особенного, и тихо прогуливалась, натыкаясь на утомлённых людей. А я шёл и думал о том, как всё это бессмысленно. Я спрашивал себя, зачем этот глупый спектакль, в котором мы встречаемся, будто чужие, в незнакомом городе, будучи при этом уставшими и опустошёнными? Сколько можно следить за Чхэхи? Но мне никак не удавалось подойти или пересечься с ней. Для этого улица была слишком спокойной и безразличной, как лужа, но самое главное, ни у меня, ни у неё не находилось для этого повода.

Солнце садилось. Рынок уже закрывался, поэтому на шумной улице началась суматоха. Мне показалось, что она мелькнула в толпе торговцев, спешащих по домам, и вместе с ними исчезла. Я упустил её. В конце концов, наш спектакль провалился, мы не встретились. Даже после исчезновения Чхэхи я ещё некоторое время бродил один.

Солнце село ещё ниже, и стало сумрачно. Когда я шёл к вокзалу, то столкнулся с колонной людей. Они возвращались с кладбища. За похоронной процессией тихо наблюдали женщина и ребёнок; у меня было такое ощущение, что они застыли в сумерках, которые только начали опускаться. Процессия полностью слилась с темнотой и застыла в ней неподвижно, как барельеф. Я не мог идти. Земля стала плотной и мягкой. По ней тихонько струился сухой ветер. От ветра колебались силуэты людей в колонне. Лишь тогда я заметил, как тихо и медленно они движутся. Ветер доносил запах их кожи, пахло перхотью и песком. Я стоял и наблюдал за ними, пока они не прошли мимо. С того момента, как эта процессия попала в поле моего зрения, она вызвала глубокую скорбь и странное неприятное предчувствие. Улица совсем не казалась теперь незнакомой. Мне мерещилось, что я действительно вернулся в какое-то место прошлого, почти абсолютно всё мне напоминало какую-то ситуацию. Это было похоже на тот самый день, когда мы с ним познакомились. Картинка, которая вдруг вынырнула из моего сознания.

«МенязовутЧхунхванВэтомгодумнеисполнилосьвосемнадцатьлет…

МенязовутЧхунхванВэтомгодумнеисполнил осьвосемнадцатьлет… Менязовут…»

Он сказал «Давай» и протянул мне руку. Его рука была белая, без твёрдых суставов. «Давай же», — тихо требовала белая рука.

«МенязовутЧхунхванВэтомгодумнеисполнилосьвосемнадцатьлет…

Сегоднявосьмоеапреляполунномукалендарю… Сегоднявосьмоеапреля…»

Девчонки кружились в танце вокруг высокой башни. В определённом ритме они повторяли слова, смысл которых был мне непонятен. Хоровод не останавливался, и слова, которые они выкрикивали, кружась вокруг тринадцатиярусной башни, опутывали её, как верёвки. Горланящие девчонки с развевающимися подолами платьев были похожи на шаманок. Опускались сумерки, мне казалось, что волшебные слова просачиваются из каждого угла пустого парка и несут скорбь. Меня охватил страх, будто и меня связывают эти звуки. Я протянул руки. Он тотчас схватил их и наши пальцы переплелись. Его хрупкие белые ладони были холодными, они прочно прилипли к моим. Я поднялся со скамейки.

— Посмотриканедвигаетсянедвигается… СталкосоглазымНедвигается…

За спиной раздавались звонкие голоса девчонок.

— Это своего рода гипноз.

Он сказал это, даже не повернув головы.

Мы прошли много каких-то тёмных подворотен, я даже не помню, сколько их было, перешли несколько улиц, прежде чем оказались у него в первый раз.

Он прижался ко мне всем телом и втолкнул в комнату. Затем привычно начал снимать с меня одежду. Вскоре я увидел его голое тело. Он почти ничего не говорил. Он только сказал мне, когда я лежал расслабленно на животе: «Может быть, ты примешь душ?» Воздух совсем не двигался. Я немного раздвинул шторы и смотрел в окно на улицу. Под окном в заброшенном саду неприметно цвели космеи. За спиной послышался его сухой голос: «На что ты смотришь?» Вместо ответа я задёрнул шторы и оглянулся. «Прошлой ночью был сильный ветер», — казалось, он был совершенно равнодушен к словам, которые произносил, и к моей реакции тоже. А я следил за поднимающимся дымом сигареты. От кончиков белых пальцев тонкий дым фиолетового цвета струился и расползался по комнате. Он застывал неподвижно в дальнем углу и затем расходился веером.

— Что поднимается, распустив волосы?

Он тотчас ответил: «Дым». Загадка была разгадана слишком быстро. Наши глаза следили за движением дыма. Отчего же нам вместе так бесконечно печально?

Днём, каждый раз, когда я приходил к нему, были солнечные блики, рассыпанные по полу, как перхоть, стонущее половое томление в плотно задёрнутых шторах, заброшенный сад, космеи, картинка из моего сознания, преломлявшаяся в солнечных лучах, падающих в комнату, и во всём этом мы, похожие на бесконечно потеющих сушёных рыб.

Я опять уговаривал Чхэхи поехать в незнакомый город.

«Лучше я пойду в кино и там просижу весь день», — улыбнулась она, делая вид, что не находит других слов. — «Всё равно ничего не выйдет. Когда мы вернулись, мы валились с ног от усталости. Я всё время думаю, отчего мы такие скучные, что нам приходится придумывать такие игры?»

Я знал, что она не приедет. Но всё-таки опять взял билет на поезд и уехал, и на незнакомой улице потратил целый день на её поиски. Конечно, её нигде не было. Я шлялся, как голодная собака. В отличие от вчерашнего, этот город был больше, и дороги здесь были прямые и заасфальтированные. Я бродил, не останавливаясь, и был совершенно равнодушен к тому, что попадалось мне на глаза. Несмотря на то, что место было совершенно чужим, я не ощущал свободы, и мне было не по себе. Ноги начали болеть. Когда я увидел на противоположной стороне улицы вывеску «Кофейня», то без колебания перешёл дорогу.

Я заказал чашку кофе, вытер мокрой салфеткой руки и стал смотреть в окно. Кофейня находилась на втором этаже, поэтому хорошо просматривались здания, стоящие напротив. Интересно, что там? У дома возле стадиона собралась толпа. Все люди были в зелёной униформе. Я растерялся. Официантка принесла мне кофе, тоже высунула голову в окно и сказала: «Наверное, сегодня день призыва на военную переподготовку». Может быть, она ещё что-то говорила, прежде чем отойти от меня, но я, не отрываясь, смотрел на стадион. Люди были так близко, что, казалось, я мог дотронуться до них. С одной стороны их камуфляж был зелёным, что является плохой приметой и предсказывает несчастье, с другой, этот цвет был наполнен весенней энергией.

«Направо, налево, лечь на живот…» — эти слова я слышал каждый день, но приказы звучали непривычно громко из уст инструктора. Солдаты точно выполняли указания. Люди в зелёной форме побежали. Подняв песчаную пыль, они исчезли за зданием. Я встал из-за стола. В тот же миг я потерял равновесие и покачнулся. Толчок был такой, будто какая-то сила выбрасывает меня из окна, и я ударился об оконную решётку. Приложив руку ко лбу, я опустился на пол. Будто сошёл с рельсов или меня выбросило с Земли в космос, и я оказался в невесомости. Я вспомнил, что сегодня последний день отпуска, и пора возвращаться в свою часть.

Я не видел людей, но знал, что они горят зелёным огнём за поворотом и там трещат отскакивающие от них искры. Из-за здания побежали языки зелёного пламени. У меня кружилась голова, но я не мог не смотреть туда.

Что это было? Это было во сне или наяву? Потом я увидел тесное тёмное пространство. Я проник туда, чувствуя бесконечный уют, как от света, волос или меха. Я чувствовал, что полностью защищён, и это меня успокоило. Я проснулся. Было темно. Я понял, что по-прежнему лежу в его комнате и зажёг свет. Почему я ещё здесь? Удивительно! Я вышел на улицу. Я не знал, сколько сейчас времени, а ставни магазинов были опущены. Я чувствовал странное возбуждение. Немного пройдя, я увидел аптеку, которая ещё была открыта. Как раз собирались закрывать ставни. Я попросил хозяина разрешить мне сделать один звонок. Хозяин указал пальцем на телефон-автомат. Стараясь следить за трясущейся рукой, я с трудом набрал домашний номер Чхэхи.