Большое распятие весило, возможно, восемьдесят фунтов, и, протащив его по длинному проходу, я пыхтел от изнеможения.

— Что это такое? — удивленно спросила Бритт.

— Это... ну, просто для использования в случае необходимости. Например, когда начинается пожар и вам нужно разбить окно.

Снаружи снова донесся шум, но не похожий на предыдущий. От него по-прежнему кровь стыла в жилах, но теперь он походил на крики толпы в Колизее, когда последний гладиатор испускал дух. Казалось, что-то только что закончилось... или, напротив, началось.

— Откройте дверь. Быстро!

Бритт повернула ключ и надавила на позолоченную ручку. Когда дверь приоткрылась на несколько дюймов, я увидел толпу мужчин и женщин, которая наконец сдвинулась с места. Люди бежали по траве к церкви.

— Вот вам и необходимость, — сказал я. — Открывайте дверь настежь! — Повернувшись к проходу, я крикнул:

— Лула — пошли!

Бритт стала давить на тяжелую дверь, пока она не открылась настолько, чтобы пропустить меня с моей ношей. Проходя мимо девушки, я велел:

— Когда я выйду, захлопните дверь, заприте ее и бегите так быстро, как еще ни разу не бегали.

Она тихонько вскрикнула, но я не посмотрел на нее. Я начал спускаться по широким ступенькам, когда услышал позади гулкий звук захлопнувшейся двери. Удар, казалось, отозвался эхом в моем солнечном сплетении, так как я споткнулся и чуть не упал, но все же смог завершить спуск на ногах. Сделав два нетвердых шага по траве, я впервые поднял взгляд и застыл как вкопанный, так как увидел «Божьих леммингов», бегущих ко мне с истошными воплями.

Эта публика была способна внушить страх, даже сидя на церковных скамьях, но вид стремительно несущейся и громко вопящей массы, состоящей из тысячи человек с разинутыми глотками и напоминающей тысячеглавого монстра, поверг меня в неописуемый ужас. Это не только остановило меня, но и заставило серьезно подумать об изменении плана, хотя уже было слишком поздно.

Зрелище массы «леммингов» произвело на меня парализующий эффект, но мой вид тоже подействовал на них. Не стану притворяться, что я выглядел для них так же устрашающе, как они для меня; к тому же должен признать, что они заметили меня, только когда я шагнул на траву, но любой непредубежденный наблюдатель (каковых поблизости не было) согласился бы со мной, что я выиграл первую схватку, не поднимая рук — точнее, не надевая брюк.

Это доказывает, что кажущееся великим несчастьем может обернуться благом, ибо на обезумевшую толпу не действуют разумные доводы, а мое появление не произвело бы на них и десятой доли теперешнего впечатления, если бы на мне были штаны. Отсутствие их, несомненно, явилось милостью Божьей, так как я ни за что бы не додумался снять их.

В любом случае я безусловно выиграл первые моменты битвы с «леммингами», ибо в одиночку заставил остановиться целую тысячу.

Толпа психов мужского и женского пола, которая бежала по траве, повинуясь указующему персту Фестуса Лемминга, ко мне, к девушкам, к оскверняющей церковь греховной наготе, ко злу, которое следует уничтожить, остановилась.

Она не замедляла темп постепенно. Все ее участники прекратили двигаться в один и тот же момент. Зрелище было странным и пугающим. Тысяча элементов, составляющих тело исполинского зверя, перестала шевелиться одновременно, с прекращением грозного рева. Исполинская масса с мириадами глаз застыла и умолкла.

Впрочем, тишина длилась недолго. Фестус Лемминг, стоявший поодаль от остальных и наблюдавший за ними, как пастух за овцами, указал на меня и громко крикнул:

— Иисусе, да это Шелл Скотт! После этого слова посыпались из него как из рога изобилия:

— Это... ax... ox... о, Иисусе, наш Господь и Спаситель... он здесь — сатанинский агент Антихриста! Боже Небесный, спаси нас от его злого присутствия и...

Больше я ничего не слышал, потому что остальные слова Лемминга заглушил ужасный рев, вырвавшийся из гигантской глотки. Зверь двинулся ко мне — двинулся, чтобы убить. Его ноздри уже вдыхали запах крови, жажду которой ему долго внушал Лемминг; им руководило только слепое желание уничтожить.

«Лемминги» видели и узнали меня, но не заметили крест, который я нес в руках. Я держал его параллельно земле, верхушкой к ним, поэтому они не узнали символ, которому поклонялись. Впрочем, это им еще предстояло.

Набрав скорость, «лемминги» снова пустились бегом. Но ужасный рев больше не вырывался из их глоток — теперь они молчали, и это молчание казалось еще более жутким.

Они бежали ко мне, и я побежал к ним.

Только не прямиком, а слегка левее, по зеленому склону, заставив их повернуться и отвести глаза от холма справа, на который с невероятной скоростью взбирались десять обнаженных девушек. Их скорость даже превышала мою, хотя некоторые из них падали и откатывались назад.

Двигаться со скоростью пушечного ядра, неся при этом восьмидесятифунтовый крест, не просто трудно, а невозможно — в таких обстоятельствах куда более естественно двигаться со скоростью человека, в которого угодило ядро, что я в общем и делал. Зато гигантский бешеный зверь несся вверх с максимальной подвижностью и через несколько секунд должен был добраться до меня и, по всей вероятности, проглотить.

Я резко затормозил, поднял крест над головой так высоко, как только мог, и вонзил в землю стальное острие. Квадратное деревянное основание, куда острие было вмонтировано, ударилось о траву. Когда я отпустил крест, он слегка покачнулся, но сохранил вертикальное положение — распятая на нем фигура смотрела, склоняясь под весом двух тысячелетий, прямо на «Божьих леммингов».

В этот момент они находились менее чем в пятидесяти футах от меня. Толпа скрыла от моего взгляда Фестуса, но я не сомневался, что он стоит на прежнем месте, наблюдая за происходящим. И если бы его бешеное стадо остановилось хотя бы на несколько секунд, у меня был бы шанс заставить услышать и понять мои слова, а также зычным и властным, как у него, голосом извлечь стадо из безумия, в котором оно пребывало, и вновь загнать его в овчарню. Если кто-то мог это сделать, то только Фестус Лемминг.