Ворота были распахнуты, потому как со двора, верхом на кауром коньке, только что выехал Окунь Рыбаков. Даже обернулся в седле, помахал приказчику да крикнул… что-то типа, чтоб приказчик помнил. А что помнил? Бог его знает.

Приказчик — сутулый и худой человек непонятной национальности лет тридцати на вид — также помахал в ответ и, поплотнее запахнув кафтан, зашагал к дому…

Створка ворот со скрипом дернулась…

— Стой, стой, — поспешно обернулся приказчик. — Не закрывай, не надо. Сейчас придут.

— Кто придет, господин?

Да-а… для этого слабосильного парнишки-раба и приказчик был господином.

— Кто надо, тот и придет. Не твое дело, пес… Вот тебе!

Вытащив из-за пояса плеть, Иштым несколько раз хлестнул незадачливого невольника по спине. Хлестнул, впрочем, без злобы, а просто так, для порядка — поучить слегка.

Ага…

Ратников вытянул шею — вот, кажется, и тот, кого тут ждали. Какой-то сивобородый дед. Ясное дело — верхом, но лошаденка убогая, тощая. Ишь ты… какой важный клиент.

— Эй, бача, Иштым-джан здесь ли?

— Здесь, здесь, господин. Идем в дом.

— Не надо в дом, — приказчик тут же спустился с крыльца.

И о чем там они болтали дальше, Мише слышно не было — слишком уж тихо говорили. Да и зачем им кричать на всю улицу?

О чем они там сговаривались, неизвестно, однако вскоре сивобородый старик выехал за ворота, да не один: рядом с лошаденкой, привязанный за руки, бежал босой парень. Что же получается — Окунь Рыбаков привел к своему подельнику или компаньону рабов — подержать… а тот их распродает потихоньку? Так получается?

Получается — так. Если особо не думать, а все принимать, как видится.

Но Ратников-то давно на веру ничего не принимал… вот и здесь — незамедлительно вскочил на коня да поехал за стариком.

Жутко интересно было — что эта за босой парень? Может, знает чего?

— Помочь чем? — Корягин, как и всегда, не пускал дело на самотек и появился вовремя.

— Переговорить бы с тем парнем.

— Сделаю… В Корытовой корчме жди.

Кондотьер привел туда босоногого невольника минут через двадцать после того, как Михаил, с удобством расположившись в гостевой зале, выпил кружечку бражки.

— Вот он. Разговаривай, а у меня еще дела, — усадив парня на лавку, хмуро бросил Корягин. — Потом прогони, а лучше — убей. Мне он ничего не сказал и почему-то подумал, что я буду пить его кровь!

— Пить кровь? — Ратников сразу насторожился и, едва кондотьер ушел, велел парню заголить руку до локтя.

Ага… есть!

— Что это у тебя за дырочка на вене? Откуда?

Белый, как полотно, невольник испуганно хлопнул ресницами.

Парень ничего толком не рассказал, все дрожал да испуганно оглядывался вокруг, даже, есть не смог, и Ратников, подумав, решил оставить его на некоторое время здесь, в корчме Африкана Корыто, под бдительным присмотром хозяина.

Трактирщик согласно кивнул и ухмыльнулся — мол, присмотрим, ништо.

— Ну, так я завтра зайду, — поднявшись, Михаил ободряюще похлопал раба по плечу. — Ты пока здесь побудешь. Имя-то твое как? Как зовут, спрашиваю? А, ладно… Завтра поговорим, может, разговорчивей будешь.

Парень так и сидел, забитый и согбенный… лишь только начал мелко-мелко креститься.

Покачав головой, Миша направился к выходу, да на пороге обернулся:

— Африкан, друже, вы ему обувку какую-нибудь справьте, а!

— Сделаем, — с готовностью кивнул хозяин корчмы. — Ты, Мисаиле, не сомневайся, все, как надо, сладим.

Взобравшись на своего конька — подарок Ак-ханум, между прочим, молодой человек неспешно поехал на усадьбу, по пути завернув на рынок — посмотреть изразцы для «атриума». Ничего подходящего не нашел, хотя и времени потратил изрядно, да еще зацепился языком с пирожником — обсуждали, какая рыба вкуснее. И когда вернулся домой, уже стемнело.

Ак-ханум так и не вернулась ни в этот день, ни на следующий, видать, Корягин оказался прав — в Орде что-то праздновали, о чем и поведал приехавший за новым кафтанцем госпожи Джама.

— Старый-то того, в вине да мясной подливке испачкался, — пояснил мальчишка Рахману. — А ты ж нашу госпожу знаешь — не любит в грязном.

— Там как вообще? — тут же справился Ратников. Он все же начинал волноваться за степную красавицу и сейчас почувствовал облегчение — ничего плохого с госпожой не случилось.

— Как? — Джама похлопал глазами и улыбнулся. — Да как всегда — весело и пьяно.

— Ну и слава Господу — пускай веселится хозяйка!

С заднего двора донеслась протяжная песня — пели девчонки-рабыни — Анфиска и прочие. Хорошо пели, заливисто, звонко и — как показалось Ратникову — без особенной грусти. А чего грустить-то? Непосильной работой их тут не загружали, ни в чем не неволили, кормили сносно. Радоваться надо, что к такой госпоже попали!

Даже вредная старуха надсмотрщица — и та к песням привыкла, слушала с удовольствием, только что не подпевала — видать, слуха не было.

Хорошая песня, Мише тоже нравилась.

Под эти-то песни он и уснул — умаялся за день, а утром, едва забрезжило, уже вскочил на коня.

— Это куды ж в рань-то такую? — зевая, поинтересовался привратник.

— В Хевронии церковь, к заутрене.

— А-а-а, вон куда… Далече!

— Зато образа там зело красивые.

Хлестнув коня, Михаил поскакал в город.

Утро выдалось славным — морозным, солнечным, наконец-то под копытами, под ногами ничего больше не хлюпало. Растаявшие было лужи затянулись крепеньким, хрустящим, словно душистая хлебная корочка, льдом, осунувшиеся в оттепель сугробы смерзлись и с нетерпением ждали снежка.

В корчме Африкана уже топилась печь — сквозь волоковые оконца тянулись в утреннее прозрачное небо дымы, вкусно пахло только что испеченным хлебом и брагою.

— А бражицы-то хорошо с утра выпить! — привязав у коновязи коня, Ратников, обойдя замерзшую лужу, поднялся по крыльцу и толкнул дверь.

— Здрав будь, Мисаиле… — Хозяин как-то нехорошо замялся и опустил глаза. — Слышь, тут дело такое… Убили вчера твоего парня!

— Как убили? — Ратников даже не осознал еще до конца, что произошло.

— В уборной, ножом под сердце. Там его и нашли. Сегодня хоронить будем — все ж христианская душа.

— Так-та-ак, — усевшись на лавку, Михаил, не глядя, махнул поставленную кабатчиком кружку. — Убили, значит. А где тело-то?

— Да на леднике, за конюшней. Хочешь, так поди, взгляни.

— А и схожу, — молодой человек поднялся, но Корыто махнул рукой:

— Погодь. Пошлю слугу — проводить. Эй, Микитка!

Убитый парнишка лежал на соломе уже обряженный — белая полотняная рубаха, порты, из которых торчали застывшие синюшные ноги. На бледном бескровном лице с едва заметными белесыми бровями, казалось, застыла улыбка. И чему улыбался? Или это просто судороги?

— Извини, брат, — кто-то едва слышно подошел сзади. — Не уберегли.

Михаил обернулся — Корягин! Ну, а кто же еще-то?

— Я так мыслил — кому этот доходяга нужен? — Кондотьер задумчиво покачал головою. — А вот нужен, оказывается.

— Нужен, чтоб молчал, — криво ухмыльнулся Миша. — Потому и убрали. Я вас с Африканом не виню — в корчме всякого народу толчется, не уследишь. Чем его, ножом?

— Засапожным. Правда, нож-то мы не нашли, сужу по ране. Умелый человек бил — единым ударом управился.

— Ну, конечно, как же вы думали! Теперь придется приказчика Иштыма трясти…

— Не придется, — хмуро промолвил Корягин.