Тысячи воинов крикнули:

— Нет!

И так громко было произнесено это слово, что ошалелые кони вскинулись на дыбы. Наступила тишина.

— Ты не пойдешь, Сохраб! — крикнул кто-то из последних рядов. — Ты начальник войска, ты нужен тут. Важное дело доверили тебе. Выбирай среди нас.

Сохраб вложил кинжал в ножны и выехал вперед. Он смотрел в глаза массагетам. Око его пронзало, как нож. И никто не опустил своих глаз. Долго-долго длилось молчание, а Сохраб все глядел. Он медленно кружился по холму. И взгляд его остановился — на Шираке.

«Я не посмею выбрать другого человека, — подумал Сохраб, холодея. — Старик, у которого я отниму сына и пошлю по тропе смерти, скажет себе: «Почему Сохраб не послал своего сына, чем сын мой хуже или лучше Ширака?» Да, это так. Я не могу принести в жертву чужого сына, когда у меня есть свой сын. Чем я хуже или лучше других отцов? Зачем я тебя родил, дитя!..»

— Опустите мечи! — крикнул Сохраб, и никто не узнал его голоса. — Я выбрал!..

Мечи с лязгом вошли в ножны. И только один упрямо сверкал над войском — меч Ширака.

Отец и сын сидели вдвоем в дырявом шатре. Ширак получил от Сохраба все необходимые наставления и теперь ждал последнего приказания. Кто знает, что переживал отец? И кто знает, о чем тосковало сердце Ширака? Сохраб на вид был совершенно спокоен, Ширак — рассеянно-задумчив, оба молчали. Пришли Нури, Сабри, Рустам, Рами и другие старейшины. Сохраб вздохнул, поерошил бороду и спросил Рустама:

— Для чего рождается человек?

Вопрос вождя удивил Рустама. Старейшина рода Чайки не нашел ответа и пожал плечами.

— Не понял? Я спрашиваю: для чего живет человек?

— Всем известно, для чего, — ответил Рустам досадливо. — Человек дышит, ест и спит.

— Истинно так! — поддержал апасака Сабри.

— Но бараны тоже дышат, едят и спят! — возразил Сохраб, — Что же отличает человека от барана, верблюда, собаки?

«Что ему надо?» — вскипел Рустам. Вопросы вождя, непонятные, грозные, напугали «чайку». Он почувствовал страх за свою голову и угрюмо ответил:

— Не знаю.

Сохраб ударил себя кулаком по колену.

— Нет? Так слушай. Дед рассказывал мне: в давние годы, когда над миром властвовал бог времени Зрвана, человек был диким зверем, как тигр или кабан. Затем титан Гавомард научил его обращению с огнем. С тех пор тропа человека отделилась от звериных троп. Я много ходил по земле, много видел. Кто возвел на болоте город, украсил его цветами? Кто построил каналы, озеленил пески? Кто нашел руду, расплавил ее, из серебра сделал чашу? Кто выломал из горы глыбу мрамора, обтесал камень и придал ему облик живого существа? Человек! Значит, смысл жизни человека — создавать.

— Истинно так! — подал голос толстяк Сабри. Старейшина «соколов» ничего не понял, но из трусости готов был согласиться со всем, что ни скажет Сохраб.

— Справедливые слова, — буркнул Рустам, соображая, куда клонит начальник войска.

— Хорошо, слушайте дальше, — снова заговорил Сохраб. — Вот если человек разрушает созданное другим человеком, что он делает? Он идет против смысла человеческой жизни. Значит, он уже не человек, а враг человека. А враг заслуживает… чего? Смерти! Его уничтожают. Но возможно ли это без битвы? Нет, врага уничтожают в бою. А бывает ли битва без жертв? Не бывает. Одни получают раны, другие погибают. Нет слов, это тяжело. Но перед лицом смерти человек помнит: он погиб ради сохранения творений рук своих. Это и называют настоящим подвигом, я думаю. Значит, человек рождается и существует для подвига. Если человек не совершил в жизни ни одного подвига, он напрасно ел мясо, напрасно спал, напрасно дышал воздухом, ибо не сделал того, для чего он был создан. Поняли вы меня массагеты?

Сохраб, забыв о Рустаме, забыв о Сабри, забыв обо всех, кто сидел вокруг него, в упор посмотрел на сына. Ширак лежал у выхода. Глаза его потеплели: он понял, для кого, о чем и зачем говорил отец.

— Некоторые люди, — продолжал Сохраб, — считают себя мужчинами только потому, что они не женщины. Но что такое мужчина? Тот, кто носит бороду, еще не мужчина. Тот, кто ласкает женщину, еще не мужчина. Тот, кто выпивает разом мех вина, еще не мужчина. Мужчина — тот, кто закрыл свое сердце для всего мелкого и вступил на тропу подвига. Ты — мужчина, Ширак, — Сохраб медленно поднялся и положил руку на обнаженную голову пастуха. — Ну, пора.

Лицо вождя выражало страдание и несокрушимую волю. Ширак встал, откинул полог шатра и долго смотрел в ночные просторы. От неба веяло непостижимым холодом вечности. Ярко горели звезды. Что им до земли? Уже много тысяч лет они сверкают в темном пространстве. И еще через тысячи лет, когда на земле исчезнет даже память о Шираке, звезды будут гореть так же торжественно. Ширак стиснул зубы. Звезды — они далеко, а земля, родная земля, — близко. Горек запах полыни, и кобылицы ржут во мраке.

Ширак поднес к лицу нож, и каждая жилка задрожала, закричала в человеке! Отточенное лезвие разрезало кожу, и Ширак ясно слышал, как с легким хрустом поддается мясо, как теплая густая влага заливает щеки, шею и руки. А боли он не слышал! Более страшная боль раздирала ему нутро. Пастух молча исковеркал свое лицо, разрезал губы, острием провел по груди кровавые полосы.

— Выпей вина. — Старейшина твердой рукой подал сыну кубок. Спокойно, без жажды, без радости выпил Ширак вино. — Хорошо, — прошептал Сохраб. — Иди, мое дитя…

Рустам так и подался во след пастуху. Его с тех самых пор, когда Ширак вызвался пойти к персам, не покидала тревожная мысль: «А что… если сообщить повелителю Ирана о замыслах массагетов? Какую большую награду можно будет получить!..» Но как это сделать? Дружинники Сохраба с утра ни на шаг не отставали от Рустама. Удастся ли затея? Старейшина поднял глаза и вздрогнул — все сидящие в шатре вожди испытующе глядели на предводителя рода Чайки. За своей спиной Рустам услышал чье-то прерывистое дыхание. Он повернулся. Апасак мрачного вида, сдвинув брови, как бы нечаянно притронулся к рукоятке огромного кинжала и недобро усмехнулся. И Рустам вспомнил Бахрама… Он медленно опустил голову и замер.

Подвели коня. Пастух неторопливо сел на голую спину скакуна. Сохраб не шелохнулся. Ширак еще раз оглянулся кругом. Отец не шелохнулся. Умолк во мраке топот, и женщины целовали следы копыт, вдавленные в сухую землю. Старейшина не шелохнулся! Звезды мерцали в небе. И было тихо, невозможно тихо в пустыне.

— Итак, пиши: «Говорит Дарий-царь, сын Гистаспа, Ахеменид…»

Гобрия задумчиво потирал бронзовые выступы широкого лба. Писец, бородач сириец, бережно запечатлевал на дощечке все звуки его речи. Она была предназначена для веков, поэтому горбун, прежде чем произнести вслух, отбирал слова придирчиво, как золотые монеты в хламе тусклых медяков.

Царь восседал рядом, прикрыв глаза, и чутко внимал словам советника.

«Говорит Дарий-царь, сын Гистаспа, Ахеменид, — повторил мудрец, устремив круглые совиные очи в просторы чужой страны. — Впереди войска своего я пошел в страну саков. Обитатели ее носят острые шапки. Я поставил мост близко возле моря…»

Дарий молча шевелил губами вслед за горбуном. Перед глазами царя возникали зрелища недавних битв в стране апасаков. Трудные дни! Немало воинов потеряли персы. Но он, сын Гистаспа, разгромил саков. Кто устоит перед войском Дария?

«Одних убили, других связали, — продолжал горбун торжественно. — Наибольшего из них, по имени Кунхаз, привели ко мне. Страна моей стала».

Повелитель раздвинул веки и покосился на лица предводителей отрядов. Полководцы хранили почтительное молчание. Что думают о нем эти люди? Сын Гистаспа любил, чтобы о нем говорили, как о тени Ахурамазды на земле. Он не убил ни одного тигра или вепря, между тем его изображали в храмах великаном, уничтожающим голыми руками свирепых чудовищ. Не тщеславие говорило в царе, когда он повелевал жрецам превозносить его как наместника бога. Слово мага поражает воображение людей. Они верят, что владыка мира — всесилен. Вера делает народ послушным.