Они набрали почти полную канистру и сразу залили в бензобак.

— Странно, — вдруг сказал Влад, — в городе никого, а кажется, что за нами наблюдают.

— Это кажется, — ответил Вожаков. Он тоже чувствовал что‑то похожее. Странно, когда вокруг множество народа, ты не чувствуешь взгляды, направленные на тебя, а сейчас, когда вокруг ни души, чувствуешь, будто за тобой следят. Николай подумал, что неестественная тишина так влияет на их расшатавшиеся нервы.

Они сели в «девятку» и двинулись дальше. Сделав по городу кольцо, Николай направился обратно к шоссе, но Влад попросил остановиться:

— Курить хочется. Вон магазин разбитый, посмотрю сигареты.

Он вышел из машины и вошел в магазин. Вожаков ждал, разглядывая соседний дом. Внезапно над ухом что‑то щелкнуло, и в открытое окно машины въехало дуло охотничьего ружья:

— А ну, выходи! — скомандовал кто‑то. Вожаков повернул голову и увидел мужика средних лет в натянутой на голову матерчатой бейсболке. Николай щелкнул дверным замком, а потом резко схватился за ствол и дернул на себя. Мужик ударился о машину. Возвратным движением Вожаков ударил его в живот прикладом, вырвал ружье и открыл дверь.

— Не балуй! — справа в Николая целился бородатый дядька в камуфляже. — Отдай ружье! Ну!

Вожаков отдал ружье державшемуся за живот противнику.

— Что вы тут делаете? — спросил бородатый.

— Ничего.

В это время из магазина вышел Влад с двумя блоками сигарет в поднятых руках. За ним следовал третий «горожанин». И тоже с ружьем.

— Это называется ничего? — сказал бородатый. На вид ему было около шестидесяти. — Сейчас война идет. А знаете, что в войну с мародерами делали? К стенке ставили — и правильно!

— Мы не мародеры, — сказал Вожаков, — мы беженцы. Живем в лагере в Полесске. Там у нас жены и дети. — Мы просто приехали посмотреть, нельзя ли вернуться, — поддержал его Влад. — Вы чего, мужики? Мы свои, дымовские! Я вам квартиру свою могу показать!

Бородатый дедок чуть опустил ружье:

— Где живешь?

— Добролюбова, семнадцать, квартира восемь, — отчеканил Влад. — Белый дом с красной крышей.

— Хм. А что в лагере делаете?

— Там же пол–Дымова собралось, эвакуированных, — стал рассказывать Влад. — Потом все поехали в Екатеринбург, а мы не смогли. Можно руки опустить?

— Почему не смогли? — спросил мужик в бейсболке, оставляя просьбу без внимания. Третий мужчина залез в «девятку» и шарил там по всем углам, потом залез в багажник, осмотрел и отрицательно помотал головой.

— Машин на всех не хватило.

— А эта откуда?

— А мы задержались в дороге. Машина сломалась. Колонна уехала. Деревья дорогу перекрыли, и я вернулся, — коротко рассказал Вожаков.

— А ты где живешь? — спросил дед у Николая.

— Я не в Дымове жил. В Засекино.

— А ты случайно не у Пильщика работал? — прищурился бородатый.

— Мастером на лесопилке.

— Точно. Признал я тебя, — дед опустил ружье. — Ладно, опустите руки. Я лесник здешний, Поборцев Петр Ильич. Оружия у вас нет, значит, вы не те.

— Кто это «те»? — спросил Николай.

— Мародеры, мать их за ногу! Приезжают и шерстят по магазинам и домам! И ладно бы шерстили, так еще и в людей стреляют! Вот мы их тут и поджидаем.

— Ясно, — сказал Вожаков. — Меня Николай зовут. Так вы здесь не одни?

— Здесь многие собрались, — сказал Петр Ильич, — с окрестных деревень люди, отовсюду. Думают, сюда помощь придет, только забыли наверху про Дымов!

— Мы тоже думали, что здесь спасатели, — сказал Влад. Мужик в бейсболке усмехнулся:

— Мы сами себе спасатели.

— На хрен вообще это государство нужно! — процедил третий мужик, коротко стриженый, небритый и нервный. — Мы сами можем порядок держать! И без ментов.

Вожаков и сам припомнил лесника, иногда приходившего к Кабанову с какими‑то документами. Один раз он услышал, как Пильщик за глаза назвал лесника «старой сволочью». Такую оценку почти всесильного местного авторитета надо было заслужить, и Николай заочно зауважал Петра Поборцева. И вот теперь познакомился.

Влад остался в Дымове, а Петр Ильич с Николаем поехал в Полесок. Бензина на туда и обратно должно было хватить, и лесник обещал достать еще топлива. Надя была так рада, будто Вожаков вернулся с войны, а не съездил в город за восемьдесят километров, что по здешним меркам вовсе не расстояние; и сердце Николая наполнилось давно скрываемой нежностью. Эта война с мутантами, эта жуткая карусель не давала времени для чувств. Все бегали, кричали, суетились… Он постоял, обнявшись с Надей, всего минуту, и за эту минуту понял, что такое счастье.

В тот же день он вывез в Дымов две семьи. Ночь провел в городе, наутро поехал опять. Хорошо разведав дорогу, Николай ехал быстро и уверенно, и к вечеру все беженцы вернулись в Дымов, в котором собралось уже больше сотни человек. Люди жили в своих старых домах и квартирах, а пришедшим из деревень отдали дома по соседству. Мало кто думал, что такая ситуация надолго, все со дня на день ожидали приезда спасателей или хотя бы армейских подразделений. Но никто не приезжал. И никакой связи с миром. Несколько раз над городом с ревом проносились военные самолеты. Люди махали им руками, прыгали и кричали, как папанинцы на льдине, но этим все и заканчивалось. Самолеты пролетали над городом, как над пустым местом, оставляя в душах горечь и тоску. Государство забыло о них. А может, и государства больше нет, думал Николай, может, дендроиды уже в Москве?

Здесь, в глухих сибирских лесах, оставшись без привычных телефона и телевизора, люди вели себя по–разному. Некоторым даже нравилось, они быстро привыкли. Другие хандрили и беспокоились о знакомых и родственниках, не могли без телевизора и свежих новостей.

Но, как ни трудно, надо жить. Зима была не за горами, и те, кто вернулся в Дымов, готовились к холодам. В городской котельной оставались запасы угля, и чтобы не тратить тепло понапрасну, перекрыли трубы в домах, где никто не жил. Многие никак не могли поверить, что предоставлены самим себе, что никакой власти нет, что работать нужно для себя, а не ради денег, которые здесь ничего не стоили. Свобода, внезапно свалившаяся на дымовцев, кружила головы, и Поборцев замечал, как раскрывались в людях незаметные прежде черты. Наверно, их можно было назвать общиной — они действительно имели общие взгляды и общую цель: для начала — пережить эту зиму. Здесь никто никого не принуждал, и Алекс замечал, что люди и без денег работали хорошо и в охотку, зная, что это не для «дяди», но для своих же детей, родных и знакомых…

Дендроидов они не боялись. В городе стояли несколько застывших черных мутантов, и их никто не трогал. Не потому, что опасались, а потому что узнали о них удивительные вещи. Вожаков и сам не мог поверить тому, что рассказывал Петр Поборцев, и вместе с другими «неверующими» сходил к Чертовой Луже. Вернулся оттуда пораженный и обескураженный, впрочем, как и все. Ходячие деревья таили в себе удивительную силу. Магическую мощь, способную за дни сделать такое, что непосильно современным технологиям. Так что же они есть, зло или благо?

Эту загадку лесник решил для себя давно. Он не считал дендроидов инопланетянами и не любил, когда их называли мутантами. «Это силы Земли, — говорил он, — Земля устала от нашей грязи, а они — как санитары, как муравьи. Но муравьев топчем мы, а деревья могут растоптать нас». Вожаков не спорил с ним. Для него важнее было знать, опасны ли эти деревья, и чего от них еще можно ожидать. Новой Земли, ответил тогда Поборцев, и Вожаков недоверчиво улыбнулся. Мир казался устойчивым и незыблемым, и даже ходячие деревья ничего не сделают с ним. Человек все переживал, любые катаклизмы, переживет и это…

И все же во многом Николай верил Поборцеву. Верил не просто, а имея перед глазами живое доказательство его слов. Он ходил с Петром Ильичем по лесам, встречал псевдодеревья, и они действительно не проявляли агрессии. Лесник без страха проходил рядом с ними. Огромные мутанты не трогали человека и не пытались напасть. Вожаков вспомнил, как когда‑то в Засекино набросился на дерево с топором, и согласился с лесником: да, дендроиды не опасны, если их не задевать. И что‑то изменилось в самом Николае. Общаясь с лесником, он стал обращать внимание на многое, чего раньше не замечал, и однажды с удивлением понял, что относится к своей прошлой работе с какой‑то брезгливостью и даже стыдом. Петр Ильич любил природу, всю жизнь берег лес, а он, Вожаков, разделывал трупы деревьев…