Многие в редакции считали Александра Поборцева шутом, не принимая манеру ерничать и дерзить начальству, не уважать «авторитеты». Алекс только усмехался. Он считал, что шуты умнее королей.
Говорили, он мог сделать карьеру артиста, мастерство перевоплощений у него в крови. Так и было, и Поборцев, не стесняясь, пользовался данным свыше талантом. Он любил шутить и разыгрывать, впрочем, никогда по злому, но и невзирая на чины. Это стоило многих полезных знакомств, пару раз ему пытались начистить физиономию, но Алекс не огорчался. Исследования человеческих душ были заразительным занятием, а если человек не понимал юмора, Поборцев без сожаления расставался с ним навсегда. Александр был неплохим психологом, за короткое время умел определить наиболее чувствительные стороны собеседника и использовал это с максимальным эффектом. И все же старался не бить человека по больному месту и, в отличие от многих коллег, никогда не обсуждал чью‑либо интимную жизнь, сексуальную ориентацию или сверхдоходы. Его интересовали исключительно личные качества человека, его честность, правдивость, умение держать слово. В оценках этого он был беспощаден.
Когда Алекс отказался от предложения из Москвы, разговоров о «неадекватности» стало на порядок больше. Многие сослуживцы не понимали, что иногда в работе привлекает сама работа, а не деньги и слава. А работу Поборцев любил. Товарищам же сказал, что лучше будет первым на деревне, чем последним… Так им будет понятней.
— Зачем тебе все это? — спросил тогда замредактора, неплохой, в общем, мужик. Он симпатизировал Поборцеву, но не понимал его выходок. — Что ты хочешь доказать? Что мир — дерьмо? Так это и так все знают! Правдоруб. Кому нужна твоя голая правда? Кого ты хочешь удивить? А если невтерпеж, пиши между строк, так все сейчас делают.
Поборцев понимал: в чем‑то замред прав. Но не любил быть «как все». И еще внутри сидел неугомонный чертик, толкавший на всяческие авантюры. «Имидж ничто, правда — все!» — придуманный Алек–сом слоган висел на рабочем месте и вдохновлял на подвиги. Алекс никогда не подписывал статьи псевдонимами — этого тоже не понимали. Но Поборцев сам не понимал таких людей. Если материал честный, то незачем скрываться, говорил он. Скрывать фамилию может напуганный жизнью обыватель, а журналист не имеет права.
Когда статья Алекса про местный Дымовский целлюлозный комбинат, сливавший в близлежащую реку Гочу неочищенные стоки, прогремела в области, популярнее человека в Дымове, пожалуй, не было. Но Поборцев не стремился к популярности, наоборот, в журналистских расследованиях она только вредила. Он радовался, что в Дымове в лицо его не знали, ведь он только вырос здесь и, едва повзрослев, уехал в Екатеринбург учиться, да там и остался…
За стеклом промелькнула белая табличка с синей надписью «Дымов», и Поборцев сбавил скорость. Дымов, заложенный то ли самим Ермаком, то ли одним из его атаманов, был небольшим городком. Типичная русская провинция, разительно отличавшаяся от Екатеринбурга, не говоря уже о Москве. Приезжих тут разглядывали с любопытством, а не с презрением или подозрительностью, как в столице. Тюнингованная ярко–красная машина вызывала у прохожих неподдельный интерес. Алекс заметил, что люди оборачивались вослед. У въезда в город разместилась заметная желтая заправка. Когда он был здесь в последний раз, ее не было. Растет городок, расширяется. Это хорошо, подумал он, наверно, хорошо. Проехав через город насквозь, больше ничего нового Поборцев не заметил, и тоже был этим доволен.
Вот и знакомый с детства дом. Дядя, наверное, уже ждет.
* * *
— И–у-в–ж! — перепиленная доска грохнулась на горку опилок, и двое подсобников шустро отнесли ее в сторону, аккуратно уложив в штабель.
— Закончите штабель — и перекур! — объявил Вожаков. В первый раз оказавшись на лесопилке, он не мог спокойно слушать этот визгливый, въедавшийся под кожу звук дисковой пилы. Поначалу затычки в уши вставлял, стойко перенося насмешки. Ничего, зато не оглохну к пенсии, как Гужин, думал он.
Вязниковская лесопилка была, пожалуй, одним из основных производств в Дымовском районе, не считая молокозавода да целлюлозо–бумажного комбината и, наверно, каждый второй вязниковец работал на этих предприятиях. Выбор небогатый, да что сделаешь? Здесь вам не Москва.
— А может, наоборот: сначала перекур, а потом… — заикнулся один из подсобников, молодой парень, дальний родственник Гужина. Николай ничего не ответил. Он знал, что это шутка, молодым надо покуражиться, показать старикам, какие они лихие, как разговаривают с начальством.
Он сам был таким. До армии. Все‑таки армия мозги вправляет. А если нет — то их и не было. После армии Николай поехал в соседний город и поступил в лесной техникум. Учиться было нелегко, мать, как могла, помогала, билась, присылая с оказией посылки с деревенскими солениями. Николай и сам не упускал возможности заработать: и охранником был, и вагоны приходилось разгружать. Вопреки прогнозам стариков, он не уехал в Нижний Тагил, Екатеринбург, Питер или Москву, а вернулся и устроился на лесопильный завод. Устроился еще при старом директоре, но новый хозяин, изрядно перетряхнувший контингент и безжалостно уволивший алкоголиков и воров, присмотрелся к серьезному парню с образованием и вскоре назначил бригадиром.
— Амба! — Витек снял замызганные брезентовые рукавицы и швырнул на доски. — Перекур!
Он едва не бегом отправился в курилку, и Николай усмехнулся краешком рта: и так здоровья нет, худой, как черт, а еще и курит. Ладно, дед Гужин, ему уже все одно, пенсионер, а ведь работает не хуже молодого, если не лучше. Вот раньше люди рождались! А вот сможет ли Витек так работать через сорок лет — большой вопрос.
Сам Николай не курил. Бросил после армии.
— Гляди, Кабан приехал, — кивнул Витек.
— Потише, — сказал Николай, оборачиваясь. Белый джип въезжал на территорию завода. Хозяин приехал. Кабанов Дмитрий Сергеевич. «Кабаном» его называли только за глаза, в глаза вряд ли бы кто решился. Здоровье дороже. Хотя прозвище было метким. Николай знал и другую его кличку — «Пильщик», известную в криминальных кругах. Все знали, что босс тесно связан с местной мафией, в этих лесных краях слухи расползались быстрее, чем в любом густонаселенном городе. «Ну и пусть связан, — думал Николай, наблюдая за плотным осанистым мужчиной, седоватом и коротко стриженом. Директор направился к зданию управления, обшитому красивым белым сайдингом. — И что здесь удивительного? Сейчас все связаны с мафией. Даже министры в Кремле. Главное, он работу дает и зарплату вовремя платит. Хотя по характеру действительно упрям и напорист, как лесной хряк, своей тропы никому не уступит».
Вожаков увидел, что Кабанов заметил его. Мастер пошел навстречу.
— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — сказал он, протягивая руку. Хозяин быстро пожал ее. С первого взгляда на босса Николай понял, что тот не в духе.
— Здорово. Как работа?
— Все нормально. По плану.
— Нормально, говоришь… — пробормотал директор. — Через полчаса зайдешь ко мне с отчетом по выработке.
— Хорошо.
Дмитрий Сергеевич поднялся к себе в кабинет. Яркое солнце проникало сквозь неплотно закрытые полоски жалюзи, и тяжелый стол красного дерева напоминал квадратную зебру. Кабанов сел в кресло, нагнулся и открыл нижнюю дверцу секретера. Там стояли початые бутылки с водкой и коньяком. Директор взял коньяк и налил в фужер. Секунду смотрел на жидкость цвета темного янтаря и залпом выпил.
Уроды! Хотите завод к рукам прибрать? Хрена вам лысого! Кабанов сжал кулаки так, что захрусте‑ли суставы. Да, пожалуй, он недооценил их. Времена меняются. Прежние авторитеты уходят в тень. Умные люди следят за этим и становятся на сторону сильного, а он вообразил себя непобедимым… Хотя почему вообразил? Еще ничего не решено. Его хорошо знают, если надо, соберем бойцов, прессу поднимем.
Они думают, он не понимает, какие здесь перспективы. Говорят, не умеешь управлять — продай. Да, оборудование устарело, с тягачами проблемы, так ведь можно кредит взять. Деньги для него — не вопрос, лес всегда в цене, к тому же у нас, как известно, цены могут идти только вверх.