У этого выхода новостей должен был состояться рекордный рейтинг. Вся страна не дыша смотрела, как диктор Кисилева кричала, умоляла, плакала и, наконец, умерла, стоило странному черному веществу коснуться её стройных, обтянутых тонкими колготками ног.

Рекорд не состоялся. Без полных десяти миллионов зрителей Москвы до рекорда было не дотянуть. Ниже пятого этажа москвичей и гостей столицы уже просто не было.

Президент страны возвращался из Видного. Трехдневный отпуск был, как всегда, кстати и, как всегда, прошел именно так, как это было нужно. Сейчас, на подлете к Москве, он перебирал все версии – путч, переворот, теракт? Но тогда бы не молчали теле– и радиоканалы. Любой переворот непременно к чему-то зовет, кого-то клеймит, чего-то требует – что угодно, но не молчит. Президент всегда был осторожен и в осторожности своей непредсказуем, это частенько спасало его раньше, так же он поступил и теперь. Президентский вертолет не пошел на посадку, он, плавно накренясь, взял новый курс – на север от Москвы, в новую президентскую резиденцию. Если бы пилот повел вертолет не над городом, а облетел по кривой, у страны появился бы шанс.

Язык тьмы вылетел с Останкинской башни и черной кляксой упал на винты, большую часть черноты разбросало, но хватило и того немногого, что попало на корпус и просочилось внутрь. Вертолет рухнул, не пролетев и километра, напрочь снеся половину бетонной восьмиэтажки. На этот раз – тоже обошлось без жертв.

Тьма пожрала Город, не пропустив ни трещинки в асфальте, ни заброшенного пустыря, мерно одолев спальные массивы, легко расправившись с особняками за бетонными стенами и общежитиями на окраинах, не делая различий между местными и приезжими. Над Москвой метались обезумевшие пернатые. На следующий день не стало и птиц.

Тридцать дней Москва стояла – пустая и черная. Тридцать дней она продолжала пожирать каждого, кто рискнул перейти черту.

Месяца оказалось вполне достаточно, чтобы без центральных офисов и без Центробанка, без башни Газпрома, без совещаний, планерок страна тихо расползлась, расклеилась.

И каждый раз находился хозяин для всего ценного – местный или заезжий, с опаской поглядывающий в сторону бывшей столицы – не вернулись ли прежние владыки.

В ночь тридцатого дня – тьма рассеялась. Отступила. Позиции по периметру третьего транспортного кольца Москвы заняли бойцы Таманской дивизии. В самом городе появилась новая жизнь. Ожили телеканалы, заработали радиостанции. Президент, обращаясь к стране и миру, начал свою речь с тогда еще непонятного: «Называйте нас – падшие».

Речь президента устроила тех, кто боялся. Москва никому не грозила и ничего не хотела вернуть. Москва приглашала в гости, звала, ждала, соблазняла. Послание длилось пять минут и после первой трансляции повторялось ежедневно в девять утра, в час дня и десять вечера. Каждый день. Слово в слово президент повторял одни и те же фразы с одними и теми же интонациями, каждый раз – в прямом эфире.

Полуподвал на Фурштатской был снят по случаю и долго работал складом всего ненужного и забытого. Так могло продолжаться очень долго, если бы Антону Стрельцову не надоело общаться с клиентами дома. Самый приятный человек в еще рабочий вечер пятницы легко превращается в кошмар субботнего утра.

Сегодня было как раз утро, как раз субботы. Прошло не больше пяти минут между первым и пятнадцатым звонком в дверь, как Антон уже дошел до прихожей, чтобы поинтересоваться, кто это там такой упорный? Понадобилось еще полминуты, чтобы ответ заставил повернуть ключи в замке.

Зрелище Антона Стрельцова уже на ногах, но все еще с закрытыми глазами досталось Мите Бродскому – мужчине немного за сорок, с талией далеко за сто. Бродский решил, что он непременно должен увидеть Антона. Именно сегодня. С утра пораньше. Поговорить. Поблагодарить. Передать привет от жены и счастливой тещи.

Где-то к пятнадцатой минуте словоизвержения Бродского, синхронно с наконец начавшими открываться глазами, у Антона наладилась и память. Год назад он привез жене Мити талисман от алкоголизма. Вероятно, для мужа. Похоже – помогло.

От Бродского избавилась Ленка. Бродский замолчал – он не мог одновременно смотреть на Ленку и говорить.

Белокожая брюнетка с огромными синими глазами, утром в субботу, в мужниной рубашке, кончающейся достаточно далеко от коленок, желтых махровых носках, еще без косметики – она была прекрасна. Антон ей это говорил каждое утро, и каждое утро она делала вид, что не верит.

На тонкой шее, разворот рубахи – лучший из вариантов декольте – тонкая цепочка с кулоном, иссиня-черный оберег «Ведьмина слеза» – в цвет глаз, подарок Антона, память о первой ходке в Москву.

Сказано было четко, с правильной интонацией: «Домой! К жене! Быстро!» Так Ленка разговаривала с бродячими собаками, подчиненными и чужими мужчинами. Бродский сейчас смотрел глазами ждущей еды и тепла дворняжки, он ждал команды и был готов выполнить любую. Большая коробка в подарочной упаковке с полосатым бумажным бантом была вытащена из пакета и водружена на стол. Сам Бродский ретировался со скоростью неудачливого любовника, который просто по случаю не прыгнул с балкона, а спустился по лестнице…

Несмотря на железную уверенность, что он уже дома и жена рядом, Антон тоже почувствовал непреодолимое желание выполнить команду. То есть тоже срочно пойти домой. Ленка умела сказать правильно, так что шансов на невыполнение команды не оставалось. Пользовалась своим даром редко. И всегда вовремя.

В коробке было что-то тяжелое. Под цветной бумагой и бантом притаился черный хищный металл. Смешной толстый человек подарил Антону пистолет – новенькую беретту. Мило. Что бы он подарил, если бы остался недоволен?

Суббота. Значит – две чашки тонкого фарфора, самое дорогое, что было у них в доме. Напиток – долго завариваемый, из пяти сортов чая и со щепоткой чего-то секретного. Антону было все равно, лишь бы горячий, мокрый и с сахаром. Но ритуал не нарушал. Это был её ритуал.

Частью ритуала был бросок двух кубиков рафинада. Особый шик был не просто в попадании – у Лены с тем, чтобы вылетевшее залетало точно в цель, проблем не было вообще никогда. Кубики падали в чашку практически без всплеска. Ленка шутила: если прижмет, будет выступать с этим номером на корпоративах.

Как-то Антон попытался сыграть с Леной в баскетбол. Безнадежно. У него могли появиться шансы, если бы она шла в обыгрыш, попыталась прорваться под кольцо. Увы. Она просто бросала и попадала. Как бы хорошо ни играл противник, рано или поздно он бы промахнулся. Лена – нет.

Ей нравились бильярд, дартс, все виды спорта, где нужна была точность. И Антон покорно играл с ней и всегда проигрывал. Ему нравилась ее радость. Еще Ленка никогда не играла на деньги. Считала свой дар чудом и боялась, что стоит заработать хоть рубль – и чудо кончится. Антон не спорил.

Стрельцов редко дарил Ленке цветы, но всегда был бережен. Иногда ему казалось, что, если он будет достаточно протяжен во времени и пространстве, чтобы всякий раз встать между Ленкой и бедой, этого будет достаточно, чтобы умереть счастливым.

Антон пригубил чай, он никак не мог привыкнуть к этому вкусу.

– Ты появилась эффектно, я думал, Бродского инфаркт хватит от рубашечки до признаков пола.

– Над этим эффектом кое-кто долго работал и совсем не для всяких толстых Бродских. Антон Стрельцов, может, пора открыть офис? А то в следующий раз придет кто-нибудь не такой впечатлительный. И не такой послушный. И, вполне возможно, не для того, чтобы сказать спасибо. Придется вызывать полицию. Зачем нам здесь полиция?