— Ямайка, — прошептал Топко, — а другой, которого он держит за руку, это молдаванин. Он вообще никогда рта не раскрывает. Роста говорит за двоих.

На сей раз сигнал донесся откуда-то сзади. Какой-то чернокожий вскочил на капот и заорал:

— Говно я ни от кого брать не желаю. Муж жена ребенок делать плохо-плохо, выкидывать все все. В мое такси Джоджо король.

— А этот из Нигерии, он вечно скандалит. Другие африканцы говорят, что Нью-Йорк для него слишком спокойный город.

— Как вы отнесетесь к тому, чтобы совет безопасности собрался и составил список предложений, которые мы обсудим в следующий раз?

— Вьетнам, он всегда вносит очень конструктивные предложения.

— Какие предложения?

— Как нам обращаться с клиентами, как нам изменить свой имидж.

— Меня вот что интересует, — сказал немолодой белокожий человек, — почему такие вещи случаются теперь все чаще и чаще. Раньше этого не было. Вот я и спрашиваю себя, я, конечно, никого ни в чем не хочу обвинять, но сдается мне, что это имеет прямое отношение к культуре. Джоджо привык к другим обычаям, он ведь и сам мне рассказывал, что там, у себя, возил в такси кур и коз, что дети через спинку кресла писали у него на других пассажиров, а каждый бросал шкурки от бананов там, где ему нравится.

— Эй, Джек, сбавь обороты, на эту тему мы уже довольно дискутировали, я не хочу, чтобы и сегодня все кончилось дракой.

— Что это за мир такой, где человек не может задать несколько вопросов в своем родном городе, я, черт побери, здесь родился, а этот павиан здесь всего пять лет.

— Ну и почему твое такси хорошо, а мое плохо? Такси жизнь…

— Без такой жизни мы вполне можем обойтись. Только если ты хочешь водить такси у нас, изволь вести себя так, как ведем себя мы.

После этих слов мы уже больше не могли следить за ходом дискуссии. Голоса ударялись друг о друга, один голос бросался на другие, пытался их задушить, навалившись на них, подоспевшие на выручку голоса его отталкивали, гудки стали настойчивей, члены совета безопасности пытались успокоить народ, но успеха не имели, а гудки делались все громче, пока не превратились в сигнал пожарной машины, крики мчались прочь и снова бросались друг на друга, столкнувшись, ахали и охали, и даже обрывки слов были совершенно непонятны, славянские, и африканские, и испанские, и арабские звуки, которые поодиночке все были правы.

А потом вдруг погас свет.

— В чем дело?

— У-у-у, жопа!

— М-мать твою!

— О'кей, люди, зажгите фары.

Это был тяжелый ирландский голос генерального секретаря, который, судя по всему, вновь овладел ситуацией, смолкли гудки, разбрелись восвояси голоса, чтобы открыть и снова захлопнуть дверцы. В непроглядной тьме вспыхивали одни фары за другими.

— Последний раз пострадали стекла, и шеф предупредил, что, если мы не будем вести себя мирно, он вырубит свет, — пояснил Топко, включая тем временем фары. — А когда все успокоится, он снова даст свет. По-моему, атмосфера здесь очень крутая, все равно как на «Шатл-спейс», который облетает Землю.

— Мне стыдно за вас, — это снова ирландец, чья коренастая фигура мерцала за световым барьером от пяти машин, — раньше мы все были уверены, что нас что-то связывает, что мы, таксисты, должны держаться вместе, поскольку это нам на пользу. И это было самое важное, а всякие разногласия между нами были делом второстепенным. Я хочу сказать, что дома вы ведете себя так, как вам заблагорассудится, и никому до этого нет дела, но как таксисты мы все одинаковы. А сейчас пошли сплошь невежды, которые гордятся тем, что не могут уразуметь, как надо жить в этом городе.

Верхний свет моргнул несколько раз, а потом засиял в полную силу.

— Ребята, в этом нет смысла, на кой нам совет, чтобы ссориться и скандалить, я лично выхожу.

Возражения пенились со всех сторон, причем все по-английски. Среди этой оглушительной какофонии Бай Дан шепнул мне на ухо:

— А тебе не кажется, что нам пора лететь домой?

Я кивнул.

— Тогда надо наведаться в несколько авиакомпаний. Скажи, Топко, здесь можно поймать такси?

Завтра есть рейс, и осталось два свободных места. Алекс и Бай Дан вылетали из аэропорта Кеннеди. Им предстояла пересадка, с одной линии на другую. Они позвонили Златке, которая уже так долго их ждала, что успела за это время сварить на пробу все мыслимые и немыслимые десерты.

— Но я ведь предупреждал тебя, что на это уйдет не меньше нескольких недель. Все оказалось трудней, чем я предполагал, но теперь задержек не будет. Прибываем завтра вечером.

— Я вас встречу.

— Не надо, Златка, у нас есть собственный транспорт.

— Я вас встречу.

— Как это ты нас встретишь?

— Я попрошу соседа снизу, во-первых, у него есть «москвич», а во-вторых, ему целый день нечего делать.

— Мы очень рады, Златка, что скоро тебя увидим. — И он назвал ей время прибытия.

Сосед с готовностью вызвался помочь. Хотя нельзя сказать, что Златка предоставила ему возможность выбора. Вот она сидит в зале ожидания на скамейке, в лучшем из своих костюмов, дважды перешитом, в туфлях, которые совсем недавно получила из Парижа, причем в левую туфлю был вложен привет от Бай Дана, а в правую — записочка от Алекса, прескверный почерк и несколько ошибок. Сидя она занимает сразу два места и радуется, что не опоздала. Прибытие рейса ожидается через час. Весь день Златка боялась опоздать. Через стеклянную перегородку она видит пассажиров, которые ждут свой багаж.

Она спрашивает соседа, прилетит ли самолет по расписанию, спрашивает, совершил он уже посадку или нет, она просит его навести справки. Он уходит в туалет, а воротясь, успокаивает ее: самолет только что совершил посадку. Но пройдет еще некоторое время, прежде чем они смогут выйти. Ей ничего не видно, потому что некоторые из ожидающих встали перед ней и загораживают обзор. Она выпрямляется. Это должны быть пассажиры с ее рейса. Первые уже миновали пограничный контроль.

Сперва она видит Бай Дана, загорелого и лет на десять помолодевшего, а рядом с ним — красивый молодой человек, Сашко, она делает несколько неуверенных шажков вперед, Сашко, она отталкивает остальных, ей надо к Сашко, сосед спешит за ней, подожди, Златка, сейчас они сами выйдут. Златка протискивается сквозь толпу. Она никого не замечает, она топает и топает и доходит до барьера как раз в ту минуту, когда из-за него появляются Бай Дан и Алекс.

Ты был прав, Алекс, в этих объятиях можно потерять сознание от счастья, но ты еще не подумал о поцелуях. Ты не знаешь, что сказать, впрочем, тебе и не нужно ничего говорить, потому что Златка плачет, плачет, как можно плакать только от счастья, и до того громко, что все взгляды обращаются к ней. Она перекрывает выход, за ней уже образовалась очередь из других пассажиров. Они покашливают, они уже начинают ворчать, а ты видишь, как подмигивает Бай Дан, и знаешь: это путешествие подошло к концу.

— Садись, Сашко, рядом со мной, дай мне поглядеть на тебя, ах ты, мой родной. Вот мне и довелось еще раз тебя увидеть. Вы хорошо долетели?

— Да еще как хорошо. Самый удачный полет в жизни этого молодого человека, — ухмыляется Бай Дан.

— Почему самый удачный?

— Да так, ничего особенного. Я выиграл у Бай Дана пятерку.

— И правильно сделал. Молодость должна выигрывать.

— Бабо, это был первый раз, но я уверен, что не последний.

— Нам надо в багажное отделение, — напоминает Бай Дан.

В соответствующем окошечке он предъявляет свой билет и багажный талон. Проходит некоторое время, прежде чем двое грузчиков выносят деревянный ящик.

— А как мы доставим это в город? На моем «москвиче» не получится.

— Проще простого. У вас кусачек, случайно, нет?

Бай Дан перекусывает проволочную оплетку, и они вместе с Алексом извлекают свой тандем.

— Это еще что такое? — И Златка осеняет себя крестом.

— Это лошадь сатаны. — Грузчики смеются.