— Но он еще ни разу этого не делал. Он так редко выходит из дому.

— Он же не обязан нам докладываться.

— Очень глупо, что вам пришлось проделать такой долгий путь, а ваш внук куда-то исчез.

— Мне очень жаль, что мы ничем не можем вала помочь.

— Что вы, что вы! Вы мне так помогли, право слово. Скажите, пожалуйста, это там — его квартира?

— Нет, следующая.

— Спасибо вам большое. До свиданья.

— До свиданья.

Свет быстро гаснет. Где тут выключатель? Интересно, а король вилл мог бы открыть такую массивную дверь? Меня ловкость рук уже давно покинула. Надо глянуть, не открыто ли там какое-нибудь окно. Это был бы простейший способ проникнуть в квартиру. Сопоставляю степень риска и шансы на успех. Несмелые игроки этого не понимают. Даже когда не за горами поражение, они все равно не желают рисковать. Окно открыто, створка откинута назад. Я могу забраться на подоконник, оттолкнуться, вот так… получилось, створка поддается, отлетает внутрь комнаты. Теперь только влезть.

Бай Дан ощупывает, что там есть за окном. Бутылка падает на пол со стуком и дребезжанием, которое, пожалуй, слышно по всему дому. Под руки ему попадается край стола, он с трудом втягивает себя в квартиру Александара Луксова, лежит на столе, чувствует под собой какие-то предметы, которые сдвигает, снова грохот и снова дребезжание, он осторожно слезает со стола и наступает на осколки.

Счастье еще, что я в сапогах, а где тут свет, должен же где-нибудь на стене быть выключатель, ага, это у нас кухня, оттуда пахнет затхлым. Маленькая кухня, помещение рядом, дверь снята с петель, гостиная, унылая, скудно обставленная комната; телевизор есть, еще несколько книжных полок, тахта, два стула, несколько картин и гора пыли. Я возвращаюсь на кухню, ногами загоняю осколки в угол, открываю холодильник. Пусто, почти пусто. Плоский тюбик майонеза, наполовину использованная баночка горчицы, пучок салата, так же густо обросший плесенью, как моя голова — волосами. Мой крестник — изрядный неряха, а кроме того, он уже давно не появлялся в этой квартире.

Звонит телефон, трижды, три звонка, потом щелканье, потом голос. Впервые почти за двадцать лет слышу я голос своего крестника. Только теперь он говорит на другом языке. Александер Луксов. К сожалению, меня сейчас нет дома. После сигнала вы можете оставить для меня сообщение. Какой-то у тебя бесцветный голос, мой мальчик. После такого ответа ни одному нормальному человеку больше не захочется звонить. Добрый вечер, господин Луксов, вас еще раз беспокоит Витичек из Бюро переводчиков Надольного, к сожалению, мы не получили от вас никакого ответа относительно руководства к пользованию пылесосом. Нам необходимо завтра до середины дня получить от вас ответ, согласны ли вы взяться за эту работу. Сдать ее — позволю себе еще раз вам напомнить — надлежит через десять дней. Если вы не откликнетесь до указанного срока, нам придется передать этот перевод кому-нибудь другому. Ага, мальчик переводит, но явно не в последнее время.

Обстановку второй комнаты составляют кровать, стенной шкаф и письменный стол. Бай Дан включает настольную лампу и садится к письменному столу. Стол завален грудой бумаг — пакеты, реклама, счета, квитанции, письма. Бай Дан просматривает их и натыкается на множество счетов из какой-то клиники. Он читает их и понимает только, что мальчика положили в эту клинику и сделали ему операцию. Может, он и по сей день лежит в этой клинике. Бай Дан берет один из счетов и отправляется в клинику.

Я проснулся, как после долгого сна. У меня было неприятное чувство. Другими словами, никакого желания просыпаться. Над лесом уже смеркалось. И еще у меня было такое чувство, будто в комнате, кроме меня, кто-то есть. Что невозможно. Кому здесь быть? Уже несколько недель я лежу в этой комнате один. Господина Хофнанга перевели в другую палату, к специалисту. Трудно поверить. Нельзя же быть специалистом по болезни Хофнанга. Хофнанг уже ничего и не ждал от этого перевода. Я снова закрыл глаза. В комнате больше никого нет и быть не может. Вздумай они подложить ко мне в палату кого-нибудь, меня бы наверняка предупредили. Но, закрыв глаза, я еще отчетливей почувствовал, что в комнате кто-то есть. Невероятно. Я повернулся на бок и включил рядом с кроватью лампу. Так оно и есть: на единственном стуле сидел он. Как это прикажете понимать? Какой-то старик, который ко всему еще и улыбался мне.

— Надеюсь, я не ошибусь, если выскажу предположение, что передо мной лежит господин Александар Луксов.

Человек говорил с заметным акцентом. Я его не знал. И не представлял, что ему ответить. Я просто глядел на него.

— Вы, вероятно, не догадываетесь, кто я такой и откуда я вас знаю. Итак, мой мальчик, я Бай Дан, твой крестный отец, и я очень рад, что наконец-то отыскал тебя.

Он встал, подошел ко мне, обхватил мою голову ладонями и расцеловал в обе щеки. Рукавом пижамы я отер щеки. Бай Дан? Знаю я такого или нет? Имя я, без сомнения, когда-то слышал. Наверно, от родителей. Мой крестный отец? Я как-то забыл, что в свое время был крещен.

— Хелло.

Ничего лучше мне в голову не пришло. И ни малейшего желания разговаривать со стариком, который выдает себя за моего крестного, я не испытывал. До сих пор я прекрасно без него обходился.

— А как вы сюда попали?

— Я уже вполне освоился с транспортными средствами вашего города.

— Нет, я спрашиваю, как вы узнали, что я здесь?

— Я проник в твою квартиру. Боюсь, что я сделал это не совсем легально, но в твоем согласии я не сомневался. Поскольку ты был так любезен, что не закрыл окно. Очень-очень предусмотрительно с твоей стороны. А что случилось с твоими волосами? Для лысины ты, пожалуй, слишком молод.

— Их сбрили перед операцией.

— У тебя была операция на голове?

— Нет.

— А чем ты, собственно, болен?

— Ну, это долгая история. Разное. Вам это вряд ли будет интересно.

— Да еще как интересно, мой мальчик. И времени у меня навалом.

Это дурацкое «мой мальчик» ему бы лучше оставить при себе. Но немножко я ему все-таки рассказал. Может, он тогда уйдет.

— Все ясно, — сказал он. — Далеко зашедшая стадия обломовщины. Не могу только понять: почему ты до сих пор лежишь здесь, когда со дня операции прошло три недели. Разве тебя уже не следовало выписать?

— Ну тогда вы и в самом деле не можете понять. Да и необязательно все понимать.

Ну как я мог ему объяснить, что в клинике удобно. А здоровым я себя до сих пор не чувствовал. Каждое утро мне приходилось рассказывать врачам про новые боли. Вот они и держали меня здесь для наблюдения, да и что им еще оставалось делать? Неадекватный процесс реабилитации.

— Ладно, теперь я дам тебе поспать, мой мальчик. Завтра я снова приду, и мы продолжим наш разговор.

Я вздохнул. Этого мне только не хватало.

У дверей он еще раз обернулся ко мне:

— Ты хоть верующий? В церковь ходишь?

— Нет, вообще не хожу. С чего это вы вдруг?

Он оглядел меня, словно что-то во мне активно ему не понравилось, и пожелал спокойной ночи.

Что мне делать с мальчиком? Скверное состояние, промежуточное. Грустно, грустно. Этого я не ожидал, этого я не мог предвидеть. Какие-то неизвестные мне демоны, новые правила игры, мрачное положение. И мальчик оцепенел. Совершенно оцепенел. Голос его пропитан жалостью к самому себе. Со своей лысиной и лишенными блеска глазами он лежит так, словно приготовился к последнему помазанию. И что того хуже: он способен еще десятилетиями жить именно так. Да, работка предстоит нелегкая. Не могу я его в таком виде отвезти к Златке. Надо что-то придумать, надо что-то придумать.

Само собой, он заявился ко мне и на следующий день. И принес с собой что-то вроде рюкзака. Попробовал меня расспросить. Сперва про родителей. А я сказал ему, что уж об этом-то говорить не желаю, особенно с посторонними. Про наше бегство. А откуда мне знать про бегство, я ведь тогда был ребенком, и меня это не слишком интересовало. Про годы юношества. Я сказал ему, что здесь в общем-то и рассказывать нечего. Про учебу в университете. Скукотища. Он хотел знать обо всем. И еще: вспоминаю ли я свою бабу Златку? Почти нет, солгал я. Постепенно мной овладело пугающее чувство, что этот человек от меня так и не отвяжется. Я даже не мог вышвырнуть его из палаты. Конечно, он был довольно старый, но выглядел весьма сильным. Во всяком случае, более сильным, чем я. А в моем расхлябанном состоянии я бы и со столетним не справился.