К вечеру мы вернулись на судно. Чтоб Блэки не прыгнул со страху за борт, я запер его на первое время у себя в ванной; там ему было поставлено все, что полагается всякому порядочному коту: блюдечко с молоком, мелко, накрошенное сырое мясо и ящик с песком.

Утром 13-го опять заштилело, и барометр слегка тронулся кверху. Мы начали готовиться к тому, чтобы сняться с якоря. К вечеру потянуло с севера. Мы немедленно снялись, и, вступив под паруса, обогнули мыс св. Екатерины и легли на курс, ведущий к выходу в океан.

Ветер начал быстро свежеть и одновременно заходить к западу. Скоро пришлось лечь бейдевинд правого галса и из предосторожности убрать брамселя. К полночи вышли на вид маяков французского берега, сделали поворот и легли бейдевинд левого галса. Ветер все свежел, но дул снова от зюйд-веста. К утру мы очутились опять у мыса св. Екатерины и, добравшись до старого места стоянки, убрали паруса и отдали якорь.

С полудня 17 сентября барометр снова тронулся кверху, и к вечеру потянул легкий восточный ветер.

Ветерок дул и после полуночи — верный признак того, что он устанавливается.

В четыре часа утра, с последним ударом склянки, раздалась команда:

— Пошел все наверх с якоря сниматься!

Ребята забегали вокруг шпиля, закляцал брашпиль, и цепной канат якоря начал втягиваться, как бы всасываться судном в клюз.

Минут через двадцать удар в носовой колокол возвестил «опанер», то есть что якорь сейчас начнет отделяться от грунта.

— На фалы и шкоты! Марсели, брамсели и бом-брамсели ставить!

На палубе поднялась веселая суматоха. Не прошло и четверти часа, как на «Товарище» снова забелели паруса.

Еще несколько минут, еще несколько команд — и корабль, послушный рулю и парусам, стал носом к выходу в море.

Первая вахта возилась на баке с якорем. 

— Оставить пока под клюзом или крепить по-походному? — закричал с бака второй помощник.

— Крепите по-походному,— ответил я в рупор.

Начавшийся ост передул все критические моменты: закат солнца, полночь и рассвет. Барометр продолжал подниматься.

Скоро обогнули мыс св. Екатерины и, отойдя от английского берега, взяли курс на открытый океан.

По случаю субботы, после обычной утренней приборки, чистки меди и крепления по-походному всего, что могло сдвинуться в качку, судовые работы были прекращены, и от вахтенного отделения требовалось только быть наготове и не уходить с палубы. Люди могли стирать, чинить. белье и платье, читать или просто ничего не делать.

После полудня ветер отошел несколько к норду и, чуть посвежев, понес нас к выходу из канала.

В ночь с 19 на 20 сентября прошли Ушан и взяли курс на мыс Финистерэ. На рассвете далеко вправо, почти у самого горизонта, заметили массу дымков. В подзорные трубы и бинокли рассмотрели несколько землечерпалок, барж и буксирных пароходов, в которых сразу же признали наш архангельский землечерпательный караван, направлявшийся в Черное море.

Наша новая радиостанция работала теперь великолепно, и мы немедленно вступили в оживленные переговоры. Этн переговоры тянулись еще долго после того, как мы потеряли друг друга из виду, и кончились теплыми взаимными пожеланиями удачи и счастливого плавания.

В Атлантическом океане ветер стал несколько тише, но не менял направления. И, растянув всю свою парусину, «Товарищ» двигался потихоньку к югу, делая от 2 до 4 миль в час и лениво раздвигая своим тупым, пологим носом густосинюю океанскую воду.

Барограф чертил ровную, слегка волнистую линию, не предвещавшую никаких перемен погоды.

Обычно бурный, Бискайский залив не оправдывал на этот раз своей зловещей славы.

Трудно придумать более ужасное место, чем Бискайский залив во время западных штормов. Ограниченный большею частью обрывистыми, а с юга даже утесистыми берегами, он имеет вид громадной, совершенно открытой с запада подковы. Водяные горы Атлантики, несясь при западных и северо-западных ветрах от берегов Северной Америки и набираясь по пути все большей силы и ярости, с бешенством вкатываются в Бискайскую подкову и, ударяясь о берега, откатываются назад. Образуется невероятная толчея. Волны сшибаются, лезут друг на друга, встают и падают почти вертикально. Трудно описать, что делается в такое время с кораблем. Много судов проглотила «Бискайка», а уж сколько переломала и снесла корабельных шлюпок, мачт, пароходных труб, так и не сосчитать!

Время от времени нам попадались на пути французские рыболовные люгера, ловившие в океане сардины и тунцов.

С одним из них у нас произошла интересная встреча. Ветер перед закатом спал, и мы едва двигались. Рыбачье судно было прямо против нас. Сойдясь на расстоянии пятисот метров, мы подняли кормовой флаг и сигнал по международному своду: «Нет ли продажной рыбы?» Француз ответил: «Очень немного». «Присылайте», дали мы ему сигнал.

Через несколько минут от люгера отвалила двухвесельная шлюпка и подошла к нашему борту.

Все наше население высыпало на палубу и свесилось через борт «глядеть французов».

На «Товарище» было несколько человек, хорошо говоривших по-французски. Оба француза были молодые, здоровые и жизнерадостные. Один из них, парень лет двадцати, поднял за хвост большого тунца.

— Весь наш улов вам привезли, — осклабился парень.

— Неужели больше ничего не поймали?

— Третий день ничего. Чорт его знает, куда вся рыба ушла!

— А что вы хотите за вашу рыбу?

— Да не продавать же ее за деньги, дайте нам немножко угля для камбуза, и ладно.

Надо было ответить любезностью на любезность, и я велел дать французу мешок угля, жестянку с галетами, бутылку коньяку и полсотни папирос.

Они никак не ожидали такой щедрости и были чрезвычайно обрадованы. После всяческих изъявлений благодарности и наилучших пожеланий парень, передававший рыбу, нерешительно спросил:

— А скажите, пожалуйста, какой нации ваше судно? Ветра почти нет, флаг висит складками, и мы никак не можем его разобрать. Видим, что красный, а вот какие на нем знаки и какой он нации, никак догадаться не можем.

— Наше судно советское, принадлежит Союзу советских социалистических республик.

— Так вы что же… — нерешительно и конфузясь, спросил француз, — русские большевики, что ли?

— Они самые!

Один из наших преподавателей принес из штурманской рубки небольшой кормовой флаг и, свесив его за борт, показал рыбакам серп, молот, красную звезду и прочел о Советской России целую лекцию на безукоризненном французском языке.

Французы внимательно слушали, не спуская глаз с флага. Лица их выражали сомнение. В те времена они представляли себе большевиков иначе.

Они молча взялись за весла и поплыли обратно на свой люгер.

Тунец был громадный и вытянул пятнадцать с половиной кило. Его хватило на ужин всему экипажу.

Встреча с русскими большевиками принесла французским рыбакам счастье. В ту же ночь на палубу «Товарища» залетела первая летучая рыба. С рассветом мы увидали целые рои этих рыбок-стрекоз, взлетавших над поверхностью просыпавшегося океана. А где летучие рыбы, там и тунцы — громадные сине-черные рыбы с упругими быстрыми движениями.

Летучие рыбы водятся в субтропических и тропических широтах всех океанов. Эго замечательно красивые рыбки. Мраморные узоры или пятна цвета старого золота покрывают их спину. Бока бледнокрасные и отливают серебром. Брюшко розовое. На темных грудных плавниках выделяются голубые пятна, а по красному хвосту идут полоски из синих точек. Эти рыбки величиной бывают с небольшую, а иногда даже с крупную. селедку. Спасаясь от хищных рыб, летучки энергичным ударом хвоста поднимаются вверх; расправив громадные, переливающиеся, радугой грудные плавники, они пролетают больше ста метров и опять теряются в волнах.

Летучая рыба — символ океанского простора, далеких теплых морей. Вот почему английские моряки дальнего плавания, в отличие от каботажников, называют себя «моряками летучей рыбы». Отныне экипаж «Товарища» получил право на это почетное звание.