В школу, что ли, сходить, разузнать, что такое с девчонкой содеялось?

Но муж запретил строго-настрого:

— Не позволю на дочку жаловаться! Чтобы и ноги твоей в школе не было! На родительское собрание, когда позовут, сам пойду. Лучше бы поучила её убираться по-человечески.

Так и пребывала Лариса Ивановна в тихой панике.

А Танька довольная и развесёлая. Ворчит, плаксивится куда реже, чем прежде. Даже учиться стала получше: по чтению две пятёрки в дневнике принесла.

Толька Акимов

Жил Толька Акимов лихо и беззаботно.

Притаиться, чтобы не попасть под руку разбушевавшегося отца, — забота невелика. Главное, Шарика уберечь. А самому что — вмиг удерёт. Тем более Серафима, как страж, начеку. Папка если не в порядке, она Тольку живо к соседям спровадит, а не позднее время, так во двор, на улицу.

В тот вечер, как Костя его домой тащил, Толька нарочно прикинулся таким запуганным. Просто захотелось пожить в снежной пещере. И зло взяло, что насильно его волокут.

Двойки — не шибкая печаль, их ведь исправить можно. Выслушивать замечания учительницы нудно. Зато стрелки бумажные пускать на уроке, в спину кому-нибудь шептать небылицы, чтобы тот закорчился от смеха, — удовольствие. Одно на одно получается.

Неплохая, в общем, жизнь, всё в ней ясно. День за днём так и катится.

И вдруг в Толькину бездумную жизнь вошёл новый вожатый.

Костя этот поначалу был хмурый, сердитый, будто кто его силком к ним в класс притащил, а потом оказался простым и смешливым. О чём хочешь его спроси, вроде как старший брат у Тольки завёлся. И так здорово, что об отметках Костя никогда не спрашивает. От Светы, бывало, без конца слышишь и на сборе, и на переменах: «Какие отметки получили?» А Косте отметки без надобности. Толька сам как-то ему признался: «А я двойку за диктовку получил». А Костя: «Вот как? Не мешает нам подтянуться». Нам! Значит, они заодно, вместе… И никаких попрёков. Затея с «домашними тимуровцами» сначала показалась Тольке преглупой. Мусор вынести, посуду вытереть, за хлебом сбегать — чепуха какая-то!

Однако ребята с жаром рассказывали друг другу и Косте, как помогают они дома, стараясь сделать это незаметно. Придут мама или бабушка домой, смотрят, а уже и сделано! Будто добрые домовые у них побывали. Танька Зимкова, растеряшка суматошная, и та подскакивает от радости:

— И я стараюсь, так стараюсь! Что я, хуже других?

Тольку досада взяла: «А я, выходит, хуже?»

Дома в тот день он важно заявил Серафиме:

— Бабушки у меня тут нет, в деревне осталась, придётся мне обойтись тобой, Серафима. Давай вынесу мусорное ведро!

Серафима сразу расчувствовалась:

— Милый ты мой! Помощничек растёт! — И хотела Тольку поцеловать.

Толька отстранился:

— Но-но! Без нежностей! — Ухватил за ручку мусорное ведро и понёс.

И частенько стал подсоблять: то подметёт, то половики вытрясет, то лучины для печки наколет. Плохо ли, хорошо ли сделано, Серафима каждый раз радовалась, точно ей подарок преподнесли. Не у всех ребят так. Вот Ира Сергеева однажды сказала со вздохом:

— Домашними тимуровцами быть труднее, чем для чужих. Если посторонним людям ребята помогают, все их хвалят. А дома не замечают, ещё и скажут: «Ты не так сделала».

А раз как-то Ира задумчиво спросила Костю:

— Это плохо, когда двойка?

— Хорошего мало, — ответил Костя.

— Но… это очень-очень ужасно? — настойчиво спросила Ира.

— Не смертельно, — спокойно ответил Костя. — Но лучше бы без двоек.

— Попробую, — серьёзно сказала Ира.

— Что ты попробуешь? — заинтересовались ребята.

— Двойку получить попробую.

Танька засуматошилась:

— Зачем? Зачем тебе двойка?

— Так, — сказала Ира. — Испытаю.

И ведь правда попробовала, вы только подумайте! Вызвала её учительница правило по русскому сказать, а Ира мямлит, запинается.

Тамара Георгиевна удивилась:

— Что с тобой? Никогда ты так не отвечала.

— Двойку мне поставьте, — дрогнувшим голосом попросила Ира.

Весь класс удивился.

Даже не засмеялся никто. И у Тамары Георгиевны глаза широко раскрылись.

— Странное желание, — сказала она. — Но не будет тебе двойки, по лицу вижу, что знаешь. Садись!

Сорвалось у Ирки. Кому другому двойку схватить — чистый пустяк, а ей вот не удалось. Ну, чудачка!

Однако, непонятно почему, Толька почувствовал к Сергеевой нечто сильно смахивающее на уважение. Прежде у него одни дразнилки для неё находились: «Отличница-яичница и сверху посолить». А теперь как-то язык не поворачивался Иру дразнить.

Или вот Мухин. Прежде Тольке на этого толстяка начхать было: драться не умеет, вечно что-то жуёт. Аппендицита у него тогда не оказалось, просто, наверно, объелся обжора, его из больницы часа через три выписали. Но как здорово Серёжка читает вслух — на разные голоса. И не только читает, а и рассказывает.

Случается, они на сборах просто рассказывают, кто что хочет. А Мухин пересказал очень страшное — Алка могла быть довольна, она же страшное любит. Про такого Вия Серёжка рассказал. Эту историю он от двоюродного брата слышал, брат её где-то вычитал.

Костя послушал-послушал и вдруг сказал:

— Это же Гоголя! «Вечера на хуторе близ Диканьки».

— А кто же он всё-таки такой, этот Вий! — испуганно вытаращилась Танька.

— Предводитель чертей! — ответил Мухин.

— Да-а, — протянули ребята с уважением.

— Но чертей на самом деле нет, — сказал Костя. — Это в сказке.

Слава Курков как-то странно посмотрел на Костю. Толька это заметил. Он вообще стал многое замечать. И задумывался, чего прежде с ним не случалось.

А как не задуматься? Папка-то здорово изменился: давно с ним худого не случалось — насчёт выпивки. Серафима сияет. Помогли её уговоры — это само собой. Но не только в Серафиме дело. А приходил к ним Костя. И не раз. Сидят они с папкой друг против друга. Костя, весь красный, как рак варёный, на отца наседает, сердитым шёпотом что-то ему толкует. Папка слушает и то посмеивается, то нахмурится, исподлобья глядит. А о чём говорят, неизвестно. Серафима Тольку непременно выпроваживает: «Дай людям поговорить». Раза два и сама с ним из дому ушла. Поневоле задумаешься, когда столько вокруг такого делается, чего никогда не бывало.

«Просто мальчик»

Костя неторопливо пересекал площадь.

На днях он взял в библиотеке «Вечера на хуторе близ Диканьки». Надо же с Вием-то познакомиться, разузнать, что Мухин приврал, а о чём там и в самом деле написано. А сегодня утром сбегал к Генке Круглову за рассказами о Шерлоке Холмсе. Генка уговаривал его пойти погулять, но Костя отказался: не терпелось нырнуть в чтение. Да и позаниматься не мешает. По истории у него тройка, изрядно хромоногая, того и гляди, в двойку превратится. По остальным предметам четвёрки — сойдёт. Только за сочинения всегда пять.

Воскресный день выдался солнечный. Сосульки под крышами, как бороды стеклянные. Нет-нет и упадёт с кончика то одной, то другой бороды прозрачная капля. Воробьи горланят: весну почуяли.

Небольшая церковь стояла на краю площади. Костя на неё и внимания никогда не обращал.

Кто-то туда ходит, и пускай — ему-то что, ни капли неинтересно.

Двери церкви были распахнуты настежь. Перед церковью прохаживался молодой милиционер. А в распахнутые двери заглядывал снаружи гражданин в меховой шапке. Довольно сильный шум доносился из церковного чёрного зева.

Заглянул в церковь гражданин, отошёл и спросил милиционера:

— Чего это там?

— А так… — равнодушно отозвался милиционер. — Разодрались немножко… молящие.