Ветром Сдумс, самый старый волшебник во всем Незримом Университете, славящемся своими волшебниками, магией и сытными обедами, тоже должен был умереть. Совсем скоро.

И он это понимал – по-своему, по-старчески.

«Конечно, – размышлял он, направляя кресло-каталку к кабинету, что находился на первом этаже, – все рано или поздно умирают, даже самый простой человек понимает это. Никто не знает, где он был до того, как родился, но, родившись, почти сразу понимает, что прибыл в эту жизнь с уже прокомпостированным обратным билетом».

Волшебники действительно знают. Разумеется, есть и неожиданные смерти, связанные с убийствами, с ножами в спине, но смерть, приходящую потому, что жизнь просто-напросто закончилась… в общем, такого рода смерть волшебники всегда чувствуют загодя. Тебе является предчувствие, что нужно срочно вернуть в библиотеку книги, убедиться в том, что самый лучший костюм выглажен, и занять у друзей как можно больше денег.

Сдумсу исполнилось сто тридцать лет, и он вдруг осознал, что большую часть своей жизни был стариком. На самом деле это нечестно.

На прошлой неделе он упомянул об этом в Магическом зале, но намека никто не понял. А потому никто ничего ему не ответил. И сегодня за обедом с ним почти никто не разговаривал. Даже его так называемые старые друзья. Разве Сдумс просил у них в долг? Ничего подобного, и не пытался.

Но все обстояло так, словно все вдруг взяли и забыли о твоем дне рождения. Только еще хуже.

Что ж, придется умирать в одиночестве. Всем наплевать на старика Сдумса.

Он открыл дверь колесом кресла и попытался нащупать на стоящем рядом столе трутницу.

Все изменилось, все. Трутницами сейчас почти никто не пользуется. Люди покупают вонючие желтые спички, которые делают алхимики. Этого Сдумс не одобрял. Огонь – серьезная штука. Нельзя просто так зажигать его, не выказывая никакого уважения. Нынче люди вечно куда-то торопятся… да и огонь уже не такой, как прежде. Да, да, в старые времена огонь был теплее. А сейчас он почти не греет, если прямо в камин не сядешь. Или все дело в дровах? Дрова тоже не те, не из того дерева. Все не так. Все стало каким-то невесомым, расплывчатым. Настоящая жизнь куда-то исчезла. И дни стали короче. Гм-м. Точно, с днями тоже что-то произошло. Они стали короче. Гм-м. Очень странно. Отдельный день, он все длится и длится, целую вечность, но дни в целом проносятся мимо с дикой скоростью, словно куда-то опаздывают. От стотридцатилетнего волшебника никому ничего не было нужно, и Сдумс взял в привычку приходить в столовую за два часа до положенного срока, чтобы хоть как-то скоротать время.

Бесконечные дни, быстро утекающие прочь. Лишенные всякого смысла. Гм-м. Но не стоит забывать: здравый смысл – он тоже не тот, что прежде.

Университетом управляют какие-то мальчишки. В прежние времена им управляли настоящие волшебники, огромные мужчины, сложением похожие на баржи; и думать нельзя было посмотреть на них непочтительно. А потом они куда-то подевались, и Сдумсом стали руководить сопляки, у которых даже зубы не все выпали. Наподобие этого Чудакулли. Сдумс хорошо его помнил. Тощий паренек, лопоухий, никогда не умел правильно вытирать нос, первую ночь в университетском общежитии плакал и звал мамку. Вечно затевал что-то недоброе. Кто-то намедни убеждал Сдумса, что Чудакулли стал аркканцлером. Гм-м. Видать, совсем сумасшедшим его считают.

Где же эта чертова трутница? Пальцы… в старые времена и пальцы были нормальными…

Кто-то сбросил с лампы покрывало. В руке Сдумса очутился кубок.

– Сюрприз!

В прихожей у Смерти стояли часы с маятником в виде лезвия, но без стрелок, ибо в доме Смерти нет другого времени, кроме настоящего (есть, конечно, время перед настоящим, но оно тоже настоящее, только чуточку более старое).

Маятник в виде лезвия производил неизгладимое впечатление. Если бы Эдгар Аллан По увидел его, то бросил бы свое писательское ремесло и начал жизнь сначала – в качестве комика в третьеразрядном цирке. С едва слышным шуршанием этот маятник отрезал от бекона вечности тонкие ломтики времени.

Смерть прошел мимо часов и нырнул в мрачный полумрак кабинета. Слуга Альберт ждал его с полотенцем и щетками.

– Доброе утро, хозяин.

Смерть устало опустился в огромное кресло. Альберт набросил полотенце на его костлявые плечи.

– Прекрасный денек сегодня. Впрочем, как всегда, – заметил он, пытаясь завязать светскую беседу.

Смерть ничего не сказал.

Альберт взмахнул полировочной тряпочкой и откинул капюшон плаща Смерти.

– АЛЬБЕРТ.

– Хозяин?

Смерть вытащил крошечный золотой жизнеизмеритель:

– ВИДИШЬ ЭТО?

– Да, хозяин. Очень красивый. В жизни ничего подобного не видел. Это чей?

– МОЙ.

Альберт скосил взгляд на край стола Смерти, туда, где стоял другой жизнеизмеритель, в черном корпусе. В том жизнеизмерителе песка вообще не было.

– Но, хозяин, я думал, вот он, твой измеритель.

– БЫЛ. ТЕПЕРЬ ЭТОТ. ПОДАРОК ПЕРЕД УХОДОМ НА ПЕНСИЮ. ОТ САМОГО АЗРАИЛА.

Альберт присмотрелся к прибору в руках Смерти.

– Хозяин, но песок… Он течет.

– ИМЕННО.

– Это значит… то есть…

– ЭТО ЗНАЧИТ, АЛЬБЕРТ, ЧТО В ОДИН ИЗ ДНЕЙ ПЕСОК КОНЧИТСЯ.

– Знаю, хозяин… но… ты… Я полагал, Время – это то, что относится ко всем остальным. Только не к тебе, хозяин. – В конце фразы тон Альберта стал почти умоляющим.

Смерть отбросил полотенце и встал:

– ПОЙДЕМ.

– Но, хозяин, ты же Смерть. – На полусогнутых ногах Альберт трусил за высокой фигурой, шагавшей по коридору к конюшне. – Или ты так шутишь? – добавил он с надеждой.

– РЕПУТАЦИЯ ШУТНИКА МНЕ НЕ ПРИСУЩА.

– Конечно, нет, я вовсе не хотел обидеть тебя, хозяин. Но послушай, ты ведь не можешь умереть, потому что ты и есть Смерть, и если ты случишься сам с собой, то уподобишься змее, которая укусила себя за хвост…

– ТЕМ НЕ МЕНЕЕ Я УМРУ. АПЕЛЛЯЦИЯ НЕВОЗМОЖНА.

– А что будет со мной? – Голос Альберта сверкал ужасом, подобно острой кромке ножа.

– ПОЯВИТСЯ НОВЫЙ СМЕРТЬ.

Альберт вытянулся:

– Вряд ли я уживусь с новым хозяином.

– ТОГДА ВОЗВРАЩАЙСЯ В МИР, Я ДАМ ТЕБЕ ДЕНЬГИ. ТЫ, АЛЬБЕРТ, БЫЛ ХОРОШИМ СЛУГОЙ.

– Но если я вернусь…

– ДА, – кивнул Смерть, – ТЫ УМРЕШЬ.

В полумраке конюшни бледная лошадь Смерти подняла голову от овса и приветственно заржала. Лошадь звали Бинки. То была настоящая лошадь. В прошлом Смерть пробовал использовать огненных коней и скелетов, но нашел их крайне непрактичными – в особенности огненных скакунов, которые имели привычку поджигать собственную подстилку, а потом с дурацким видом торчать посреди пожара, в то время как их хозяин тушил огонь.

Смерть снял с крючка седло и посмотрел на Альберта, который переживал острый приступ угрызений совести.

Тысячу лет назад, вместо того чтобы умереть, Альберт выбрал служение Смерти. На самом деле бессмертным он не был. Просто действительное время в царстве Смерти было запрещено. Существовало только постоянно изменяющееся «сейчас», которое длилось и длилось. Реального времени у Альберта оставалось всего два месяца, и он бережно хранил каждый свой день, словно драгоценные слитки золота.

– Я… – начал он. – То есть…

– ТЫ БОИШЬСЯ УМЕРЕТЬ?

– Дело вовсе не в том, что я не хочу… О нет, я всегда… Видишь ли, жизнь – это привычка, от которой так тяжело отказываться…

Смерть с интересом смотрел на Альберта – так, словно наблюдал за жуком, который упал на спину и не может перевернуться.

Наконец бормотание Альберта стихло.

– ПОНИМАЮ, – кивнул Смерть, снимая со стены уздечку Бинки.

– Но тебя это совсем не беспокоит! Ты действительно умрешь?

– ДА. ЭТО БУДЕТ ПРЕВОСХОДНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ.

– Правда? И ты совсем-совсем не боишься?

– Я НЕ УМЕЮ БОЯТЬСЯ.

– Могу научить, – предложил Альберт.

– НЕТ, ХОЧЕТСЯ НАУЧИТЬСЯ САМОМУ. НАКОНЕЦ-ТО У МЕНЯ ПОЯВИТСЯ СОБСТВЕННЫЙ ОПЫТ.