Трое, поворачивая лица, следили, как шлепает она взад и вперед, нагибаясь и разбрызгивая воду загорелыми по локоть руками. Повернула к ним лицо — темное над светлыми плечами:

— Ну? Давайте!

Дети завозились, скидывая одежки. Пошли к воде. Мальчики — с загаром по пояс — все лето в стойбище в одних штанах.

Мочили ноги, шепча охранные слова и складывая ладони горстями. Осмелев, Пень забрел по колени в воду. И, под визг Крючка, стоявшей по щиколотку в прибое, Ловкий и Хаидэ опрокинули здоровяка. Пень барахтался, нахлебавшись соленой воды. А потом, огромной ящерицей подобравшись, ухватил за ногу Крючка, утащил поглубже.

Долго плескались на мелководье. Плавать никто не умел. Да и чудовищ остерегались, поглядывали в сторону глубины. Потом, выбравшись на берег, валялись на песке, вольготно раскидав руки и ноги.

Пень вспомнил, наконец, о своем голоде. Ловкий, пришуривая и без того узкие глаза, велел девочкам набросить рубахи на плечи — чтоб не ожгло солнцем. Пень и Крючок остались разводить костер. А Хаидэ с Ловким, бродя в воде у скалы, наковыряли ножами ракушек. Складывали в шапку Ловкого, уносили и высыпали на песок глянцево-черной кучей. Потом, сидя на корточках, раскладывали раковины на плоских камнях наспех сложенного очага. Ждали, когда раскроются створки. Отворачивая от невидимого жара лица, подцепляли веточками между створок — Хаидэ научила — и, обжигая пальцы, доставали тугие желтые комочки. Ели, блаженно жмурясь, хрустя песком на зубах.

Наелся даже Пень. А Крючок, удивленно взвизгнув, выплюнула на ладошку и показала всем — жемчужина! Размером с треть ноготка ее мизинца. Неровная, светло-серая. Не такая, как в низках речного жемчуга, что дарили юноши племени своим любам, выменивая у речных племен на молоко и вяленое мясо. Но — сама нашла!

Пришлось набрать ракушек еще. Крючку везло больше всех. И ребята, переглянувшись, высыпали в худые руки и свои находки.

— Ой, — сказала девочка растерянно, глядя на переливающуюся горку в ладошках, — серьги будут! Длинные!

Ловкий коснулся запачканного сажей локтя Хаидэ. И сказал в придвинутое ухо, шевеля губами светлые пряди:

— Я тебе тоже там сделал. В волосах носить. Вечером отдам.

Хаидэ искоса глянула на темную бровь в соленой морской испарине, нос с кривой горбинкой — упал с лошади, давно уж, на приподнятую скулу. Кивнула, улыбнувшись.

Отдохнув от еды, купались еще. Обсохли и долго валялись на горячем песке, лениво переползая за уходящей тенью нависающей над песком скалы. Прячась в тени, выставляли на солнце то руки, то ноги, то покрасневшие крепкие задницы.

Рассказывали страшные истории. Косясь на воду, о чудовищах из моря. О степной женщине в венке из полынника и колючих веток, что приходит безлунными ночами и забирает в мужья самых смелых охотников степных племен. О темной звезде, что является в черном небе, если у кочевника мысли злые, и уводит все племя в гиблые места.

От камней ползли тени, удлинялись, ложась на песок от одной скалы почти уже и до другой. Устав разговаривать, дети лежали молча, думая о грустном, и было так хорошо, спокойно.

«Пора» — думала Хаидэ, но не могла оторвать глаз от темнеющего блеска моря.

— Пора, — сказал решительно Ловкий. Вскочил, гибкий, узкий, как уж, переминаясь на кривых — под лошадиные бока — мускулистых ногах. Пень заворочался, скатил с широкой спины на песок задремавшего Крючка. Встал рядом, отряхивая с боков налипший песок.

Хаидэ потянулась маленьким крепким телом. Поднявшись, пощекотала подружку пальцами ноги по ребрам. Та, пробормотав что-то, зашарила руками по песку, собираясь встать.

И застыли все четверо, услышав гортанный многоголосый крик.

— Ой, — шепнула испуганно Крючок, мгновенно вскинув тощенькое покрасневшее тело. Уцепилась за Пня, прячась за его широкими плечами.

Подняли головы к высокой кромке обрыве. В сумерках на полотне светлого неба всадники в черных меховых шапках казались вырезанными ножом. Двух коней вели в поводу. Острил рожки над черными силуэтами небесный барашек.

— Нашли-таки, — Хаидэ ухватила завившуюся колечками от воды и ветра выгоревшую прядь, прикусила зубами.

— Ой, Лиса! Твой сам приехал! И Ловкого! — Крючок топталась по песку, выглядывая из-за спины Пня.

— Пошли одеваться, — Ловкий двинулся к темнеющей куче одежек. Но был остановлен новым криком. Один из всадников, глухо и рассыпчато тупая, мчался вдоль обрыва, перечеркивая шапкой нежные звезды в бледном сумеречном небе.

Хаидэ вздохнула. Всадник, спустившись поодаль по заросшему травой языку старой осыпи, уже торопился к ним по пляжу. Копыта взметнули песок, когда он остановился у кучи одежды, склонился с седла, подхватывая рубахи, штаны. Устроил барахло перед собой, придерживая рукой вещи.

— Обувайтесь. И наверх.

Ускакал, таща по цвирканью ночных сверчков топот неподкованных копыт.

Ребята разобрали сапожки, путаясь в сумерках, где чье. Прихватили шапки. И пошли туда, где спускался всадник.

— Накажут, — сказал Пень, выворачивая подошвами песок.

Хаидэ поглядела на его спину, обутые в облезлые сапоги ноги, островерхую шапку — Пень надел ее и крепко затянул кожаные завязки. Засмеялась.

Ребята переглянулись, осмотрели друг друга и тоже развеселились.

— Теперь всегда так будем ходить, — важно сказала Крючок, — я только еще серьги повешу!

Выбрались наверх и, замолчав, встали, переминаясь, запрокидывая лица на подъехавших вплотную всадников. Хаидэ безразлично смотрела на море.

Отец, пытаясь поймать взгляд дочери, ухватил бороду в горсть. Заговорил, поглаживая, пропуская через пальцы. К каждому обратился по имени:

— Ты, Хаидэ, ты — Исмаэл, ты — АбИт и ты — Ахатта. Будете наказаны. А сейчас, Хаидэ, Исма — ваши кони. Поехали.

— Наша одежда, — робко сказала Ахатта-Крючок. В кулаке она сжимала узелок с жемчужинами.

— Одежда? — громко удивился вождь, — а она вам нужна? Вы сегодня, как звери в степи. Так и доживете день, до следующего солнца.

Хаидэ взлетела в мягкое кожаное седло. Злость придала ее движениям стремительное изящество безоглядности, сделала старше. Вождь задумчиво смотрел на развернутые угловатые плечи, укрытые рассыпанными кольцами волос.

Ловкий-Исма подъехал на своей мышастой кобылке, встал рядом с черным жеребцом Братом.

Молчащие воины подали руки Крючку и Пню, вздернув, усадили перед собой. Хаидэ окинула взглядом всадников, ударила пятками в бока жеребца и унеслась в темнеющую живую степь. Вождь, как раз открывший рот, чтобы скомандовать, кашлянул и, промолчав, двинулся следом.

Всадники летели, между небом, что спускалось все ниже, наливаясь темнотой, и полной, еще весенней, травой. Рассекали запахи полыни, чабреца, донника, наплывающие один на другой. Перемешивали степь с запахом конского пота и виноградного свежего вина. Оставляли смешанный запах позади — для сторожких ночных зверей, что следят темноту нервными подвижными носами.

Ловкий, вырвавшись вперед, догнал Хаидэ, поехал рядом. Князь и воины не торопились. Двигались мелкой рысью, переговариваясь и посмеиваясь на ходу, наслаждались нечаянной мирной прогулкой.

— Лиса, — Исма посмотрел на пригнувшуюся к шее Брата фигурку, почти невидимую в темноте, — ты не гони, Лиса. Отец еще больше рассердится. Вот увидишь, он перед стойбищем отдаст нам одежду.

— Я тоже на него рассердилась, — ровным голосом ответила девочка, мешая слова с топотом копыт — не нужна мне одежда. Если хочешь, попрошу перед стойбищем, вашу отдадут.

— А-а! — беззаботно махнул рукой Ловкий.

Хаидэ улыбнулась. Глянула на стройную кобылку Ловкого.

— Ну, тогда — полетели?

— Полетели!

И, ударив коней, гортанно крича, двое понеслись на огненные точки далеких костров.

Ворвались из темноты в неровный свет, оранжево лижущий вытоптанную землю. Проскакали мимо караульных, проводивших детей ленивыми взглядами. Чужих не опасались. Охотники лагеря без отдыха рыскали по окрестностям, зорко следя даже за сусличьими норами.