Кроме того, мы обнаружили, что стоило животному немного поплавать, напрягая и расслабляя мышцы, как все части сбруи сдвигались и перекашивались. А когда животное ныряло хотя бы на пол-метра, его тело словно сжималось, и даже идеально пригнанная сбруя неминуемо съезжала.

О том, чтобы зацепить что-то за грудной плавник, не могло быть и речи: нежная кожа подплавниковой ямки, «подмышки», тут же воспалилась бы. Любой ремень, задевавший задний край спинного плавника, где он утончается до трех миллиметров, тоже причинял животному страдания.

А ведь, кажется, как просто – придумать сбрую. И наша беспомощность страшно меня бесила, пока как-то вечером я не разложила перед собой сбрую одного из моих пони и не поглядела на нее непредвзятым взглядом.

Конская сбруя состоит из шести основных компонентов: уздечки, подпруги, постромок, шлеи, подхвостника и вожжей. Каждый из этих компонентов в свою очередь включает несколько частей. Одна подпруга, назначение которой, по идее, исчерпывается тем, что она опоясывает животное и удерживает остальную сбрую на положенных местах, имеет чересседельник, подушку-седелку, смягчающую давление на позвоночник лошади, подпружный ремень, отстегивающийся с обеих сторон, петли для оглобель, оттяжки, препятствующие оглоблям задираться, кольца для пропуска вожжей, кольцо для подхвостника (проходящего под репицей, которая служит «фиксатором», не позволяющим всей сбруе соскользнуть вперед) и крючок для мартингала, который соединен с другим «фиксатором» – уздечкой на голове лошади.

Следовательно, подпруга состоит примерно из двадцати кусков кожи и по меньшей мере из восьми застежек и других металлических частей. В целом же сбруя включает около ста пятидесяти отдельных элементов. И каждый из них совершенно необходим, чтобы сбруя надежно выполняла свое назначение. Размеры, форма, прочность, материал и способ прикрепления каждого элемента строго определяются его функцией.

А теперь подумайте вот о чем. Лежавшая передо мной сбруя во всех деталях, за исключением чисто декоративных, была практически такой же, какую надевали на лошадей возницы египетских колесниц три тысячи лет назад. И значит, эта сбруя создавалась мало-помалу еще задолго до возникновения египетской цивилизации.

Следовательно, это был сложный процесс, а вовсе не озарение, снизошедшее на смышленого пещерного человека, который в одно прекрасное утро взял да и придумал, как ему запрячь лошадь. Вот тут-то я наконец осознала, что идеальную сбрую для дельфинов нам сразу не создать.

Как раз тогда у нас побывал Билл Бейли, дрессировщик одной из военно-морских станций. Он работал там с дельфином, которого они в Калифорнии выпустили в открытое море «припряженным» к буйку. И с проблемой сбруи Билл возился уже довольно давно. Последняя его модель состояла из узкого ременного кольца далеко позади спинного плавника, которое проходящими по бокам животного ремнями соединялось с хомутом на шее и ремнем, опоясывающим брюхо. Нам такая конструкция понравилась. Кроме того, Билл посоветовал взять для сбруи материал, о котором я даже не подумала. Кожу в воде, разумеется, использовать нельзя. Резина быстро утрачивает упругость. Веревки натирают кожу. Материя гниет. Билл использовал мягкую, крепкую нейлоновую тесьму, из которой изготовляются парашютные стропы.

Я раздобыла такую тесьму, и тут нам вызвалась помочь Филлис Норрис. По наброску Билла они с Дотти соорудили для Поно сбрую во многих отношениях вполне удовлетворительную. Единственный существенный ее недостаток заключался в том, что как следует облачить в нее Поно с борта бассейна было почти невозможно. Чтобы поправить ее и надежно застегнуть, Дотти приходилось надевать маску и прыгать в воду.

Уже позже мне довелось увидеть удивительно изящное решение проблемы дельфиньей сбруи, до которого я сама не додумалась. В фильме Майка Николса «День дельфина» животные таскали свои инструменты в кольцевидном пластмассовом контейнере, который держался на их туловище совершенно свободно, как надетый на руку браслет без застежки. Дельфины быстро плавали и прыгали, по-видимому, не испытывая никаких неудобств, а гладкая пластмасса раздражала их кожу не больше, чем солнечные очки раздражают кожу у нас на лице.

Перед тем как мы взяли Поно в море, Говард Болдуин приехал на Гавайи проверить свои приборы, и, в частности, датчик давления и электрокардиограф, с помощью которого он намеревался следить за сердцем ныряющего животного. Я привела его в Театр Океанической Науки, чтобы испробовать приборы на Макуа. Я опасалась, что Поно еще недостаточно подготовлена к знакомству с ними, но была убеждена, что старина Макуа спокойно позволит надеть на себя пояс с черными ящичками Говарда и, как старый профессионал, отнесется ко всей процедуре с достаточным терпением.

В перерыве между представлениями мы выпустили Макуа в демонстрационный бассейн, я застегнула на нем пояс Говарда, потом сняла пояс и дала Макуа рыбы. Все сошло отлично. Затем мы подвесили к поясу один из приборов, я подозвала Макуа и начала снова надевать на него пояс. Макуа взвился, на дыбы, точно испуганная лошадь, умчался в противоположный угол и затаился там. Что же это такое?!

– Может быть, дело в сигнале, – неуверенно предположил Говард.

В каком еще сигнале? Ну… он думал, что я знаю. Прибор издает очень громкий звук, но только на частотах, слишком высоких для человеческого слуха. Для человеческого – может быть, но не для дельфиньего. Макуа, вероятно, почувствовал себя так, словно мы пытались привязать ему к брюху ревущую пароходную сирену.

Говард, кроме того, привез приспособление, к которому предстояло нырять Поно, – рычаг на тяжелом кабеле, чтобы опускать его с катера на нужную глубину. Поно будет нырять и нажимать на рычаг, включающий зуммер, и таким образом дрессировщик узнает, что задача выполнена, а Поно узнает, что сделала все правильно и ее ждет вознаграждение. Дотти начала работать с Поно и рычагом в дрессировочном бассейне.

Недели за три до предполагаемого начала экспериментов в открытом море нам пришло в голову, что дрессировку с тем же успехом можно вести в Театре Океанической Науки на глазах у зрителей. Хоку недавно болел, и я считала, что ему и Кико пора отдохнуть. Мы отправили обоих в дрессировочный отдел, а Поно и Кеики забрали в парк «Жизнь моря».

Благодаря Поно и Кеики представления в Театре Океанической Науки приобрели особый смысл. Это же были настоящие экспериментальные животные, и все, что они проделывали перед зрителями, служило определенной научной цели. Те, кто приходил снова через несколько дней – а таких зрителей набиралось не так уж мало, – своими глазами видели, насколько успешно идет обучение.

Поно демонстрировала проплыв сквозь обручи, входивший в эксперимент по определению сопротивления, которое вода оказывает телу дельфина. Кеики приучился носить наглазники для исследований эхолокационной способности дельфинов, которые предполагал провести Кен. Оба животных подчинялись отзывному сигналу и по команде заплывали на носилки. Поно ныряла к рычагу зуммера у самого дна бассейна. Во время каждого представления Дотти спускалась под воду и надевала на Поно ее сбрую с приборами.

Ренди и Дотти просто блистали, меняясь ролями на протяжении одного представления – сначала Ренди работала с дельфинами, а Дотти читала лекцию, затем Дотти брала животных на себя и уступала Ренди лекционную площадку. Зрители же наглядно убеждались, что обе они занимаются настоящим делом и обе хорошо знают то, чем занимаются.

Кен тоже был доволен. Сперва он, возможно, опасался, что его экспериментальных животных эксплуатируют в коммерческих целях и что в микрофон будут сообщаться не вполне верные сведения. Но мы в этом смысле были чрезвычайно щепетильны, а вскоре стало ясно, что пять ежедневных представлений равны пяти дрессировочным сеансам вместо тех двух, которые нам удавалось выкроить в перегруженном дрессировочном отделе, где всегда царила суматоха. Оба дельфина делали быстрые успехи.