А хороша была все-таки минута! Нас тащило вдоль мели, по ее краю в сторону церкви. Красный знак мерцал. Казалось, там что-то мотается перед огнем, закрывая его на секунду и снова открывая. Вокруг каменных опор церкви шумел прибой. Стрелял с кормы Леша, лопались ракеты, озаряя лица ребят за бортом, и отмель, и елочки на ней. Чайки, спавшие на отмели, проснулись, летали над нами и стекляyно кричали. Ветер был так силен, что ракеты, лопнув, не опускались вниз, а летели по ветру, как искры от костра.

«Вега» наконец перестала царапать килем. Еще метр навстречу волнам и глубине, еще, еще...

— Все на борт! Давай стаксель!

Фал сначала пошел легко. Но едва до половины поднялся стаксель, как фал заело. Руслан выхватил у меня фал, тут же упустил его... Фал взвился кверху, вытянулся горизонтально на одном уровне с верхушкой мачты.

— Багор! Где багор? — кричали мы.

Нашли багор, стали крюком ловить извивающийся наверху фал, поймали, опять начали поднимать стаксель — фал соскочил с блока и не подавался. Нас опять ударило о мель. Опять все прыгнули за борт, а Слава и еще кто-то между тем принялись заводить запасной стаксель.

Второй раз отошли от мели. Светало, шел третий час. Запасной стаксель тянул плохо, «Вега» не слушалась руля. Мы налегли на весла, радуясь возможности согреться, заметили невдалеке от какого-то острова стоящие на якорях два больших танкера и стали выгребать к ним.

Было совсем светло, когда подошли мы к танкеру, спрятались от волны у него за кормой, пришвартовались, перебрались на палубу...

Как прекрасно было наше переодевание в теплом сухом салоне! Как прекрасно было машинное отделение с горячими трубами, с гулом дизеля, гоняющего генератор! И какой гостеприимной была команда этого танкера по имени «Дон», как счастливо зазвенел на камбузе звоночек, означавший, что вода в титане закипела.

А какой был чай и сушеная рыба, которую принесли матросы, и широкий копченый лещ, которого достал Боря из своего мокрого рюкзака, и две бутылки водки, разлитые на всех с точностью до грамма, и горячая тушенка на двух больших сковородках, и как тянуло лечь прямо на линолеумовый пол, засунуть голову под стул и заснуть, и какой на улице хлестал дождь, какие пузыри вскакивали и лопались на длинной железной палубе!

До Череповца не дошли мы всего двадцати километров.

Последнее, что я слышал, засыпая на полу салона, были голоса Руслана и Леши.

— А смертельный был момент...

— Смертельный — это ты, старик, прав...

Я подумал сперва, что они про мель говорят. А и в самом деле, как полетели бы ребрышки нашей «Веги», иди мы под всеми парусами!

Нет, не об этом они говорили.

— Положить могло бы запросто!

— Могло, это ты прав...

— А ты не растерялся...

И другие голоса:

— Верно! Не растерялся Лешка! Молодец, командор!

— А смертельный момент был! — с удовольствием повторял Руслан.

Ах, вот они о чем толковали — о минуте, когда рубили мы фок. Вот они, оказывается, о чем... И я стал думать сквозь сон, что бы было, если бы нас действительно положило, как посыпались бы на нас канистры, и моторы, и бочки, багры и весла, как накрыло бы нас парусами.

Проснулись мы через два часа, еле добудившись друг друга. Было шесть часов утра. Дождь все моросил, по небу мчались низкие облака, но ветер заметно приутих. Мы забрались под мокрый, тяжелый, как доска, брезент на нашей «Веге», поставили мотор, завели кое-как и пошли под дождем к Череповцу.

С этой самой ночи переломилась погода по всей России, пошли холода, дожди нас залили окончательно, и июль стал как октябрь.

Но это уже скучная материя.

1969