Коля по-прежнему лежал на носу с биноклем и время от времени покрикивал оттуда:

— Вижу буй!

— Какой огонь?

— Белый!

Минут через десять буй становился виден без бинокля. Еще через полчаса мы уже проходили мимо. Видно было, как он высоко вздымался и опадал на волне. В бинокль можно было разглядеть и номер.

— Двадцать первый! — кричал Коля.

А через полчаса:

— Двадцать второй!

Все шло нормально, и становилось даже скучновато. Мы опять принялись укладываться спать... Но спать нам не пришлось...

Это началось часов в двенадцать ночи. Я пробрался в эту минуту к Руслану, по-прежнему сидевшему на шкотах стакселя, и мы с ним занялись прикуриванием. Спички гасли, и я было полез под банку в затишье, но в этот момент наверху громко хлопнуло, и «Вега» дернулась, будто ее ударили в корму.

Не знаю, что тому было причиной — то ли ветер переменился, или Леша зазевался на минуту, — но фок наш заполоскало, повело на правую сторону, крепко рвануло, и парус взял ветер с правого борта. Грот тоже было заколебался, но Леша успел выправить ход, и грот вернулся на свое место.

— Грот, потравить шкоты! — закричал Леша.

Теперь ветер дул нам прямо в корму, паруса стояли перпендикулярно бортам, на правую и на левую стороны. Мы помчались. Мы шли так называемой «бабочкой». Гики парусов упирались в ванты. Мачты потрескивали.

— Как идем! Как идем, а? — восторгался на корме командир.

Его давно уже прохватывали ветер и брызги, и он надел телогрейку и завернулся по пояс в брезент.

Поглядев некоторое время на мчавшуюся мимо пену, мы с Русланом снова занялись прикуриванием. Все в шлюпке скрипело, ныло, кряхтело. Новичок на паруснике, я скоро перестал на это обращать внимание. Так ли все трещало, когда прихватил нас на зверобойной шхуне шторм возле острова Колгуева!

Но Витя, наш моторист, который чуть ли не в первый раз сидел без дела, стал беспокоиться. Перебравшись через банки, он потрогал гик фока.

— Ты чего? — спросили мы.

— Винты могут лопнуть! — крикнул он нам с Русланом.

— Рубить фок надо... — слишком поспешно, как мне показалось, согласился Руслан.

— Эй, командир! Леша! — закричал тогда Витя. — Фок рубить надо!

— А?

— Фок, говорю... рубить! — надрывался Витя.

— Ничего! — разобрав, дерзко отвечал командир. — Ветер хорош! Нельзя упускать такой ветер!

Тогда Витя перебрался в корму, и они там с командиром долго что-то кричали друг другу. Наконец Леша махнул рукой и привстал...

Для того чтобы срубить, то есть убрать, спустить, парус в сильный ветер, шлюпку нужно было развернуть и поставить против ветра, ослабить шкоты парусов. Тогда паруса сами собой примут свободное положение вдоль ветра, и их легко можно будет спустить.

Итак, Леша привстал.

— Приготовиться рубить фок!

Человека три быстро полезли в нос отвязывать фалы, перекинутые на верхушке мачты через блоки и державшие гафель.

— Трави шкоты!

И тотчас стал круто разворачивать «Вегу» вправо. Он, как я теперь думаю, все-таки не дотянул, не получился у него полный поворот, чтобы стать носом против волны. Или, может, не хватило инерции самой «Веге». Не знаю. Знаю только, что шлюпка стала к волне и ветру правым бортом. Мы пригнулись к банкам, гик просвистел над нашими головами, парус хлопнул и заполоскался слева.

— Эй, там, трави га-а-фельгардель! — надрывался наш Леша.

Я вскочил на среднюю банку, задрал голову. Мне надо было поймать гафель, когда тот начнет падать. Стаксель на носу смяло, скрутило, бросив налево, — Руслан не успел освободить шкоты, натянутые с правого борта.

—Ста-а-а-ксель! — закричал испуганно Леша. — Выправляй! В нем все спасе-е-е-ние!

Тут я забеспокоился. «Раз уж речь пошла о спасении...» — подумал я... Но думать было некогда, проклятый гафель ходуном ходил над головой. Наконец мне удалось схватить его. Тут же потянул я его вниз, одновременно грудью, животом, ногами гася, сбивая парус.

— Стаксель на левый борт! — крикнул командир.

На носу суетились. Крохотная лампочка, вынырнувшая из-за парусины стакселя, казалась яркой, хотелось прищуриться. Мельком глянул я направо: надвигавшаяся волна показалась мне высотой с мачту, где-то высоко шипел закручивающийся гребень. Хоть я и знал обманчивость таких волн, знал, что шлюпка обязательно взберется на нее, — волна на первый взгляд должна была потопить нас.

«Вега» взобралась на волну и рухнула вниз, потом опять взобралась. Стаксель наконец был выброшен за левую скулу и взял ветер.

— Грот, подобрать шкоты! — крикнул командир, наваливаясь одновременно на руль. «Вега» стала забирать влево, выправляться, стала кормой к ветру и волне и снова шибко помчалась, будто по-прежнему на двух парусах.

Но что-то новое родилось в воздухе, и мы сначала не могли понять, что случилось, пока не догадались — ветер из крепкого, но ровного превратился в шквальный.

Командир крепился, крепился, потом не выдержал, велел срубить и грот, чтобы дальше идти на одном стакселе. Опять все сгрудилась возле мачты, опять «Вега» развернулась против волны... На этот раз все вышло удачнее и проще, и через минуту мы снова бежали прежним курсом, теперь уже заметно медленнее.

Заморосил дождик, стало холодно, противно. Тьма все не рассеивалась. Приблизился и завиднелся левый берег, теперь мы бежали как бы по широкой реке. Мы надеялись, что волна тут станет поменьше. Не тут-то было: шквалистый ветер мчался как раз вдоль фарватера.

Как ни сыро, ни холодно нам было, все шло хорошо, пока впереди аккуратно появлялись буи. Но вот перед нами открылось по крайней мере десятка два красных огней, разбросанных по черному пространству, и мы растерялись. Нам помнилось, что танкер, который обогнал нас часа полтора назад, и далеко ушел вперед, и долго виднелся в темноте своими огнями на корме, пока не пропал совсем, — помнилось нам, будто бы взял он левее, перед тем как пропасть.

И мы решили идти левее всех этих красных огней. Вот когда мы потужили, что нет у нас карты. Хоть якорь бросай и жди рассвета!

Нам повезло сначала: фарватера мы не потеряли. Но потом всех охватило беспокойство. Впереди справа зачернелось что-то громадное, похожее на док или на раскоряченный портовый кран, очутившийся почему-то среди воды. Сколько мы ни вглядывались в бинокли, никак не угадать было, что же это такое. Но а этом большом и темном чудилось нам что-то зловещее. Рядом с ним слева часто мигал кровавый огонь.

Мы глядели, глядели и угадали наконец затопленную церковь, вернее, то, что от нее осталось. Колокольни не было, на месте паперти и алтаря страшно светлели арочные проемы. Мы стали забирать влево от нее, от мерцающего знака и вдруг услышали характерный непрерывный пенистый шум, и в ту же секунду Коля, по-прежнему лежавший на носу, закричал:

— Мель!

— Руби стаксель! — мгновенно отозвался Леша, но было ужо поздно, под нами раздался противный скрежещущий звук, мы все подались вперед, как в резко затормозившем автобусе. «Вега» остановилась, развернулась боком...

— Все за борт! Отталкиваться от мели! — закричал Леша, бросив руль и шаря почему-то в ящиках под банкой. Я еще не понял, чего он там шарит, а ребята попрыгали уже за борт. Я замешкался — очень уж не хотелось мне прыгать одетым в воду. На борту остались трое. Коля держал фал спущенного стакселя, Леша все шарил в ящике, а я все раздумывал: прыгать или обойдется?

— Юра, становись к стакселю, Коля, давай за борт!

Сзади бабахнуло, через секунду лопнуло в высоте, и нас озарило багровым светом. «Терпим бедствие!» — вот что означают такие красные ракеты. Вот оно что... Вон, значит, чего шарил наш Леша в ящике — искал ракетницу с ракетами!

Опять Леша выстрелил. Коля, передав мне фал, прыгнул за борт и тут же подпер борт «Веги» плечом. Меня окатило волной раз, потом другой... «Зря не прыгнул!» — мельком подумал я, толкаясь багром. А Леша все стрелял, мне даже завидно стало. Я люблю всякую пиротехнику.