Габриэль опустила глаза и, старательно разглядывая землю под ногами, ответила:

— Я не дорожила своей жизнью. Когда я уезжала из Сан-Антонио, мне было все равно, что со мной станется.

Господи, какая боль, какая безысходная тоска слышалась в ее голосе! А ведь она еще совсем девочка — слишком юная, чтобы испытывать подобные чувства.

Смутившись от неожиданного наплыва чувств, от почти бессознательного стремления защитить ее — неудивительно, что ей так легко удалось окрутить шотландца! — Керби перевел разговор на менее болезненную тему. Покосившись на Габриэль, он спросил:

— Так ты, значит, тоже певица, как твой отец?

Она кивнула.

— И актриса, как моя мать, хотя нам с отцом больше нравилось петь, и, когда мама умерла, мы только пели. У нас был ангажемент в мюзик-холле Сан-Антонио. Меня действительно зовут Габриэль, но полное мое имя — Мэрис Габриэль Паркер.

Теперь Керби вспомнил эту женщину. Вспомнил, как знакомые скотоводы рассказывали о прекрасной певице, выступавшей в Сан-Антонио. Имя ее для Керби ничего не значило, не было и желания отправиться в длительную поездку только для того, чтобы увидеть представление. А зря он не поехал. Может быть, узнал бы Дэвиса и как-нибудь сумел бы предотвратить…

— Мистер Кингсли, мой отец был хорошим человеком. — Габриэль снова устремила на него прямой, искренний взгляд. — Его любили. Я поверить не могла… то есть я хочу сказать, что он никогда не рассказывал ничего о Техасе. Я даже не подозревала, что он здесь бывал. Я не понимаю, как… как он мог…

Ее слова были полны горя… и смятения.

— Чтобы это понять, надо было жить здесь, в Техасе, — сказал он тихо. И повторил:

— Да, надо было здесь жить.

Габриэль затаила дыхание, когда Керби замолчал.

Мука исказило его лицо. Через мгновение он заговорил вновь:

— Наши с Джимом отцы владели небольшими фермами близ Остина. Мы с ним дружили с детства. У меня был брат намного меня младше, а у твоего отца не было ни братьев, ни сестер.

Она коротко кивнула: Керби ответил на ее невысказанный вопрос.

— Земля у нас была хорошая, может, лучшая в этих местах, наверное, потому, что рядом была вода. Видно, чересчур даже хорошая земля, потому что один ранчмен пытался ее у нас выкупить, а когда это дело не выгорело, наши отцы очень кстати погибли во время перегона стада в Нью-Орлеан. Что поделаешь, апачи напали. Ну да мы никогда не верили, что виноваты апачи. Особенно когда банк потребовал уплаты по кредитам и наши фермы были проданы за долги тому самому человеку, который прежде пытался их у нас купить. Моей матери к тому времени уже не было в живых, а вскоре после продажи фермы умерла и мать Джима. Мне было семнадцать, брату одиннадцать, твоему отцу — шестнадцать. Мы были озлоблены, пылали мстительными чувствами — мечтали расквитаться. Владелец ранчо, выкупивший наши фермы, не желал, чтобы мы оставались в тех местах. Он устроил так, что мы нигде не смогли найти работы. Брат мой голодал… да, черт возьми, мы все трое постоянно голодали! И в это время мы сдружились с Кэлом Торнтоном и Сэмом Райтом.

Погруженный в свои воспоминания, Кингсли прошелся вдоль реки туда и обратно. Затем остановился и, не глядя на Габриэль, продолжил:

— Кэл говорил, что он из Техаса и что с его отцом случилась та же беда. Сэм был тенью Кэла. Я никогда о нем ничего как следует не знал. Однажды вечером мы все напились — выпивку обеспечил Кэл — и стали сгоряча рассуждать о том, что все наши трудности кончатся, если ограбить банк. Кэл стал нашим главарем. Мы были молодыми дурнями и находились в отчаянном положении, а он разглагольствовал, что это, дескать, проще простого. И поклялся, что никто не пострадает. На следующее утро ни твой отец, ни я не хотели идти на это дело, но Кэл — он был красноречив, как библейский змий, — стал нас убеждать, что это наш долг перед отцами, а меня обвинил в том, что я плохо забочусь о брате.

Кингсли покачал головой.

— Этого оказалось достаточно. Я и так чувствовал себя чертовски виноватым оттого, что Джон голодал. И мы решились. Как часто я мечтал вычеркнуть этот день из моей жизни… и Джим, я уверен, чувствовал то же самое.

Габриэль вспомнила предсмертное письмо отца. Да, верно, каждое слово было пропитано глубочайшим раскаянием.

— И что же… как все это случилось? — нерешительно спросила она.

— В полдень мы приехали в город и стали следить за банком. Все служащие, кроме одного клерка, ушли на ленч. И мы проникли в здание. Джон ждал снаружи, с лошадьми, твой отец сторожил дверь, а Кэл держал клерка под прицелом, пока я очищал кассу. Потом Кэл приказал клерку открыть сейф, но тот сказал, что не помнит шифра. Кэл стал избивать его, пока тот не согласился вспомнить. А забрав деньги, Кэл повернулся и выстрелил в него. За то, что заставил долго ждать, — так он сказал потом.

Габриэль представила тот ужас, который охватил молодого парня — ее будущего отца, и тот же самый ужас она сейчас услышала в голосе Кингсли. Двое испуганных юношей, почти мальчишек… Сердце ее обливалось кровью, от боли и обиды за них.

— Мы убежали, — продолжал Кингсли свой рассказ. — Я был потрясен тем, с какой легкостью Кэл убил невинного человека. Это было так ужасно, бессмысленно… Но я заставил себя думать о брате, ну и, конечно, о себе, и мы рванули оттуда, как черти. Поделив деньги, мы решили, что лучше теперь разойтись. Мы договорились переменить имена и скрыться в разных направлениях. Мы с Джоном переехали на юг Техаса, Джим подался на восток, Сэм должен был отправиться как будто на запад, а Кэл — на север. Больше я никогда ни с кем из них не встречался.

Кингсли вздохнул, закончив рассказ. Повисла гнетущая тишина. Только издали доносилось негромкое мычание коров. Затем он подошел к девушке и положил большую тяжелую руку ей на плечо.

— Габриэль, Джим Дэвис был моим другом, и мне искренне жаль.

— Спасибо, — ответила она, глотая слезы.

— Ну а теперь, — убрав руку, Кингсли выжидательно взглянул на Габриэль, — расскажи, почему ты решила не убивать меня при первой же нашей встрече.

Опустив глаза, она повернулась к реке. В черной воде, мерцая, отражался свет луны и ярких звезд.

— Мне казалось, что я ждала возможности застать вас одного, — прошептала она. — Но теперь я думаю, что вряд ли решилась бы на убийство. По крайней мере, надеюсь, что не решилась бы. Затем была ночная буря, когда погиб Хуан и был изувечен Туз. — Девушка прерывисто вздохнула. — Я не знала, что делать. Все эти ужасные события глубоко меня потрясли, и я не могла больше замыкаться в собственном горе. И поняла, что не смогу убить вас… и вообще — никого.

Кингсли немного помолчал.

— Ну а теперь? Почему спустя столь долгое время ты вдруг решила рискнуть и рассказать мне всю правду?

— Потому что за эти дни я узнала, какой вы на самом деле. Теперь я уверена, что вы не могли убить моего отца. О, я очень хотела возложить на вас эту вину… я хотела… справедливости. Возмездия. Но теперь я иногда думаю, что просто искала виновника, не желая чувствовать виноватой себя.

— Брось, девочка, откуда же тебе было знать, что твоему отцу в Техасе грозит опасность? Ради бога, не вини себя!

Габриэль искоса взглянула на Кингсли.

— Но кого же мне винить? Кто виновен в смерти моего отца?

Скотовод повернулся к ней, их взгляды скрестились, и в серебристом свете луны она увидела, как он помрачнел.

— Могу лишь догадываться, что это Кэл Торнтон. Несколько месяцев назад, примерно в то же время, когда застрелили твоего отца, кто-то устроил на меня засаду и пытался убить. Меня спас Дрю.

Габриэль нерешительно, едва слышно сказала:

— Меня тоже хотели тогда застрелить. Когда убийца прицелился в меня, папа, уже смертельно раненный, заслонил своим телом.

Кингсли удивленно уставился на девушку.

— Черт возьми!.. Габриэль, ты хоть понимаешь, насколько безрассудно было в этом случае соваться к человеку, которого ты подозревала в убийстве?!