— У тебя совершенно удивительные, загадочные глаза, — сказала она храбро. Квинн улыбнулся ей.

— Хм, — пробормотал он, — а мне очень нравятся твои, — и, чтобы доказать это, он стал целовать уголки ее глаз.

— Но твои такие… скрытные. Тогда, когда ты впервые пригласил нас за стол, я подумала, что они — как густой туман, в котором полно никуда не ведущих и скрытых ловушек.

Квинн широко улыбнулся.

— Надеюсь, сейчас они не такие, — протянул он тем голосом, от которого Мередит начинала таять. — В них любовь к тебе.

Мередит, не отрываясь, глядела на него.

— Нет, — сказала она медленно. — Твои губы любят, твои слова, я думаю, даже твое сердце. Но глаза… они по-прежнему настороже.

Квинн медленно отодвинулся и смотрел на нее, склонив голову набок, в его глазах стоял вопрос, Мередит кивнула.

— Они никогда не смеются, когда ты смеешься, — добавила она.

— Это, наверное, привычка, — он нахмурился, а затем его губы изогнула легкая улыбка. — Поэтому мне так чертовски везет в карты.

Мередит кивнула, но в душе ее оставались горечь и опасения. Когда глаза Квинна улыбнутся, когда они будут смеяться, тогда она почувствует себя спокойной. Совсем спокойной. А пока…

— Ты не ответила на мой вопрос. Поедешь со мной в Сан-Франциско?

— А почему именно в Сан-Франциско?

Квинн нахмурился.

— В Канаде опасно. Если о нас что-нибудь станет известно, Калифорния достаточно далеко, и сомневаюсь, что нас там будут искать. Большинство жителей Калифорнии ненавидят рабство, и я не слышал, чтобы когда-нибудь их суд выдал раба или человека, помогавшего ему бежать. Это новый штат, Мередит, новый, молодой, полный сил, — его лицо оживилось, как бы потеснив мрачность.

— Там мы можем встретиться с Лизой.

— Угу, — пробормотал он, не желая делиться дурными предчувствиями. Мередит не видела Лизу почти пятнадцать лет. Может быть, ее сестра сейчас счастлива и совсем не захочет уезжать. Или, может быть, ее сестра ненавидит Мередит за то, что тогда случилось. Но Квинн не стал ничего говорить.

Глаза Мередит блестели.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Квинн попытался отмахнуться от сомнений.

— Сделаем вот как. Если с Лизой все пройдет удачно, то мы отвезем ее в Канаду, а затем заедем в Виксбург к твоему брату. Пастор обвенчает нас. Думаю, что не позднее, чем через несколько месяцев, мне удастся привести свои дела в порядок и подыскать человека на мое место. Возможно, Джамисон займется этим, — Квинн убрал руку с плеча Мередит. — Пока мы не уехали в Калифорнию, надо позаботиться о том, чтобы нас не видели вместе.

Мередит усмехнулась.

— Кажется, пора ехать к твоему брату за деньгами.

— На “Лаки Леди”, — согласился Квинн.

— Тогда тебе придется продолжать очаровывать тетушку Опал.

Квинн застонал.

— А тебе — водить за нос моего брата. Мередит поцеловала один из пальцев Квинна.

— Ты так говоришь, словно тебе нравится, что я вожу его за нос.

— Ему нужна какая-нибудь встряска в жизни. Боюсь, он не согласится с тобой, — сказала она грустно. — Я скорее камень на его шее. Я чувствую себя виноватой, когда ухожу из кабинета. Особенно после того, как приношу ему очередной подарок, — Мередит ожидала, что Квинн спросит почему. Ей хотелось поделиться с ним этой своей шалостью. Она услышала, как он засмеялся тем же глубоким грудным смехом, который так ей нравился

— Я видел один из твоих подарков.

Мередит резко обернулась к нему, в ее глазах сияли проказливые огоньки.

— Но ты ничего ему не сказал?

— Хотел, но забыл, — поддразнил он ее. — Как раз после того, как мы столкнулись у банка, я зашел к Бретту. Твоя картина еще лежала у него на столе, — Квинн гладил ее волосы, пропуская пальцы сквозь длинные пряди.

— Ах эта, — сказала она, игриво складывая губки бантиком. — Она тебе не понравилась?

— Я был слегка… заинтригован. Особенно подписью. Мередит села, внезапно насторожившись.

— Что ты хочешь сказать?

— Конечно, имя другое, но подпись несколько… похожа на “М. Сабр”.

— Боже, — прошептала Мередит.

Квинн провел пальцем вокруг ее губ, обводя их рисунок.

— Не волнуйся, — сказал он, — вряд ли кто-нибудь еще увидит работы М. Ситон и М. Сабр одновременно… и даже если кто-нибудь увидит, немногие заметят сходство. Да и я не сразу догадался связать их. — Он одобрительно рассмеялся. — Ты можешь рисовать просто ужасно, если хорошо постараешься.

Продолжая раздумывать над тем, что Квинн сказал раньше, Мередит не обратила внимания на его весьма спокойный комплимент.

— Ты интересовался художником М. Ситон? — спросила она с сомнением.

— С самого начала, — подтвердил он. — Было в ней что-то такое…

— Раздражающее?

— Чарующее, — поправил он. — Хотя мне пришлось потратить черт сколько времени, чтобы выяснить почему.

— Надеюсь, — сказала Мередит. — Мне не хотелось бы думать, что все мои усилия были напрасны. Чтобы так уложить волосы, нужно потратить несколько часов.

— Я помню, — медленно сказал Квинн, — что когда я после игры в покер вышел на палубу “Лаки Леди”, то увидел женщину, ее волосы сияли в свете восходящего солнца. Я подумал тогда, что не видел ничего более прекрасного, чем та фигура с развевающимися на ветру волосами, обрамленная радугой.

Мередит покраснела.

— Я думала, что все спят.

— Я никак не мог догадаться, кто это был. Ее лица не было видно, я видел только волосы, и мне показалось, что они отливают золотом. Я стал перебирать в уме всех пассажиров, и понял, что это могла быть только…

— Я? — весело спросила Мередит. Ее рассмешило его замешательство.

Квинн немного помолчал.

— Как ты пришла в Подпольную железную дорогу?

— Постепенно. Моему отцу… не нравилось, когда я приезжала домой на каникулы, и тогда я стала ездить с Салли в Цинциннати. Мерриуэзеры были аболиционистами, и я читала рассказы рабов, которым удалось бежать от своих хозяев. А потом, как-то на Рождество, потребовалась помощь группе беглецов, и я впервые в жизни почувствовала, что кому-то нужна. Там была мать, у которой по дороге умер ребенок. Сколько горя было в ее лице, когда она прижимала к себе ребенка, горя и торжества. “Она мертвая, — сказала тогда мне эта женщина, — но свободная”. До той минуты я, наверное, и не осознавала до конца, до чего же трагично рабство Мередит помолчала, затем медленно продолжила:

— Я помню, что чувствовала, когда увезли Лизу, — потерю. И вдруг я поняла, что горюю о свей потере. Я не могла осознать ее потерю. И тогда, в то Рождество, я стала кое-что понимать. Я знаю, что никогда не смогу понять, как это — совсем не иметь свободы. — Мередит заглянула в потемневшие глаза Квинна. Он-то знал, что это такое. А сейчас, любя его, и Мередит прочувствовала эту муку. — Я знаю, что даже представить не могу этот ужас — когда тебя продают и покупают, когда используют и выбрасывают, не задумываясь. Но увидев боль этой женщины и ее веру в то, что ее ребенку лучше умереть, чем жить рабом, я поняла, что больше не смогу просто стоять в стороне и смотреть.

Мередит внимательно смотрела на Квинна: как она хотела, чтобы он ее понял!

— Я мало что могу сделать. Просто сказать несколько слов, дающих надежду, дать немного денег, карту, имя. Это немного, с твоими усилиями не сравнить.

— Ах, Мередит, — ответил Квинн, — и это очень много. Каждый побег — это победа, каждый удачный беглец, который может рассказать о себе другим, — очередной шаг к отмене рабства. Но мне не нравится, что ты подвергаешься такой опасности.

Мередит продолжала пристально смотреть на Квинна.

— Для меня опасность невелика. А вот для тебя — ты же их перевозишь. — У нее пересохло во рту, когда она представила, что может с ним случиться, что случилось с другими. Она слышала, что многие попали в тюрьму, а некоторые там умерли. А Кэм? Мередит не хотелось и думать об этом. За прошедшие дни она узнала, как много значит Кэм для Квинна.

— Я очень осторожен, любовь моя, — сказал Квинн.