Вот так-то! Здесь все, что связывает его с прошлым, здесь — надежда на будущее. Окажет услугу генералу Вейкфилду, вернется и заберет с собой. И волка тоже.

Остатки провианта, кое-какую одежду, старые одеяла и шкуры Маккензи оставил на своих местах. Не многим известно об этом жилище. Если наведаются индейцы из племени ютов, кое-кто из знакомых горцев — пусть пользуются.

Огонь уже догорел. Маккензи подождал, пока тлеющие угольки не рассыпались пеплом. Теперь можно и в путь! Пожара в лесу не случится.

Вскочив на своего низкорослого коня, Маккензи что-то сказал волку, тронул поводья, пересек поляну и, не оглянувшись, исчез в лесной чаще. Тишину сумерек нарушал лишь приглушенный топот копыт и протяжный волчий вой.

Накатило щемящее чувство одиночества. Дав шенкеля коню, Маккензи послал его вперед.

Бостон, штат Массачусетс Август, 1865 год

Сво-бо-да… Надсадный гудок паровоза как бы призывал Эйприл Мэннинг осознать происходящее. Ос-во-бож-де-ни-е! — просигналил гудок еще раз.

Господи, наконец-то избавление! Прощайте, скорбь, печаль и уныние! Эйприл вздохнула полной грудью. Неужели она снова будет радоваться жизни? Да, да… Не придется больше ходить в трауре. Только яркие платья! Будут и улыбки, и журчание аквамариновых речушек по изумрудной зелени лужаек под золотыми лучами солнышка. Ах, не это главное! Грустный сынишка станет, как все мальчишки, озорным и счастливым.

Застучали колеса… Сообразив, что состав тронулся, Эйприл взглянула на сына. Дэйвон, солнышко! Нет, теперь он — Дэйви. Только Дэйви.

В доме мужа мальчика иначе как Дэйвон не называли, хотя Эйприл считала, что это имя больше подходит взрослому, а не ребенку. Она во всем подчинялась мужниной родне, никогда не перечила. Но сейчас не желает на них смотреть! Эйприл вздохнула. Пришли проводить. Стоят у поезда. Хмурые и неулыбчивые. Осуждают, видите ли… Не прощают ей свободолюбия, стремления к счастью и радости.

Эйприл поежилась. Миссис Мэннинг, ее свекровь, золовки Эмили, Дороти и Маргарет — все четыре года в черном, вечно поджатые губы, недовольные лица. Будто она виной тому, что случилось.

Ах-ах-ах! — рявкнул гудок. Поезд набирал ход. Эйприл протянула руку к Дэйви. Потрепала его по щечке. Сынишка сидел напротив, безучастный и тихий.

В доме, где поселились безысходность и тоска, ребенок был лишен детства. Ему не разрешалось ни играть, ни смеяться. Любая ребячья шалость заканчивалась наказанием. Эйприл давно хотела уехать, но Дэвид, ее муж, воевал, и она считала, что обязана ждать его возвращения именно там, где он ее оставил.

Привез в дом к своей матери, а потом как в воду канул. Четыре года ни слуху ни духу. Долгие дни мучительного ожидания каких-либо вестей о нем. И лишь спустя два месяца после окончания войны между Севером и Югом они узнали, что произошло, — от сержанта, который почти всю войну пробыл в тюрьме в Андерсон вилле. Чудом было уже одно то, что сослуживец мужа остался жив после четырехгодичного плена у южан. Едва только затянулись раны, он сразу же разыскал семью капитана Дэвида Мэннинга и поведал о последних часах его жизни.

Наткнувшись на засаду, подстроенную конфедератами, сержант и капитан оказались единственными, кто уцелел. Правда, в бою Дэвид Мэннинг был смертельно ранен. Сержант не бросил его. Успел похоронить до того, как самого взяли в плен. Он даже сообщил о смерти капитана Мэннинга руководству конфедератов, однако известие не дошло до северян.

Самое мучительное — это неизвестность. Только сейчас Эйприл осознала, что страдания, продолжавшиеся целых четыре года, закончились.

— Перебирайся ко мне, сыночек, — сказала она Дэйви.

Он так и поступил, позволив матери обнять его. Дэйви было всего пять лет. Маленький, а такой разумный, подумала Эйприл, и ее глаза наполнились слезами. Дедушка рад. Доблестный генерал Вейкфилд, сильный и гордый, все равно подчинится милому внучонку. По-другому быть не может — отец и воюет, и любит с одинаковой силой. От этих мыслей на душе у Эйприл потеплело.

Генерал не одобрял брак дочери, хотя Дэвид Мэннинг считался одним из лучших молодых офицеров у него в гарнизоне. Он был убежден, что юная пара поступает поспешно, решив пожениться спустя месяц после знакомства, тем более что на горизонте уже сгустились тучи войны. Аира Вейкфилд понимал, что не сегодня-завтра капитан Мэннинг окажется в центре боевых действий.

Эйприл, всегда отличавшаяся упрямством, оставалась непреклонной. Гарнизон отца располагался на границе Аризоны и Нью-Мексико. Там они поженились, а затем перебрались в Чарлстон. Дэвид стал служить в форте Самтер. Молодые провели вместе всего полтора года. Это было счастливое время, особенно когда родился Дэйви. А потом южане повели себя агрессивно, и Дэвид счел благоразумным отправить жену с сыном к своим родным в Бостон. Больше она его не видела.

Эйприл старалась приноровиться к укладу жизни в доме свекрови, где царила совершенно невыносимая атмосфера. Миссис Мэннинг все еще скорбела по своему мужу, скончавшемуся десять лет назад. Золовки Эмили и Дороти — обеим было под тридцать, и красотой они не отличались — постоянно пребывали в несносном расположении духа, поскольку обеим грозила участь старых дев. Маргарет была замужем за офицером, но он погиб в начале военных действий, и вдова, убитая горем, поселилась в доме Мэннингов.

Все они не чаяли души в Дэвиде, а к Эйприл относились недоброжелательно. Ее жизнерадостность и веселый нрав приводили их в ужас. Когда она шутила, они хмурились. Эйприл начала опасаться, что может стать такой же унылой. Получив известие о гибели Дэвида, она все еще старалась им угодить.

Эйприл ухаживала в лазарете за ранеными, а миссис Мэннинг и золовки осуждали ее. Проявлять милосердие к конфедератам? Это уж слишком. Никто, по их мнению, из южан и пальцем не пошевелил бы, чтобы спасти Дэвида.

Эйприл не хватало мужа — заботливого, веселого, любящего. Совсем не такого, как его родня.

Поезд шел на запад. Бостон остался далеко позади. Оживленная, с надеждой на лучшее будущее, Эйприл поглядывала на ухоженные поля. Дэйви спал, прижавшись к ней. Переведя взгляд на сынишку, она наклонилась и чмокнула его в макушку. Теперь он узнает, что такое настоящее детство.

Радость и надежды ослабевали по мере того, как поезд удалялся от Атлантического побережья. Досаждала томительная жара августа, а копоть и пыль не давали возможности открыть окна. В вагоне она оказалась единственной женщиной, а Дэйви — единственным ребенком. Удивительно, размышляла Эйприл, война закончилась, но мужчины до сих пор в форме. Неужели она не напоминает им о пережитых трагических событиях?

А между тем послевоенная суматоха все еще продолжалась. Одни, демобилизовавшись, возвращались домой, другие были заняты поисками пристанища. Каждый куда-то спешил. Многие испытывали чувство неудовлетворенности и даже озлобленности. Четыре года ожесточенных боев не прошли бесследно. Да и работу найти было непросто. В этих условиях Запад притягивал, как никогда прежде.

Среди пассажиров выделялись двое мужчин. На них были штаны, какие носили конфедераты. Скорее всего, возвращаются из плена, решила Эйприл. Они не отвечали на колкости и насмешки окружающих. Удивляясь их выдержке, она внимательно наблюдала за ними и не могла не заметить, что один из них небезразличен к обидам. Странно — освободились месяц назад, а едут только теперь. И почему в одежде, доставляющей им столько неприятностей?

После особенно ожесточенной порции насмешек, нацеленной, по мнению Эйприл, на то, чтобы втянуть южан в драку, из которой они едва ли могли выйти победителями, она велела Дэйви оставаться на месте, а сама пошла в конец вагона, где вокруг незадачливых конфедератов сгрудились янки-северяне. Увидев ее, злобствующая группа мужчин расступилась.

Не обращая внимания на их недобрые взгляды, Эйприл остановилась напротив южан. Она сразу увидела крепко сжатые кулаки одного и безучастное выражение на лице другого.