В январе 1980 года, через месяц после вторжения, Политбюро направило в Кабул шефа КГБ Ю.В. Андропова для бесед с новыми афганскими руководителями. По возвращении в Москву, 7 февраля, высокий посланец доложил партийной коллегии. В целом Андропов считал устранение Амина правильным, после чего «положение в стране улучшилось». Поддержавший все положения Андропова Устинов легковесно заявил, что наш «ограниченный контингент до окончательной стабилизации в Афганистане пробудет год, а то и полтора…». Брежнев, подводя итоги обсуждения, предложил «увеличить численность войск в Афганистане…». Хотя еще в начале января первоначальную численность войск уже увеличили на 50 тысяч человек».

Мы привели только два свидетельства в связи с вводом наших войск в Афганистан, их сохранилось еще немало, но все единодушны в одном: во-первых, Брежнев никак уж не был вдохновителем той несчастной кампании, а во-вторых, и это главное, он уже плохо руководил событиями, следуя подсказкам приближенных и советников.

И тут самое время вспомнить о советниках. Где были тогда все эти сверхвлиятельные шептуны в брежневское ухо, эти иноземцевы — агентовы, как мы их тогда именовали? Вот, например, тайный сверхлиберал и еще более тайный антикоммунист Волкогонов помалкивал, даже несчастным феллахам вдалбливал что-то про «братскую помощь». Но он хоть печатно признался в этом, а все иные? Не подали ведь в отставку Арбатов, Бовин, Загладин, Шахназаров и все прочие, хотя потом дружно осуждали то самое «вторжение». А тогда? Нет, держались за теплые и влиятельные места, возражений не высказали, а может быть (это, конечно, предположение), даже злорадствовали… Уж пусть быстрее рухнет этот социализм, запрещающий «свободный рынок». Быстрый антикоммунистический вираж Волкогонова это подтверждает.

При оставшихся днях жизни Брежнева положение в Афганистане в принципе не изменилось. Шли там вялые военные действия, потери наших войск были невелики. Очевидно, Леонид Ильич махнул на это дело рукой, возложив ответственность на Устинова и Андропова, а главное — по русской привычке надеясь на всемогущий авось…

Тут в Кремль постучалась новая беда: резко обострилось политическое положение в Польше. На этот раз речь шла не о фрондирующей молодой интеллигенции, руководимой местными сионистами (по примеру своих чешских собратьев), как то было в 1968 году, нет, выступил с дружными забастовками рабочий класс.

Одряхление кремлевского руководства немало способствовало всяческим политическим брожениям в социалистическом лагере Европы. Местные просоветские руководители, тоже уже лица преклонного возраста, чувствовали некоторую неуверенность, прекрасно зная о состоянии больного Брежнева и не имея никакой уверенности, кто будет его наследником. Они все помнили, что начал творить Хрущев, придя к власти в Советском Союзе после кончины Сталина.

В Польше антисоветские и традиционные антирусские настроения были особенно велики в части пробуржуазно настроенного польского общества. На Западе польские эмигрантские центры были чрезвычайно сильны и действенны, их пропагандистское влияние на социалистическую Польшу было несравнимо с аналогичным же в любой иной европейской стране. К тому же польское руководство тогда вело крайне неудачную социально-экономическую политику, приведшую к перебоям с продовольствием и сильному повышению цен.

В августе 1980 года политический кризис в Польше приобрел открытый и массовый характер, вспыхнули забастовки, центром которых стали крупные балтийские судоверфи. Внезапно возник псевдопрофсоюз «Солидарность», явно руководимый из-за рубежа. Католическая церковь, ведомая националистами и опираясь на антисоветский (антирусский) Ватикан, еще более накаляла обстановку в стране.

В Польше в любой миг мог случиться антисоциалистический переворот, более резкий и острый, чем то могло быть в Чехословакии двенадцать лет назад. В Кремле открыто стали обсуждать вопрос о возможном введении войск в Польшу, ибо переворот там вызвал бы цепную реакцию во всей Восточной Европе.

28 августа 1980 года Андропов, Громыко, Суслов, Устинов и Черненко подали Брежневу записку всего на одной странице. Вот ее краткое изложение: «Обстановка в ПНР продолжает оставаться напряженной. Забастовочное движение приобретает общегосударственный масштаб». Далее в документе испрашивалось разрешение «на случай оказания военной помощи ПНР» привести с 18.00 29 августа в полную боевую готовность три танковые дивизии (ПрибВО-1, БВО-2) и одну мотострелковую дивизию (ПрикВО). Предусматривалось в общей сложности призвать из запаса 100 тысяч военнообязанных и 15 тысяч машин из народного хозяйства.

«При дальнейшем обострении обстановки в Польше, — говорилось ниже в записке, — потребуется доукомплектовать также дивизии постоянной готовности Прибалтийского, Белорусского, Прикарпатского военных округов до штатов военного времени, а при выступлении на стороне контрреволюционных сил основных сил Войска Польского увеличить группировку наших войск еще на пять-семь дивизий…»

Легко себе представить, какая кровавая каша могла бы завариться на западных границах Союза! Поляки — народ лихой и свободолюбивый, это не чехи, вечно кому-то подчинявшиеся. И это еще вдобавок к тому, что на наших южных рубежах уже шла затяжная война.

Стареющий Генсек и тут нашел в себе осторожную мудрость и рискованный шаг своих соратников не поддержал. Говорят, что по прочтении названной бумаги Брежнев долго думал, а потом сказал:

— Повременим пока…

Что ж, на этот раз «повременили» успешно. В Польше нашелся сильный политический руководитель, генерал Ярузельский, который сделал с мятежом то, что не сумели сделать в Москве и Ленинграде жалкие убожества из ГКЧП: вожаков мятежа забрали и изолировали, народу дали некоторые облегчения и еще больше пообещали. Социализм в Восточной Европе был продлен еще на одно десятилетие.

Личная заслуга в этом Леонида Ильича чрезвычайно высока.

О последних годах и днях жизни главы Советского государства Леонида Ильича Брежнева вспоминать, а тем паче писать трудно и тяжело всякому российскому гражданину, любящему свою Родину. И напротив, охотно глумятся над ним наемные журналюги и пошлые эстрадники: «бровеносец в потемках», «сосиски ср…е» (вместо «социалистические страны»), всякое прочее в том же духе. Да, были и густые характерные брови, и очевидные, весьма неприятные недостатки речи. Но это не забава, а трагедия. Для него самого и страны.

…В Вене состоялось подписание поистине исторического договора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2). Подписывали Брежнев и президент США Д. Картер. Громыко вспоминал о том:

«…18 июня 1979 года. Дворец Хофбург. Обстановка торжественная. Залы блестят. Они не раз становились свидетелями важных встреч, результаты которых накладывали определенный отпечаток на европейскую историю.

Приближается момент подписания договора. Юристы уже не раз проверили точки и запятые в документе. Упаси боже, чтобы какой-либо неположенный прыжок одной или другой из них исказил смысл важного документа. Ведь его ожидает весь мир.

Церемония происходит в Редутном зале дворца. Оба руководителя делегаций берут ручки, присаживаются поудобнее и ставят свои подписи.

Не успели они еще привстать, как я задаю министру обороны СССР Дмитрию Федоровичу Устинову — мы стоим чуть сбоку — вопрос:

— Как думаешь, расцелуются или нет?

— Нет, — слышу в ответ, — незачем целоваться.

— Не уверен, — ответил я. — Хотя согласен, необязательно прибегать к этому жесту.

Но нас обоих в общем приятно удивила инициатива, которую проявил Картер. Договор скрепился поцелуем — в зале раздались аплодисменты».

Как видно, даже близкие соратники Брежнева, по-доброму к нему относившиеся, посмеивались над его любовью к поцелуям в любых подходящих (и не очень подходящих) случаях. Но бывало и похуже.

Подписанию договора об ОСВ-2 предшествовали переговоры Брежнева и Картера один на один. Переводчик В. Суходрев приводит подробности: