—   И что он ответил?

—   Он сказал, бывает кое-что и побольнее. Он вообще как будто уклонялся от точных ответов на вопросы, предпочитал такую, знаете ли, многозначительную отвлеченность...

—   А откуда взялись эти татуировки, — спросил Турецкий, — и когда он их заимел?

—    Тоже что-то не слишком вразумительное... Об одной он сказал, что такие «картинки» колют мальчишки-курсанты в офицерских училищах.

—   А другая?

—  О другой помню хуже, что-то вроде того, что это знак памяти о войне, об офицерской дружбе, о вечном братстве однополчан.

—   Это точно? Он говорил о войне?

—  За это могу поручиться. А что это значит? — спросила она.

—    Это значит, — очень внимательно посмотрел ей в глаза Турецкий, — это значит, что в его жизни, кем бы он ни был и кем бы ни оказался, по всей видимости, была война. Вот вам бумага, садитесь и рисуйте. Сосредоточьтесь, чтобы ни один штрих не упустить. Там были какие-то буквы, слова?

—  Ну конечно, — сказала она.

—   Приступайте, Наташа! Сейчас от этого зависит чрезвычайно многое, если не все.

...Примерно через полчаса Турецкий увидел два рисунка. На одном — дубовую ветвь, три стрелы, гвардейскую ленту, а в центре этой маленькой композиции — силуэт парашюта, несущего два перекрещенных автомата и надпись: ВВУД-79. А на втором рисунке — черный круг солнца над тремя горными вершинами, барс в прыжке и несколько цифр.

—  Вот именно эти цифры? — спросил Турецкий.

—  Нет, на второй цифры взяты произвольно. Не помню.

—   Ну, хорошо, — сказал он. — Пока вы рисовали, я заполнил анкетную часть протокола вашего допроса как свидетеля. К нему прилагаются ваши собственноручные показания. Напишите в конце «Написано собственноручно» и распишитесь на каждой страничке.

Она сделала то, о чем просил Турецкий.

Ему хотелось многое сказать ей, но... Что называется, язык не повернулся. Турецкий только улыбнулся, благодарно сжал ей руку и позвал Данилова:

—  Вот что, Миша, проводи Наталью Сергеевну.

Но Наташа воспротивилась.

—  Отлично доберусь сама. Еще не так поздно.

—   Ну, хорошо, — сказал Турецкий. — Будь по-вашему. Только одна просьба — о дислокации моей лежки...

—   Я понимаю, — ответила она.

—   Если будут какие-то новости, — сказал Турецкий, — звоните вот по этому телефону. Это начальник областного угрозыска. Номер запомните, не записывайте нигде. Его фамилия Коренев, как актер, помните, человек-амфибия? Просто скажете: я такая-то, информация для Борисовича. Он поймет.

Проводив Санину, Данилов вернулся и тяжело, с глубоким облегченным вздохом плюхнулся в кресло.

—  Ну что, коллега, — усмехнулся Турецкий, — сидишь ты сейчас и думаешь:

Приморили, суки, приморили,

Отобрали волюшку мою...

—  Ага, — кивнул Миша, — и продолжил куплет:

Золотые кудри поседели,

Знать, у края пропасти стою...

—   Ну, положим, до края тебе еще далеко, — хмыкнул Турецкий. — Ложись вон там на диване, а завтра чуть свет — в гостиницу, хватай свои шмотки — и на аэродром. В той комнате — ксерокс. Сними пару копий с этих картинок — это наколки Клемешева. Прилетишь в Москву — первым делом в спецотдел МВД, в главк угро министерства, в Минобороны. Возьмешь альбомы татуировок, выяснишь категорию лиц, кому такие шедевры могли бы принадлежать. Картинки, как видишь, явно не блатные. Скорее всего, армейские. Как только что-нибудь разведаешь, сообщишь мне.

—  А дальше? — спросил Данилов.

—  А дальше берешь фотографии вот этого гражданина и находишь тех, кто отмечен таким же тавром или похожим.

—  Это могут быть сотни, а то и тысячи людей, — без особого оптимизма заметил Данилов.

—   Не думаю, что тысячи, — покачал головой Турецкий. — Когда дойдешь до конкретных людей, круг сузится. И вот что, Миша, кому попало это личико не показывай. Подходи с отбором. Мы не знаем, какие там могут быть связи, какие долги, какие отношения... так что работа тебе предстоит — не дай бог. Лично я бы испугался. Но ты моложе и смелей меня, так что тебе и карточки в руки.

С этими словами Турецкий протянул ему несколько фотографий, обработанных в компьютерном центре экспертно-криминального отдела областного УВД. Один и тот же человек с кудрявыми волосами, наголо обритый, в темных очках, с усами, с бородкой, в офицерской фуражке, в широкополой шляпе армейского образца, в военной форме и в штатском.

Данилов поднял на Турецкого посерьезневшие глаза.

На всех снимках был изображен Геннадий Петрович Клемешев.

60

Пять дней крутился Миша Данилов по всей Москве и области, мотался в один городок, другой, наводил справки. Все оказалось проще, и наводка Турецкого сработала с точностью надежного отлаженного механизма. Судя по каталогу разбитых на группы и подгруппы, тщательно классифицированных изображений, что оставляют люди по собственной воле до конца своих дней на самых разных и неожиданных местах своего тела, он без труда нашел татуировки, почти неотличимые от тех образцов, которые дал ему Турецкий.

Правда, Наташа немножко ошиблась и переставила буквы, но одна из татуировок наверняка была сделана на первом или втором курсе одного из известных военных воздушно-десантных училищ в семьдесят девятом году. Со второй оказалось и того проще: такие оставляли на левой руке чуть пониже плеча офицеры-десантники одного из элитных подразделений, действовавших в Афганистане, — ударно-диверсионного штурмового отряда «Белый барс».

В особо секретном архиве Министерства обороны, где в основном хранились самые мрачные тайны афганской войны и куда Данилов пробился только благодаря ходатайству, подписанному лично Генеральным прокурором, Миша выяснил, что всего за девять лет афганской войны численный состав отряда, который менялся из года в год — формировался, расформировывался, создавался вновь, — составил триста семьдесят семь человек, из которых погибли, «выполняя интернациональный долг» ни много ни мало сто тридцать восемь. Многие также пропали без вести, выполняя задание командования. И среди них оказался... — у Данилова даже руки затряслись, как у заядлого рыболова, вдруг ощутившего на крючке небывалую рыбину. Это была удача, на какую даже и рассчитывать не приходилось, но нет, ошибки не было: среди сгинувших на той войне был и Геннадий Петрович Клемешев, уроженец Степногорской области, поселка городского типа Орловка. Об этом и было послано извещение его родственникам за подписью капитана Юрасова, заместителя командира отдельного отряда.

Вот к нему-то, видимо, и надо было обратиться в первую очередь. Именно он и должен был помочь. Но, дойдя до конца списка, построенного по алфавиту, Данилов нашел и эту фамилию в числе погибших на той дикой, нелепой войне. Но было много живых, и многие, как оказалось, были москвичами и жителями подмосковных городов и поселков. Он выписал имена и адреса тех, кто, по всем данным, должен был входить в состав отряда в то же самое время, когда там были и Клемешев, и Юрасов.

Этот список оказался и вовсе коротким, всего девять человек. Остальные жили кто в Омске, кто в Липецке, а кто и в других странах СНГ — в Белоруссии, на Украине, в Грузии, Чечне...

На следующий день, рано утром, Данилов приехал в подмосковный Жуковский и нашел дом, задрипанную пятиэтажку. День был праздничный, Первое мая, он надеялся застать хозяина дома и не ошибся. Бывший капитан спецназа Юрий Спиридонов долго, с подчеркнуто брезгливым недоверием изучал документы гостя. Чувствовалось, что накануне он крепко принял на грудь и испытывал утреннее томление, понятное миллионам сограждан. Однако в рассудке был крепок и тверд. И когда, в конце концов, Данилов выложил перед ним фотографии бывшего степногорского мэра вместе с фотографиями каких-то случайных людей и попросил ответить на один лишь вопрос, знает ли он кого-нибудь на этих снимках, знакомо ли ему чье-то лицо, Спиридонов уверенно взял в руки одну из фотографий Клемешева.