Не менее ужасно прошел и следующий день. Тело, так и не отдохнувшее, выжимало из себя последние силы. Вперед и вперед. Прочь из проклятого леса! Страха уже нет. Только жуткая усталость и звериное желание бежать хоть куда, лишь бы выбраться из леса, обуздываемое огромным усилием воли. Напор тварей, если и ослабел, то лишь чуть-чуть. Как мы пережили эти дни и ночи, проведенные здесь? В прошлый раз, когда мы прошли через этот лес, все было намного проще. Возможно, потому, что тогда наш отряд был втрое больше, чем сейчас. Три сотни, сменяясь, действуют гораздо эффективнее, чем сотня. И времени на отдых у каждого тогда было больше. Было страшно, жутко… Но было легче.
И еще день, и еще ночь, и снова день… Мы потеряли троих, не выдержавших напряжения. Что с ними сделали окружающие нас мертвяки, я не знаю, но их крики еще долго будут звучать у меня в ушах. Когда спереди шепотом передали, что уже виден просвет в деревьях, означающий конец этой пытки, у меня вырвался вздох облегчения. Он взвился в воздух в хоре таких же вздохов, словно огнем пробежавших по колонне вслед за новостью. Только что мы еле двигались, с трудом переставляя ноги, и вдруг я замечаю, что колонна резко набирает ход. Мы почти бежим. Настолько, насколько способен бежать человек, проведший дни и ночи практически без отдыха, в атмосфере постоянного страха, исходившего здесь, казалось, от каждой веточки мертвых деревьев вокруг и от каждой песчинки мертвой земли под ногами, постоянно следящий за тем, что происходит по сторонам и отбивающийся от жутких существ. Вот и я разглядел впереди пятнышко света — веселое яркое пятнышко на фоне вечных сумерек. Молин бежит рядом со мной, попутно отмахиваясь от все лезущих мертвяков. Уже давно — кажется, вечность — я не слышал его шуток. Не отстает и Баин, с хрипом вгоняя воздух в грудь, и возвращая его обратно. Нарив бежит чуть впереди. Судя по ее виду, воительница бежит лишь потому, что бегут все вокруг. Чтобы не отстать от остальных. Не раз за последние дни у меня мелькала мысль, что эта женщина способна пройти сквозь проклятый лес в одиночку, походя расправившись со всеми здешними тварями. Я не слышал от нее ни одной жалобы, хотя вокруг не переставали сетовать на судьбу крепкие, повидавшие всякое мужчины. Признаюсь, я и сам не раз проклинал все вокруг, проклинал себя, ввязавшегося во все это дерьмо, Молина, благодаря которому мы попали в роту Седого… Прочь все мысли! Лишь бы добежать до все растущего впереди просвета!
У самой опушки строй рассыпался. Один за другим, мы стрелами вылетали из стены деревьев, спотыкаясь, падая, но вновь поднимаясь и продолжая бежать, хотя страх резко исчез, едва нас коснулись солнечные лучи. Подальше отсюда! Я нагнулся, чтобы помочь подняться упавшему Молину. Оглянувшись назад, я содрогнулся. Ведь нам снова придется пережить все это! Обратный путь… нет! Я не хочу об этом даже думать! Подальше отсюда!
Только когда лес остался в пяти сотнях шагов за нашими спинами, сквозь гул крови в ушах, я расслышал хриплый, исполненный усталости окрик Ламила:
— Стой! — он даже не присовокупил никакого ругательства, что уже само по себе показывало, насколько десятник измотан. — Стой!
Кое-кто, услышав команду, упал на землю, едва замедлив шаг. Кто-то промчался еще несколько шагов, прежде чем заметил, что бежит в одиночестве. Весь наш отряд, тяжело дыша, развалился на мягкой траве луга. Я смотрю в неестественно, волшебно голубое небо, на котором сияет расплавленным золотом солнце, и вбирая в легкие необычайно вкусный, свежий воздух.
— Как стадо. — пробормотала Нарив, садясь рядом.
Она неодобрительно глядела на наемников вокруг, без сил валяющихся на земле.
— Ребята просто устали. — из последних сил ответил я. Даже для собственных ушей, мой голос прозвучал, как писк новорожденного котенка. — Отдохнем чутка…
— Два часа на отдых. — раздался голос десятника.
Он не установил никаких караулов. Даже Ламил понимал, в каком состоянии сейчас люди. Десятник просто сплюнув, бросив еще один взгляд на лес позади, и повалился на землю рядом с остальными. Лишь Нарив осталась сидеть, то неодобрительно поглядывая на людей вокруг, то обозревая окрестности. Она что, из железа? На этой мысли я погрузился в блаженную темноту. Разум, поддерживавший столько времени тело вертикально лишь усилием воли, отключился, будто кто-то задул свечу.
— Подъем! — пинок в бок привел меня в чувство. — Развалились тут, как стадо овец на выгуле! — рядом вскрикнул Молин, которого тоже приголубил сапог десятника. — Встать, сукины дети!
Неужели два часа уже прошло? Чувствуя, будто мое тело за эти часы мгновенно прожило сотню лет, покряхтывая, я поднялся. С третьей попытки. Да и то, с помощью Нарив, заботливо потянувшей меня за плечо вверх. Более-менее утвердившись на ногах, я помог подняться друзьям. Некое подобие строя, кривого, до невозможности, в котором половина бойцов едва стоит на ногах, вызвала презрительный плевок Ламила и новую тираду, в которой десятник сравнивал нас с просто умопомрачительным количеством самых разнообразных, в большинстве своем — неприятных, существ.
— До гор, — десятник кивнул вперед, на туманные вершины, виднеющиеся вдали, — три стражи хода. — он посмотрел на солнце, едва приблизившееся к полудню. — Сейчас я буду распределять караулы. До темноты остаемся здесь. Путь продолжим, когда стемнеет.
— Чего по темноту ноги ломать? — недовольно спросил кто-то. Скорее всего, отозвавшийся был из баронских. Никто дургой, хорошо зная нрав десятника, не посмел бы спросить такое. Еще и столь недовольным тоном.
— А того, Колин, что мы на этом растреклятом лугу, как на ладони. — принялся объяснять Ламил ласковым-ласковым тоном, обычно предвещающим тому, кому адресовались его слова, какое-нибудь увлекательное времяпрепровождение, вроде закапывания сортиров, вышагивания во всем снаряжении целый день под солнцем, или полную ночь в карауле. — А те, эльфом да бараном деланные, гномы сидят в горах. И видят они, Колин, что б тебя, очень далеко. Если у тебя шлем проржавел, да ржавчина в мозги попала, то я тебе объясню, — ласковый тон Ламила начал переходить в крик, — что нас всего сотня, — он поправился, — меньше сотни… и на такой проклятой тарелке, как этот луг, да еще уставших, нас не составит труда окружить и поотрывать ваши тупые бошки даже грязным крестьянам с вилами. Так что, Колин, тащи свою задницу в растреклятый караул, пока я лично не оторвал ее тебе, да не погнал пинками! Или, клянусь всеми проклятыми эльфами этого долбанного мира, я лично оторву тебе голову, да заброшу в тот проклятый лес, из которого мы только что еле выползли! А вместо тебя назначу командовать какого-нибудь свинопаса, у которого вдосталь мозгов в черепушке, чтобы понять, что нам надо по темноте добраться незамеченными до проклятых гор и занять там оборону в каком-нибудь ущелье!
Впервые за долгое время я заметил на лице Нарив улыбку. Молин хихикнул — но тихонько, чтобы — не приведи Дарен! — этот смешок не долетел до ушей Ламила. Баин едва слышно присвистнул.
— Как он его! — шепнул Молин. — Аж заслушаешься…
— То-то ты заслушиваешься, когда он тебя так… — прошептал я в ответ.
— Заслушивается. — подтвердил Баин. — И даже специально нарывается на неприятности.
Глядя, как баронские нехотя расходятся вокруг лагеря, мы снова попадали на землю.
— Хорошо, хоть не нас погнали в караул. — Молин зевнул так, что хрустнула челюсть. — По-моему, я сейчас и десяти шагов не пройду. Ноги гудят-то как…
Баин просто отвернулся и тихонько засопел, провалившись в сон. Я же только покачал головой. Увидев, что никто не спешит поддержать разговор, Молин вздохнул и тоже улегся.
— Если бы я не видела вас в деле, — сказала вдруг Нарив, присаживаясь рядом, — то решила бы, что оказалась среди каких-нибудь новобранцев.
— А ваши легионы, — подумав, отозвался я, — как бы они прошли через тот лес?
Нарив задумалась.
— Да, тяжело там пришлось. — наконец кивнула она. — Наверно, ты прав.
