В исполненные безграничной веры, энтузиазма и энергии дни командования флотом С.О. Макарова “Баян” жил общим ожиданием решительного перелома в войне. Нельзя было и представить, чтобы достигнутые адмиралом разительные перемены в организации обороны и сплаванности эскадры, великолепная разработанная им “Инструкция для похода и боя” и тысячи мелочей подготовки флота к бою, решенные непосредственным его участием, могли оказаться безрезультатными.
Оказалось, однако, что чем больше было перемен на эскадре к лучшему, тем непригляднее обнажалось оставшееся неискоренимым наследие прошлого, покончить с которым адмирал в отведенное судьбой время справиться был не в силах.
Командиры кораблей, в большинстве по законам предательского ценза прибывшие на эскадру с началом войны, обнаруживали крайнее неудачное маневрирование. Подтверждались худшие опасения на этот счет, высказанные в письме лейтенанта СВ. Шереметева. Лейтенант М.М. Римский-Корсаков с “Пересвета” о последнем пятом по счету по прибытии С.О. Макарова в Порт-Артур, осуществленном им выходе флота в море (первый со дня японской атаки состоялся 27 февраля) записывал в дневнике: ”Кто-то не в ту сторону начал ворочать, причем мы чуть-чуть не протаранили “Полтаву”. Совершенно таким же образом, как таранили прошлый раз “Севастополь”, и “Полтава” едва проскочила у нас под носом. Раз или два “Победа” (наш задний мателот) наседал на нас очень близко. Адмирал, кажется, два раза поднимал нам сигнал, “особенное неудовольствие”, а публика говорит, что у нас небезопасно плавать, что потопят ни за грош, и теперь мы при всякой перемене (блюд — P.M.) в кают-компании бросаемся к иллюминаторам смотреть, кого мы собираемся таранить на этот раз”. Отдав таким образом дань спасительному флотскому юмору, М.М. Римский-Корсаков добавлял: “Все это далеко не забавно”.
“Баян” в данной обстановке оставался в выигрышном положении. В пути с отличавшимся весьма капризной управляемостью “Цесаревичем” Р.Н. Вирен успел в полной мере прочувствовать “норов” своего крейсера. К тому же, как флагманский корабль своего отряда, “Баян” был обычно головным, и приноравливаться к другим кораблям ему в строю не приходилось.
28 февраля “Баян” выполнил особо важное задание — конвоирование с пятью миноносцами заградителя “Амур”, который у маяка Ляотешань должен был поставить мины на позиции, избранной японским флотом при обстреле Порт-Артурской гавани. На время постановки банки из 20 мин (в 2–3 милях к SW от маяка) “Баян” ушел далеко в море, чтобы в случае встречи с кораблями противника успеть предупредить “Амур” и обеспечить его возвращение в Порт-Артур. Лишь с заходом солнца, так никого и не встретив, в зловеще молчавшем, словно насовсем вымершем море, “Баян” и миноносец вернулись в Порт-Артур. Много позднее узнали: на минах, поставленных “Амуром”, подорвался и затонул истребитель “Акацуки”.
Вскоре стали понятны и причины, по которым японцы 8 марта не показывались под Порт- Артуром. Адмирал Того был занят лихорадочной подготовкой широкого комплекса мер, которые должны были парализовать русский флот в его базе и обеспечить захват крепости силами готовившегося к высадке десантного корпуса. Следуя этой программе, он базу своего флота из-под Чемульпо переносил на острова Эллиот, который русское командование перед войной так и не удосужилось взять под контроль. Одна за другой готовились флотилии пароходов для закупоривания входа на рейд Порт-Артура посредством их затопления. Такая операция, не удавшаяся 11 февраля и 14 марта, была повторена 20 апреля с особым ожесточением и упорством.
Миноносцы оборудовались устройствами для постановки мин на рейде Порт-Артура. Для этой цели приспособили даже захваченный русский пароход “Манчжурия”.
Опасность насыщения рейда японскими минами С.О. Макаров почему-то оценить не успел. Это и привело в конечном счете к непоправимой для флота катастрофе 31 марта 1904 г. В считанные мгновения обратились тогда в прах все надежды и ожидания флота на успех в войне под командованием С.О. Макарова. Многое в событиях утра того рокового дня продолжает и сегодня вызывать недоумения и вопросы.
“Баян” оказался завязан в предпосылках к этой катастрофе и даже, как приходится предполагать, мог ее предотвратить. Командовавший вышедшим накануне в ночной разведочный поиск отрядом из восьми миноносцев капитан 2 ранга М.В. Бубнов (”Порт-Артур”, С-Пб, 1907, с. 71–87) писал, что, посылая его в экспедицию к островам Эллиот (где уже подозревалось наличие японской базы), С.О. Макаров вместо 12 миноносцев назначил только восемь, а для их встречи утром вместо более быстроходного пятитрубного “Аскольда” (надо было не позволить ошибиться в опознании своего корабля) решил послать “Баян”.В этом не было бы беды, если бы “Баяну” дали возможность своевременно выйти в море.
Все, казалось бы, было предусмотрено правильно. М.В. Бубнов вспоминал, что при выходе миноносцев в 20 ч их на паровом катере провожал Р.Н. Вирен, лично подтвердивший, что на утро выйдет к ним навстречу. Получилось, однако, так, что в то время отбившийся от всего отряда “Страшный” на виду Золотой горы и собравшихся на ней зрителей (такое часто было тогда в Порт-Артуре) уже вел отчаянный бой с окружившими его японскими миноносцами, а “Баян”, оставаясь на внешнем рейде, все почему-то медлил.
В книге наблюдавшего за боем художника Н. Кравченко (“На войну”, С-Пб, 1905, с. 78–82) говорилось: ”В синеватой молочной дымке, в верстах, так, вероятно, в восьми-десяти от берега, длинной цепью растянулось штук шесть миноносцев. Один из них, ближайший, сильно дымил и на полных парах шел к нашему сторожившему судну, славному “Баяну”, стоящему у входа в гавань, а другой, крайний, сильно парил и, видимо, уходил дальше в море. Почти с шестидесятисаженной высоты Золотой горы они все были ясно видны.
Поминутно то на том, то на другом вспыхивал бледный желтый огонек, показывался дымок, и потом, спустя некоторое время доносился сухой треск выстрела, оказалось, как подтвердил собравшимся капитан Д. Гурко, это был “Страшный”.
Между тем неприятельские миноносцы окружили его правильным полукругом и стали забрасывать снарядами. “Страшный” отвечал и все продолжал двигаться в море. Так продолжалось довольно долго… Но “Страшный” не тонул. Уже совсем обессиленный, не двигающийся, брошенный своим товарищем, ушедшим от него на рейд, он все еще был страшен врагам и своими редкими выстрелами не подпускал их к себе. В гавани началась жизнь. На мачтах стали подниматься сигналы, забегали и замутили воду паровые пароходики, помогающие большим броненосцам выходить из порта и “Баян” наконец снялся с якоря и пошел в море.
“Баян” выходит,- сказал кто-то. Действительно, между рядами бочек и бон, расположенных на рейде, медленно выходит красавец “Баян”. “Страшного” уже не было видно. Да и место его гибели не найти. Тем не менее “Баян” взял курс по тому направлению и, все более и более прибавляя ход, направлялся на юго-восток. В той стороне, куда ушли неприятельские миноносцы, на самом горизонте, показались дымки, и вскоре в бинокли можно было различить шесть судов.
Подойдя так верст на восемнадцать — двадцать к берегу, они выстроились в одну линию и остановились. “Баян” смело пошел на них и на ходу дал несколько выстрелов. Столбы воды, поднявшиеся перед крайним неприятельским судном, показали недолет. Неприятельские крейсера не отвечали. ”Баян шел все ближе и ближе к ним. Вдруг сверкнул огонек на одном, потом сейчас же на другом, там на третьем, и поочередно со всех японских судов загрохотали пушки.
Вокруг “Баяна” вспенилось море. Падая в воду, рвались японские снаряды, порой казалось, что некоторые попадают в цель, но он смело и уверенно идет вперед и в свою очередь отвечает частым огнем. Некоторые неприятельские снаряды разрываются, и сероватые и оранжевые дымки показывают место их падения. Вышедшие вслед за “Баяном” на рейд “Новик”, “Аскольд”, “Диана”, а затем и броненосец “Петропавловск” стали выстраиваться. Из бассейна медленно выползал “Пересвет”, дальше “Полтава”, “Победа”, “Севастополь”.
