Друзья подозвали знакомую официантку.
— Кто это? — спросил Федор.
— Новая заведующая музыкальной школой, — сообщила та, этакое нештатное городское справочное бюро. — Латышка из Риги.
Они немедленно пересели за столик женщин, и Екатерина познакомила их с девушкой.
— Том, — представился Вахов.
— Том? — девушка удивленно подняла на него свои холодноватые голубые глаза. — Том Сойер?
— Вот именно, — подтвердил он. — Том Сойер. Том Джонс, найденыш. Хижина дяди Тома. Выбирать не пришлось. Священная воля родителей.
Айна говорила с сильным латышским акцентом, смешно путала слова.
— У вас волосы изумительные, — со свойственной ему прямолинейностью восхищался Федя, твердо полагая, что девушке при знакомстве следует говорить только комплименты. Он даже осторожно потрогал их рукой и сообщил:
— Как каболки лаглиня[1].
— Я вчера голову выстирала, — смущенно объяснила, она. — Здесь очень мягкий вода.
— А затем повесили сушить во дворе? — спрашивал Том.
— Да, да, повесила сушить и стала гладить под утюг. — Айна засмеялась. — Я плохо говорю русский.
Как выяснилось, она была сиротой, воспитывалась у тетки в маленьком городке в Латгалии. А приехать во Флотск ее уговорила Екатерина, познакомившаяся с ней год назад где-то на юге в доме отдыха.
Айна Тому понравилась. За внешней сдержанностью, немногословностью, ему показалось, скрывается натура тонкая, поэтическая. Она любила стихи, понимала юмор, а о музыке говорила страстно, горячо.
На обратном пути они вчетвером ненадолго зашли в музыкальную школу, и Том довольно лихо сыграл на рояле двенадцатую рапсодию Листа, почти единственное, что он еще прилично помнил.
— Двойка? — спросил он у Айны, закрывая крышку рояля.
— Нет, не двойка, — медленно сказала она. — Вам нельзя забрасывать музыка. У вас есть способность.
Так получилось, что они довольно быстро подружились, стали часто встречаться. Друзья-холостяки завидовали ему, особенно Федя Святов. В выборе Айны он винил только свой сломанный во время соревнований по боксу нос.
— Таким форштевнем, — говорил он, трогая нос пальцами и грустно улыбаясь, — собственную мамашу и то перепугаешь.
Отношения у Тома с Айной сложились странные, необычные, порой просто непонятные. У Айны был пуританский свод правил поведения, которого она придерживалась с необычайной педантичностью. У нее нельзя было задерживаться дома позднее одиннадцати вечера, нельзя было ничего выпить, кроме рюмки сухого вина или кофе.
Ее сдержанность временами бесила его.
— Если ты монахиня и дала обет, то признайся сразу, — сердился Вахов, когда без пяти одиннадцать она протягивала ему фуражку. — Неужели ты действительно хочешь, чтобы я сейчас ушел? — спрашивал он, уже стоя у двери.
— Нужно уходить, — тихо отвечала она, и глаза ее были полузакрыты. — Так надо.
И все же в глубине души ему нравилась ее недоступность, и он чувствовал, что все больше привязывается к ней.
Но когда он лежал в госпитале и каждый день с нетерпением ждал ее прихода, а Айна появилась только на пятый день, он, увидев ее, не поздоровался и отвернулся к стене. Айна вдруг заплакала и сказала:
— Ты мне не муж. Люди скажут, чего это учительница Калныня каждый день бегает к Тому Сойеру.
— И плевать на них, — сказал он, поворачиваясь.
— Нет, — Айна покачала головой. — Думай как хочешь, я иначе не могу.
…Пробили две склянки на кораблях. По незабытой старпомовской привычке Вахов взглянул на часы. Было ровно восемнадцать часов. Через ворота гавани потянулись черные фигурки офицеров и матросов, идущих в увольнение.
А он все сидел в беседке, курил и вспоминал.
На какое-то мгновение ему почудилось, что он по-прежнему служит на флоте, что на голове у него не шляпа, а черная фуражка с золотыми листьями на козырьке и что сейчас прибежит рассыльный и вручит пакет экстренного вызова, где написано: «С получением сего предлагаю немедленно явиться на корабль».
И независимо от того, как встретятся они с Федей Святовым, он уже был рад, что приехал сюда и все вновь увидел собственными глазами. И корабли в гавани, и косо растущие изуродованные ветром карликовые березки, и черные поросшие мхом валуны, и далекие дымы на горизонте.
Стыдливо оглянувшись, он сорвал с клумбы цветок, понюхал его. Как и все северные цветы, он не имел запаха. Затем расправил его и вложил в записную книжку.
«Стареешь, Вахов, — подумал он о себе и усмехнулся. — Становишься сентиментален».
После лекции Вахов вышел на улицу. У дверей стояла «Волга».
Федор встречал его на лестничной площадке.
При неярком свете лампочки казалось, что он совсем не изменился — то же грубоватое с крупными чертами, будто вырубленное из камня, лицо, мясистый сломанный в переносице нос, сильные надбровья, светлые волосы ежиком и мощные плечи боксера.
— Здоров, Том-найденыш. Вот уж, действительно, подходящее имя. — Он крепко обнял Вахова. — Проходи, раздевайся.
Вахов вошел в просторную прихожую и замер от неожиданности. Там, улыбаясь, стояла Айна.
— Здравствуй, Том Сойер, — сказала она и шагнула навстречу.
— Здравствуй, Айна, — медленно проговорил Вахов, и голос его стал хриплым от волнения.
— Чего не ждал, того не ждал, — признался он, с трудом приходя в себя. — А я все гадал, где ты сейчас, куда забросила тебя судьба.
— Если б поискал — то нашел бы.
— Наверное, — согласился Вахов. — Плохо искал.
Но сюрпризы на этом не кончились.
Едва Том Александрович переступил порог комнаты, он увидел нескольких загорелых моряков с нашивками капитанов первого и второго рангов и среди них одного с очень знакомым лицом. Смуглый черноволосый каперанг улыбался.
«Кто же это? — мучительно пытался вспомнить он. — А, точно, Женя Буркин, минер с их эсминца».
— Знакомить, надеюсь, не надо? — спросил хозяин.
— У меня от вашего золота в глазах зарябило, — сказал Вахов, притворно щурясь. — Давно привык к пиджакам.
— Ничего, не ослепнешь, — басил хозяин, представляя его гостям. — Бывший сослуживец и корешок. А теперь прошу к столу.
Вахов вспомнил, как праздновал у Буркина рождение их дочери. В маленькой комнатке стояла типовая офицерская мебель: железная кровать, огороженная самодельной ширмой, четыре чемодана горкой, застланные сверху вышитой салфеткой. Они изображали туалет для молодой жены. Несколько табуреток, стол и на самом видном месте гордость семьи — приемник «Рига». Над кроватью, как бы подтверждая, что здесь держит флаг морской офицер, поблескивал новенький кортик. Часть гостей тогда в комнате не поместилась и сидела в передней.
У Федора теперь все было по-другому. Четырехкомнатная квартира, нормальная мебель, богато сервированный ужин.
«Все естественно, — подумал Вахов, — времена изменились. Мы стали богаче».
Его посадили между Айной и хозяином дома.
— Ты сегодня тоже прогонишь гостей в одиннадцать часов? — спросил Вахов у Айны, испытывая странное возбуждение от ее близости.
Федор громко захохотал.
— Теперь не прогонит. Позволит даже остаться ночевать. Но основополагающие принципы остались прежними.
Вахов рассказал, что кабинет Айны в музыкальной школе преподавательницы называли «За монастырской стеной».
— Не выдумывай, Том, — засмеялась Айна.
Она пополнела, коротко постриглась, у голубых глаз разбежались морщинки. И глядя, как она ловко хозяйничает за столом, на ее блестящие глаза, легкие руки, Вахов подумал, что она еще очень хороша. Говорила сейчас она без акцента. «Они меня совсем закусили-перекусили», — вспомнил он, как она жаловалась на комаров. Они выпили за встречу, потом хозяин потребовал, чтобы Том рассказал, как прожил эти двенадцать лет.
Чем люди больше не видятся, тем легче и короче можно рассказать о пережитом. Уходят в прошлое подробности, забываются детали. Остаются только голые факты, крупные события. И Вахов тоже легко справился с этой задачей в пять минут.
