С души свалился гигантский груз. Но надолго ли? Вряд ли противник оставит в покое такой лакомый кусок, как этот конвой. И все же времени у него для атак осталось немного. Головко взял листок бумаги, набросал текст ответной радиограммы Колчину: «Молодцы. Так держать! Ждем с конвоем в Архангельске».

На советских кораблях зачитали радиограмму командующего по трансляции.

Морские бои скоротечны, но кровопролитны. Всего два часа двадцать минут продолжался этот бой у Канина Носа. Но никто из его участников никогда о нем не забудет. Многие десятки самолетов противника, сменяя друг друга, волнами атаковали конвой. Лучшие асы рейхсмаршала Геринга, специально обученные и натренированные в школе морских летчиков в Неукурене под Кенигсбергом, сидели за штурвалами этих самолетов. Они знали свое дело и не были трусами. Почти полгода в разгар войны они жили рядом с фешенебельным курортом Раушен на берегу Балтийского моря. В Раушене любили отдыхать высшие сановники рейха, здесь была дача самого Геринга. Вечерами, после занятий, летчики пили и развлекались в многочисленных ресторанах, гуляли по широкому Променаду с местными девицами. Зимой, когда жизнь на курорте замирала, они по субботам отправлялись в Кенигсберг. Полчаса пути — и к их услугам офицерский клуб на Бетховенштрассе, многочисленные казино, где весело и беззаботно, почти как в мирные дни.

Непревзойденные кенигсбергские кулинары потрясали горожан удивительными произведениями своего искусства. Чего стоила одна голова рейхсмаршала Геринга, сделанная из почечного бараньего жира! А бюст фюрера из свиного сала! Летчики приезжали их смотреть специально.

Им великолепно жилось эти полгода в глубоком тылу — давали немалые деньги, изысканно кормили, девицы Кенигсберга и Раушена были особенно к ним благосклонны. Сейчас за это прекрасное время на курорте следовало платить по счету. И немецкие летчики платили.

«Ю-88» и «Хе-111» вываливались из-за облаков с разных сторон и, широко распластав почти двадцатипятиметровые крылья, словно стадо доисторических чудовищ, устремлялись вниз на корабли. Небо темнело от их огромных силуэтов, бросавших на палубы судов диковинные тени. Холодела кровь от страшного воя. И каждый раз мощный заградительный огонь транспортов и кораблей охранения преграждал самолетам дорогу. Одна бомба взорвалась недалеко от борта эскадренного миноносца «Громкий».

Корабль встряхнуло так, что в штурманской рубке вылетел со своего места укрепленный на карданных подвесах главный корабельный хронометр. Палубу осыпали осколки. Четыре человека были ранены. Но ни на минуту корабли не прекращали огонь. Захлебываясь лаем от ярости, тявкали сотни крупнокалиберных «эрликонов», рвались на пути самолетов, не давая выйти в точку сбрасывания торпед, дистанционные гранаты эсминцев, испуганно метались по небу огромные серебристые аэростаты. Самолеты были вынуждены отворачивать, отказавшись от атаки. Но передышки не было. И снова артиллеристам дивизионов Колчина и Симонова поступила команда:

— Открыть огонь!

Это наносили комбинированный удар по конвою торпедоносцы и подводные лодки. Один за другим попадали в воду пять самолетов, сбитых артиллеристами «Гремящего» и «Сокрушительного».

— Все равно в рай не попадете, собачьи души, — довольно говорил комдив-один Колчин, провожая их глазами. — Все равно в аду будете.

Очередная атака была отбита. Скрылись за горизонтом самолеты. Они улетели на свои аэродромы в Банаке и Бардуфоссе. Над продолжающим движение конвоем наступила странная непривычная тишина. Она тревожила, томила. От нее еще неспокойнее экипажам транспортов, командам кораблей охранения. В бою знаешь, где опасность, и делаешь свое дело. А сейчас было ясно, что противник затаился и выжидает удобного случая, чтобы нанести очередной удар. Где он? Откуда ждать его? Но прошло полчаса, а больше налетов не было. Неужели все? В это никто не мог поверить.

— Сдается мне, что противник выдохся, — сказал командир «Гремящего» комдиву.

— Не спеши с выводами, Антон Иосифович, — осторожно ответил Колчин. Ему и самому казалось, что враг исчерпал свои силы и отказался от дальнейших атак. Но он помнил английскую поговорку «Слишком хорошо, чтобы быть правдой» и сказал: — Готовность номер один отменять рано. Подождем.

Прошло еще два часа. Налетов авиации больше не было. Скрылся маячивший все время в хвосте конвоя предвестник бед ненавистный «Чарли». С гидролокационных постов доложили о потере контактов с подводными лодками противника. Они настойчиво крались за конвоем сотни миль. Вытянувшись в одну завесу, поддерживая непрерывную связь друг с другом, вражеские субмарины выжидали удачного момента для удара. Но по всем признакам так и не дождались, потеряли надежду и отстали.

Теперь, действительно, можно и похарчить.

— Боевая готовность номер два. Команде обедать! — раздался по корабельной трансляции голос вахтенного офицера.

До начала сопровождения советскими кораблями конвой PQ-18 потерял двенадцать транспортов. В нашей операционной зоне потеряно лишь одно судно «Кентукки». И то не без помощи английского фрегата. Об этом только и разговоров в кают-компании и матросских кубриках.

— Наш «Карлуша», братцы, парень еще ого-го-го, — говорил котельный машинист с «Карла Либкнехта» Сысойкин. — В юности по всем данным был парень не промах, лихо в драку лез. И сейчас действует, как молодой, без одышки и кашля. Недаром прозвали «новики» балтийскими забияками.

С момента выхода PQ-18 были потоплены четыре подводные лодки врага, сбит сорок один самолет. А лаги на будто сразу помолодевших и повеселевших двадцати восьми транспортах отсчитывали последние мили до Архангельска.

В этот день ни Головко, ни тем более комдивы Колчин и Симонов не предполагали, что бой у Канина Носа будет иметь далеко идущие последствия. После таких потерь противник уже ни разу не решился использовать в водах Крайнего Севера столь большие массы авиации.

Утром девятнадцатого сентября корабли конвоя стали медленно втягиваться на Северодвинский бар у Архангельска. Открылся Мудьюг — высокие деревья, желто-голубая спокойная речная волна. Они прошли по устью Северной Двины, мимо лесопильных заводов, лесных бирж, мимо полузатопленных черных барж у низких берегов, осторожно лавируя среди тысячи плавающих бревен. Высыпавшие на берег жители прибрежных деревень и поселков приветствовали их. Было холодно, временами с неба сыпал мелкий перемешанный со снегом дождь. Но одетые в ватники и сапоги люди не замечали его. Сняв шапки, они долго махали выстроившимся на палубах морякам и что-то кричали, сложив рупором ладони. Слов разобрать было нельзя. Ветер относил их в сторону. Вероятно, это были слова восхищения и благодарности. Опасности и испытания, которым подвергались моряки трансатлантических конвоев, были известны всем.

Только услышав доклад о благополучном прибытии конвоя PQ-18 в Архангельск, Головко, наконец, вздохнул с облегчением. Напряжение последних дней, волнения за судьбу конвоя, бессонные ночи окончательно измотали его, требовалась какая-то разрядка. Без нее он не сумел бы даже уснуть. А тут, как это уже не раз бывало, удивительно кстати в такие минуты позвонил член Военного совета и сообщил, что они с женой приглашают командующего на чашку чая.

Обычно на таких семейных вечерах народу собиралось немного — пар пять-шесть, не больше. Начальник штаба Кучеров, начальник политуправления Торик, подводники Виноградов и Колышкин с женами, кто-нибудь из заезжих литераторов или артистов. На столе северные деликатесы — чаячьи яйца, «нержавеющая» колбаса, консервы «подарок мадам Рузвельт» и персональные яства — пирог с капустой для командующего, пирог с рисом и мясом для Николаева. И в этот раз было весело, непринужденно. За ужином смеялись, шутили, установили штраф за разговоры о делах: пятнадцать минут одиночного пребывания в коридоре без папирос.

— Без драконовских мер с вами, товарищи мужчины, нам не справиться, — засмеялась хозяйка. — Попросим лучше Сашу Жарова почитать стихи.