Шабанов не удержался тогда, сказал:
— Сам ты охламон. Учти: нам на лодке жулики не нужны. Не такое место. Хоть сегодня спишу тебя к ядреной матери. А шоколад завтра на полке лежать должен.
Ночью подул холодный норд-вест. Шедшую под дизелями лодку крутая волна валила с борта на борт, как куклу-неваляшку. Потоки ледяной воды заливали стоявших на мостике командира, вахтенного офицера и лейтенанта Доброго. Доктор упросил командира разрешить ему постоять немного на мостике. Сейчас он стоял рядом с Шабановым, упершись руками в ограждение, в кожаном реглане и зюйдвестке, ну прямо настоящий морской бродяга с парусного клипера середины прошлого века. Шабанов видел, как изменился доктор за время последнего похода. Его по-детски припухшее веснушчатое лицо набрякло, под глазами пролегли глубокие тени. Но он знал, как хорошо держался лейтенант во время всего плаванья, как сразу нашел правильный тон в отношениях с личным составом, как он по-настоящему заботлив, добр и необидчив.
— Ну что, медицина, будем еще плавать вместе? — крикнул он, наклоняясь почти к самому уху Доброго.
— Будем, товарищ командир.
— И я так думаю. А теперь марш вниз. Нечего на мостике торчать.
Шабанов поглубже нахлобучил зюйдвестку, взглянул на циферблат часов и подумал, что продлись подводный поединок еще некоторое время, и ему не выдержать. Еще никогда, пожалуй, он так не уставал, как сейчас. В голове шумело, веки были тяжелыми, а ноги просто подгибались от слабости.
«Как там Нина и Лешка без меня? Небось скучают, ждут не дождутся, — Шабанов улыбнулся. — Это плохо, когда моряка на берегу никто не ждет. Кто-кто, а он это хорошо знает. Сколько лет бобылем прожил. Нужно будет доктора к себе пригласить. Пусть проведет вечер в семье. Как Нина, интересно, доктора окрестит? У нее ж талант давать хлесткие характеристики. Его она называет «раскладушка». Это за худобу, с которой она борется изо всех сил, но сделать ничего не может. Своего директора — женщину недобрую и плоскогрудую — «Доска почета». А соседку по квартире — манерную, любящую изображать ребенка — «вечная весна». Все эти клички выскакивали из нее просто, естественно, без тени злобы… Жаль, конечно, что старпом уходит. Отличный был старпом. Моряк хороший и человек веселый. А это тоже не последнее качество на подводной лодке. Придется Баранова выдвигать. Опыта у него маловато и паниковать любит».
— Товарищ командир! — раздался голос из центрального поста. — Время ложиться на курс 190 градусов.
— Добро. — Это он, будущий старпом.
Шабанов закашлялся, закурил, прикрывая папиросу полой реглана. И от первых же затяжек пошли темные круги перед глазами, затошнило. Он ухватился рукой за приваренную к ограждению мостика ручку, постоял несколько минут, не шевелясь, глубоко дыша. Головокружение прошло. Команда считает его трехжильным. Вернется в Полярное и будет пять дней отсыпаться. Вставать будет лишь для еды.
Часам к семи утра ветер совсем стих, волнение моря немного улеглось. После почти бессонной ночи Шабанову неудержимо захотелось есть. Он спустился в центральный пост, сел на низенькую разножку прямо под открытым люком и попросил принести чего-нибудь перекусить. Когда минут через десять, кок принес разогретую тушенку с рисом, он увидел, что командир, сидя, приткнувшись спиной к тумбе гирокомпаса, крепко спит. Ему снился штабс-боцман Хорст Циммерман. Он обнимал Нину. Поэтому Шабанов вздрагивал во сне и стонал.
— Не будить, — приказал старпом.
На траверзе полуострова Рыбачий лодку встретил специально высланный навстречу тральщик ОВРА. На его левом фале полоскались на ветру флаги: «Добро», «Еры», «Четверка».
— Поздравляют с победой, — прочитал сигнальщик.
Совсем рядом был остров Кильдин, круто обрывающиеся в воду скалистые берега Кольского полуострова, родная Екатерининская гавань, Полярное, дом. По установившемуся на флоте обычаю комендоры готовились дать два холостых выстрела из пушки. Никто не сомневался в потоплении вражеской субмарины. Трудный поход подходил к концу.
Но немецкая подводная лодка была еще жива. Взрывом торпеды с Щ-442 ей разворотило корму, искорёжило вертикальный и горизонтальный рули, повредило винты. В огромную пробоину хлынула вода. Экипаж услышал сильный взрыв. Лодку тряхнуло с такой силой, что ни один человек не удержался на ногах. Многие при падении получили ранения и ушибы. Вышли из строя все приборы, погас свет. Но прочный корпус лодки выдержал страшный удар. Построенная на верфи Цихау в Данциге V-455 вступила в строй 3 сентября 1939 года — в день объявления Англией войны Германии. Эти лодки VII серии были наиболее совершенными и технически самыми удачными из всех находящихся на вооружении немецких подводных кораблей. V-455 обладала довольно высокой надводной скоростью (16,8 узла) и дальностью плавания около восьми с половиной тысяч миль. Когда после окончания курсов командиров в Лориане Принцхорн получил ее под свое командование, он был счастлив. Уж если командовать лодкой, то именно такой, а не этими плавучими гробами первой серии.
Сейчас после взрыва, получив сильный дифферент на корму и задрав кверху нос, лодка стремительно проваливалась вниз.
— Все. Конец, — пронеслось в голове Принцхорна. При взрыве он сумел ухватиться за трубопровод и повиснуть на нем. Автоматически в свете медленно гаснущих плафонов увидел убегающий вниз шестиметровый центральный отсек. Он казался всегда таким просторным, а сейчас напоминал увеличенный в сотни раз обычный снарядный патрон. Потом Принцхорн не удержался и тоже упал, сильно ударившись головой о палубу. С трудом, цепляясь за проходящие вдоль переборки магистрали, встал сначала на четвереньки, а затем и в полный рост. В голове шумело. Из носа шла кровь.
В центральный пост доложили из электромоторного отсека:
— Переборка цела, но в отсек фильтруется вода.
Старший офицер Войченковски-Эмден, прижимая носовой платок к кровоточащей ране на лбу, скомандовал:
— Дайте подпор воздуха. И оставайтесь на местах.
Принцхорн понимал, что единственный шанс на спасение — это прекратить проваливание лодки на глубину и попытаться всплыть. Только всплыть. Иначе лодка ударится о грунт, зароется в него кормой и тогда уж ничто и никто, даже сам господь бог, не сможет ее спасти. Глубиномер не работал. Лодка продолжала падать вниз.
— Продуть балласт! — приказал Принцхорн. — Всплывать!
Повисший на маховике трюмный акробатическим приемом сумел выполнить приказание. Сжатый воздух из баллонов, находившихся снаружи прочного корпуса, с резким шипением начал вытеснять воду из балласт-цистерн. Корпус лодки задрожал. Принцхорну и всем, кто находился вместе с ним в центральном посту, показалось, что они медленно всплывают.
— Не иначе, как всевышний вмешался и своим большим, как кранец, перстом защитил нас, — тихо сказал молоденький рулевой и перекрестился.
Но почти тотчас все с ужасом услышали леденящий звук стравливаемого через шпигаты воздуха и почувствовали, как корабль продолжает проваливаться на глубину. Еще через несколько минут ощутился мягкий удар. Это лодка кормой уткнулась в дно и так и осталась торчать в грунте с поднятым кверху носом.
Глубины в этом районе Карского моря были небольшими — по карте они находились приблизительно на стометровой изобате. А это означало, что на лодку давила толща воды в десять атмосфер. Экипаж знал, что разделяющая кормовой и электромоторный отсеки стальная сферическая переборка рассчитана как раз на такое давление. И дополнительно созданный воздушный подпор изнутри поможет ей выдержать. Однако в тех местах, где через переборку проходили магистрали сжатого воздуха, воды, электрокабели, сальники, в электромоторный отсек хоть медленно, но фильтровалась вода.
Теперь на спасение не оставалось ни одного даже самого ничтожного шанса. Сжатого воздуха для повторной попытки всплыть больше не было. Выходить поодиночке с помощью специального приспособления в рубочном люке также было абсолютно безнадежным делом. Температура воды за бортом плюс четыре, до поверхности сотня метров — или быстрая смерть в воде от остановки сердца, или немедленная смерть на поверхности от кессонки. Жить оставалось всего несколько часов. А затем мучительное удушье от нехватки воздуха. Если еще раньше забортная вода не заполнит отсеки.
