— Внимание! Внимание всех! Атакуем из облаков парами! — приказал он.

Самолеты Соколова и его ведомого круто взметнули вверх. Теперь Соколов мог отчетливо рассмотреть всю картину боя. Наши летчики, они были в меньшинстве, вращались по замкнутому кругу и, делая боевые развороты, отбивали атаки противника. Немцы парами пикировали на них с высоты. Их было не меньше сорока, этих желтоносых «мессеров» с черными крестами на крыльях. Каким-то образом здесь оказалась и четверка «аэрокобр» из первой гвардейской авиационной дивизии. Но что это? В первый момент от неожиданности и от радости Соколов подумал, что это ему показалось: среди самолетов врага он увидел разрисованный продольными белыми полосами «М-109».

Неужели «полосатый» здесь? В такую удачу даже не верилось. Уже несколько раз он просил у командира полка разрешения на бой со знаменитым фашистским воздушным асом Леопольдом Миллером. Но каждый раз командир отказывал, ссылаясь на личный запрет командующего флотом. А немец вел себя все нахальнее — сбрасываемые над аэродромом вымпелы Миллера обвиняли русских в трусости, в неумении воевать. И вдруг такая встреча.

Самолет Миллера, пристроившись к «аэрокобре», явно пытался ее сбить. Мгновенье — и Соколов увидел, как из правой плоскости нашего истребителя повалил дым. Именно в этот момент он и бросил к «полосатому» сверху свой «як». Нападая на Миллера сверху и сзади, Соколов рассчитывал, что сумеет застать его врасплох и всадить очередь из недавно установленного крупнокалиберного пулемета Березина. Но опытный «полосатый» умело сманеврировал, уклонился от атаки и теперь сам перешел к активным действиям.

— Два-шестнадцать, у тебя в хвосте «мессер», — услышал Соколов в наушниках шлемофона тревожный голос командира полка. Он резко поднял свой самолет вверх, стремясь избавиться от опасно пристроившегося противника и тотчас же увидел, как длинная очередь трассирующих пуль прошла над самым бронеколпаком.

«Лихо стреляет, гад, — успел подумать Соколов. — Пройди очередь на десять сантиметров ниже — и все могло быть кончено».

Наступил кульминационный момент. Как раз сейчас, в поединке с этим фашистским асом, он должен проявить всю свою выдержку и быстроту реакции. Именно эти качества вместе с меткостью стрельбы были главным достоинством его как воздушного бойца. Прежде всего следовало выманить Миллера из гущи и сумятицы боя, где на исход его могли повлиять всякие случайности. Это удалось. Теперь они дрались чуть в стороне и выше. Они то гонялись друг за другом, поливая противника огнем из пушек и пулеметов, то свечой взмывали кверху, то стремительно пикировали вниз, так, что на мгновение исчезало сознание. У Соколова лихорадочно стучала в висках кровь, пот застилал глаза. Никогда еще не было у него такого страшного тяжелого боя, никогда не забыть ему его подробностей. «Полосатый» дрался мастерски. Казалось, он неуязвим для огня. Уже дважды его короткие точные очереди прорезали бронеколпак в опасной близости от головы Соколова. Но оба раза проходили мимо. По крайней мере третий раз сегодня он был на волоске от смерти. Но, кажется, опять повезло. Будто кто-то заговорил его на этот бой. И все же Соколову казалось, что Миллер чуть бравирует своей смелостью, чаще, чем этого требует логика поединка, затевает бой на встречных курсовых. Он явно стремится ошеломить противника, запугать его, заставить потерять самообладание.

На считанные секунды они разошлись в стороны, а затем снова ринулись навстречу. Теперь они мчались друг к другу на полных оборотах, будто спеша столкнуться лбами. Вот уже «мессершмитт» совсем близко. Отчетливо видно сосредоточенное лицо немецкого летчика, черные кресты на плоскостях. Еще мгновенье и отворачивать будет поздно. Соколов облизнул пересохшие губы, инстинктивно втянул голову в плечи, ожидая удара. И вдруг увидел, как самолет Миллера круто взметнул вверх почти над самой его головой. На какие-то сотые доли секунды желтое брюхо «мессершмитта» заполнило перекрестье нитей прицела, и он дал длинную очередь. Из самолета Миллера вырвалось пламя. В первый момент он не поверил своим глазам и в ярости снова и снова жал на гашетку. Но раздуваемое ветром пламя буквально росло на глазах. Тогда он поверил и закричал, задыхаясь от восторга: «Горит, гад!» Только после этого Соколов увидел, что боезапас кончился, а стрелка уровня топлива застыла почти на нуле. Было невыразимо обидно, что ему так и не удалось добить противника, что тот еще чего доброго сумеет перетянуть через недалекую здесь линию фронта. Минуту назад ушел на посадку подбитый в бою его ведомый. Занятый поединком с Миллером, Соколов все же сумел заметить выход из боя товарища. Нет, полосатому нельзя дать уйти.

— Ястребы, ястребы, — крикнул он в микрофон. — Добейте полосатого!

Но самолет Миллера и без того стремительно шел к земле.

Два часа спустя посланные в тундру к месту посадки «полосатого» лыжники и вылетевший туда же на У-2 капитан Соколов обнаружили на льду озера полуразбитый новейший истребитель «Мессершмитт-109Ф». На фюзеляже самолета был нарисован символ непобедимости — бубновый туз, а под ним — длинный ряд флажков, принадлежащих разным странам. Они означали сбитые самолеты. Всего Соколов насчитал восемьдесят два флажка. Среди них было и несколько красных. Хозяина самолета около машины не нашли. Рядом валялся брошенный парашют с прикрепленной табличкой: «Леопольд Миллер».

Летчика настигли совсем недалеко от линии фронта, обессиленного, едва передвигавшего ноги. Он сразу же поднял кверху руки. Даже не сделал попытки вытащить пистолет.

В этот же день вечером знаменитого фашистского аса лично допрашивал командующий флотом вице-адмирал Головко.

Перед адмиралом стоял худой, совсем неарийской внешности молодой парень. Черные волосы его были аккуратно зачесаны на пробор, мальчишечья шея торчала из широкого ворота щеголеватой меховой куртки, в узких азиатских глазах застыло выражение высокомерия. На вид ему казалось года двадцать два — двадцать три, не больше и, глядя на него, трудно было поверить, что сей худой, отнюдь не бравый юноша имеет одну из высших наград рейха — рыцарский крест с дубовым венком, что сам фюрер вручил ему его и присвоил звание «король воздуха».

Головко уже доводилось допрашивать этих представителей касты гитлеровских мальчишек. Воспитанные гитлерюгендом, впитавшие в себя всю ложь и яд геббельсовской пропаганды, они были храбры, дисциплинированны, хотя и по-своему, но твердо понимали воинский долг. Понятия жалость, сострадание для них отсутствовали начисто. «Солдат должен быть стоек и жесток, — повторяли они на допросах, и глаза их при этом становились холодными и прозрачными, как стекло. — Без жестокости нет победы».

«Король воздуха» на вопросы отвечал охотно.

— Ваше воинское звание?

— Флюгер обер-фельдфебель.

— Кто ваши родители?

— Мать умерла. Отец паровозный машинист. До войны сочувствовал социалистам. Был даже заключен в концлагерь. Но благодаря моим заслугам освобожден.

— Пишете ему?

— Редко. Обо мне много пишут. И он, и сестры имеют возможность узнавать из газет больше, чем я имею право сообщить.

— Чем вы объясните свои успехи в воздушных боях?

Миллер недоуменно качнул плечами, на миг на его лице появилась улыбка, от чего лицо сделалось даже симпатичным.

— Трудный вопрос. Вероятно тем, что я совершенно лишен чувства страха. Это ставит меня выше моих противников. Кроме того, немецкие истребители — лучшие в мире.

Он производил впечатление неглупого, сообразительного парня, хотя и привычно повторял заученные с детства догмы.

— Что вы думаете о перспективах войны? — спросил его Головко.

— Германия воюет за правое дело. Она одержит полную и окончательную победу. Версальский договор унизил немецкий народ. Только после нашей победы в мире будет установлен справедливый порядок.

— Вы убеждены, что это именно так, а не иначе? — спросил опоздавший к допросу и молча сидевший на стуле член Военного совета Николаев.