Димити закусила губу, и слезы хлынули у нее из глаз.

– Сожалею, что оказалась такой обузой. Простите, что вас напугала.

– Теперь это уже не имеет значения. Мы очень рады, что ты снова с нами, в целости и сохранности. Селеста и девочки тоже тревожились… – При упоминании о Селесте Димити обмерла и опустила взгляд на свои грязные руки и колени. Чарльз смущенно откашлялся. – Мици, расскажи, пожалуйста, что случилось. Из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор? – спросил он.

– Так, значит, Селеста не рассказала?

– Нет. Она предпочла промолчать. Говорит, я не пойму, и это останется между вами. – Димити задумалась над его словами, обрадованная тем, что Селеста ничего не открыла Чарльзу, и одновременно обеспокоенная этим ее решением. Получалось, что владение этим секретом увеличивало власть Селесты над соперницей.

– Я… надела кое-какие ее вещи. В… вашей комнате. Украшения и… шарф. Она застала меня. Может, ей показалось, что я их краду… Но это было не так! Клянусь! Я не замышляла ничего плохого!

– И это все? Она поймала тебя на том, что ты примеряла некоторые из ее вещей, и пришла в ярость? – Чарльз нахмурился, как будто не мог в это поверить.

Димити судорожно откашлялась.

– Мне показалось, она собирается меня убить, – сказала Димити кротко.

– Не смеши меня. Селеста тебя любит.

– А вы меня любите?

– Я… – Чарльз замолчал и снова взглянул на нее, очень серьезно, как будто вдруг в чем-то засомневался. Димити затаила дыхание. – Да, конечно люблю. – Голос его стал странным, напряженным. – Как мою собственную дочь, Мици. Даже такую, всю в синяках. Будет, знаешь ли, любо-дорого посмотреть. К утру все станет фиолетовым. Пощупай. – Он взял ее руку и осторожно приложил пальцами к огромной шишке на голове. Димити поморщилась. – Это произведет впечатление даже на Элоди, – проговорил он.

– Сомневаюсь.

– Ох, черт побери. Из ссадины сочится сукровица. Подожди.

Чарльз достал носовой платок и промокнэл свежую ранку на лбу у Димити, осторожно придерживая ее голову за подбородок. Димити наслаждалась этим прикосновением и тем, как дыхание Чарльза холодит ей кожу, ловила запах его тела, его пота. Она робко прикоснулась к его руке, оказавшейся рядом с ее лицом. Чарльз осматривал ранку, но когда он почувствовал ее руку на своей, то посмотрел ниже, и их взгляды встретились. Постепенно его глаза расширились, словно он увидел что-то опасное. Чарльз перестал обрабатывать ранку, и на миг, всего на один прекрасный миг Димити показалось, что он собирается снова ее поцеловать. Ей совершенно ясно представилось, как он наклоняется вперед и она чувствует вкус его губ. Сердце бешено заколотилось, его удары отдавались в голове, и боль стала едва выносимой, но Димити это не волновало.

– Все в порядке? – спросила она тихим голосом.

– Что ты имеешь в виду? – смущенно спросил Чарльз, отодвигаясь.

– Мою голову.

– С ней все хорошо. К тебе приходил доктор, которого мы вызвали на всякий случай, но он сказал, что тебе просто нужно отдохнуть. Однако… – Чарльз помолчал и приложил руку тыльной стороной к ее лбу. – Ты почему-то очень горячая. Уж не начинается ли у тебя лихорадка?

– Не знаю… Я не очень хорошо чувствовала себя сегодня утром, до того как Селеста…

– Э, да ты вся дрожишь! А ну-ка, ложись. Тебе нужен покой, Мици, – проговорил Чарльз, и Димити повиновалась. Его забота показалась ей сладкой, как мед.

Вы меня любите? Да, конечно люблю. После того как Чарльз ушел, эти фразы снова и снова звучали у Димити в голове. Они походили на волшебное заклинание, от которого весь мир начинал сверкать дивными огнями. Димити казалось, что она по-прежнему чувствует, как он поднимает ее и несет в безопасное место, ощущает, как его пальцы прижимаются к ребрам, как его объятия защищают ее от опасности. И она подумала, что так и должно быть, ибо лучше этого ничего нет. Но боль в голове напомнила о себе, и когда Димити осторожно поднесла руку, чтобы потрогать ранку, то обнаружила еще одну шишку. Она находилась на виске, которым Димити ударилась о край туалетного столика Селесты. Невольно ей вспомнились горящие огнем глаза женщины, и бедняжка вжалась в подушку.

Она уже начала засыпать, когда в комнату вернулась Делфина. Солнце садилось, и за окном сгущались тени. Димити слышала, как Делфина с ней заговорила, но не обращала внимания на ее слова, пока она не произнесла:

– Скоро мы возвратимся в Англию, и все твои злоключения позабудутся.

Хотя Делфина желала таким образом успокоить подругу, сказанное возымело совершенно обратное действие. Холодное, мрачное отчаяние охватило Димити, и она яростно возразила:

– Нет! Я до конца жизни не забуду проведенное тут время. Мне бы хотелось остаться здесь навсегда.

– Ты, наверное, говоришь не всерьез! Сюда хорошо съездить ненадолго, но ведь наш дом не здесь, правда? – сказала уже одетая в пижаму Делфина, присаживаясь рядом и обхватывая колени руками. Позади нее со своей постели на них смотрела Элоди колючим взглядом темных глаз, блестящих, как бутылочное стекло.

– Здесь лучше, чем дома, – заявила Димити.

Делфина бросила на нее удивленный взгляд, но Димити не могла больше говорить. Она лежала неподвижно и вспоминала о Чарльзе и о его словах: «Конечно люблю». Но думать все время только о нем было трудно, и она то и дело соскальзывала в кошмарный сон, от которого никак не могла пробудиться, в темный ужас, наполненный хватающими руками и сверкающими синими глазами, в котором она бежала, падала и терялась навек. Видения накатывались одно за другим и колыхались, как морская зыбь, в то время как все тело дрожало и горело от жара. Один раз ночью ей показалось, что кто-то над ней склонился. Она уловила густой цветочный запах духов Селесты и была удивлена тем всплеском страха, который он вызвал, и той волной ярости, которая накатила на нее после этого.

Возвращение домой прошло для Димити как в тумане. Ее мучили лихорадка и постоянная усталость. Больная отдавала себе отчет лишь в том, что они куда-то едут, что ей неудобно и что она совершенно вымотана. Лента пустынного пейзажа. Живительное прикосновение морского ветра на побережье. И снова вызывающее тошноту движение парохода. Она была слишком слаба, чтобы ощущать отчаяние, даже когда поняла, что Марокко исчезает за бортом, но чувствовала, что мысль о нем спряталась где-то внутри, готовая появиться, когда настанет час. Так волны иногда выносили мертвых обитателей моря на пляжи близ Блэкноула. Черных и холодных, бесформенных и зловонных. Воспоминание о Марокко ждало там, в глубине, пока она не поправится достаточно, чтобы начать горевать. Ее привезли обратно в «Дозор» и оставили на попечение Валентины, которая принялась за ней ухаживать, хотя и на свой собственный, грубый лад. Димити понятия не имела, как долго пролежала в комнате своего детства, пока наконец не очнулась однажды с совершенно ясной головой.

Положение солнца на небе подсказало, что утро давно миновало и день клонится к вечеру. В течение какого-то времени после того, как она проснулась, ей никак не удавалось сообразить, почему Валентина не разбудила ее раньше. Девушка села, и хотя каждая мышца была налита болью, а каждая косточка казалась тонкой и хрупкой, она ясно видела все, что ее окружает, и тело ей повиновалось. Затем она почувствовала несвежий приторный запах, исходящий от тела. Волосы свисали с головы сальными прядями. Она потерла руками лицо и увидела грязь под ногтями, красно-коричневую, как песок в пустыне. В животе защемило, точно там что-то оборвалось, и она беспомощно прижала к нему руки.

Димити медленно спустилась по лестнице и застала Валентину у кухонного стола, потрошащей рыбу.

– Ну, с возвращением в страну живых.

– Как давно я здесь? – спросила Димити.

– Три дня. И все это время ты только и делала, что потела и несла всякую чепуху.

Валентина наскоро вытерла руки о фартук и подошла к дочери. Она отвела волосы со лба Димити и стала рассматривать ее порез. Теперь рана уже начала затягиваться и представляла собой прямую темную полоску. Шишка значительно уменьшилась, и синяк побледнел, став желтовато-коричневым.